Оглавление


Первая песня

Собрание богов. Афина наставляет Телемаха.
(1-й день)
I.Тема Одиссеи1-26
II.На Олимпе27-95
1.Речь Зевса31
2.Речь Афины44
3.Вторая речь Зевса63
4.Предложение Афины80
III.Афина на Итаке96-323
1.Отправление95
2.Афина в образе Ментеса104
3.Телемах и Ментес118
IV.Певец Фамий и Телемах324-354
V.Телемах и женихи365-424
VI.Телемах и Эвриклея425-444

Муза, о муже мне расскажи многохитром, который1
Много скитался с тех пор, как разрушил священную Трою,
Видел многих людей, города, узнавая их нравы,
Много в душе перенес испытаний, блуждая по морю,
Жизнь спасая, свою и друзей, чтоб домой возвратиться.
Все же спутников так и не спас он, как ни стремился,
Ибо себя погубили они по безумию сами.
Глупые: съели волов Гелиоса Гипериона2, –
День возвращенья в отчизну похитил у них он за это.
Что-нибудь, Зевсова дочь, и о них расскажи нам, богиня!
Все другие ушли от погибели тяжкой и были
Дома уже, от войны и опасностей моря избавясь;
Он один тосковал по родине и по супруге,
Будучи в гроте глубоком задержан прекрасной Калипсо
Светлой богиней, желавшей супругою быть Одиссея.
Лет круговратных когда предназначенный срок совершился
Боги тогда ему домой разрешили вернуться;
Но и дома не мог он трудов избежать напряженных
Даже средь близких родных. Сожалели все боги Олимпа;
Лишь Посейдон его не жалел, но разгневан был сильно
Мужем пресветлым, пока он домой к себе не вернулся.
Сам Посейдон к эфиопам отправился, к людям, далеко
Жившим, у самых пределов земли, разделявшимся на две
Части: где солнце заходит – одни, где восходит – другие, –
Чтобы там получить гекатомбу волов и баранов.
Там наслаждался, на пире присутствуя. Но остальные
Боги у Зевса в дому на Олимпе собрались все вместе.
Первым сказал между ними отец людей и бессмертных,
Ибо в то время он вспомнил в душе об Эгисте известном:
Был он убит многославным Орестом, внуком Атрея.
Вспомнив о нем, он к богам обратился с такими словами:
«Горе! О, сколько теперь обвиняют нас смертные люди:
Зло, говорят, от бессмертных богов происходит; но гибель
Против судьбы навлекают по собственной глупости сами.
Так против рока Эгист на законной супруге женился
Сына Атрея, убив самого, когда тот вернулся,
Знал хоть о гибели тяжкой: Гермеса Аргусоубийцу
Зоркого мы сказать посылали к нему, не дерзал бы
Сына Атрея убить, жены его домогаться,
Ибо Орест отомстит за отца своего, за Атрида:
Лишь возмужает, тоскуя по родине, в дом возвратится.
Так Гермес предсказал, но души не склонил он Эгиста
Добрым советом; теперь расплатился за той другое.»
Так сказала ему совоокая дева Афина:
«О наш отец Кронид, повелитель, верховный владыка!
Он получил по заслугам своим возмездие – гибель.
Пусть и всякий другой, совершивший такое, погибнет!
Сердце, однако, мое разрывается за Одиссея:
Он, злополучный, давно уж, вдали от родных и от милых,
Зло на лесистом, кругом обтекаемом острове терпит,
Дальнем, где моря средина; живет там в чертоге богиня,
Дочь замышлявшего гибель Атланта, который глубины3
Всякие знает морские, столбы высокие держит
Сам: небеса от земли отделяются теми столбами.
Держит Атлантова дочь Одиссея в слезах и печали,
Полными лести и неги словами его обольщает,
Чтобы Итаку свою совершенно забыл. Одиссей же
Страстно хочет увидеть хоть дым, восходящий от милой
Родины, после – готов умереть. Олимпиец, ужели
Сердце твое не захочет к нему повернуться? Тебе ли
Жертвами не угождал Одиссей у судов аргивянских
В Трое широкой? Зачем же, Зевс, на него ты разгневан?»
Зевс, облаков собиратель, сказал, отвечая на это:
«Что у тебя за слова сквозь ограду зубов проскочили4,
Милая дочь? Могу ли забыть богоравного мужа?
Всех он умнее людей, изо всех приносил наибольше
Жертв божествам олимпийским, живущим на небе широком.
Но Посейдон земледержец упорно преследовал мужа,
Гневаясь за Полифема циклопа, равного богу:
Он, Одиссей, ослепил Полифема, который сильнее
Прочих циклопов, рожден был Фоосой, нимфой морскою,
Дочерью Форкина, глуби бесплодной морской властелина;
В гроте глубоком она смешалась в любви с Посейдоном.
С этой поры Посейдон колебатель, еще не убил хоть,
Гонит от родины дальше, блуждать Одиссея неволит.
Ну же, давайте, теперь хорошо подумаем сами,
Как Одиссея домой вернуть? Посейдон пусть оставит
Гнев свой: действительно, он ведь никак против воли бессмертных
Прочих не может один состязаться и спорить со всеми!»
Снова сказала ему совоокая дева Афина:
«О наш отец Кронид, повелитель, верховный владыка!
Если действительно так захотят бессмертные боги,
Чтобы вернулся домой к себе Одиссей непреклонный,
Вестника Аргоубийцу Гермеса теперь же отправим
Мы на Огигию остров, и пусть он, возможно скорее,
Нимфе пышноволосой о нашем решении скажет,
Чтобы вернуться домой отпустила она Одиссея.
Я ж на Итаку направлюсь побудить как можно быстрее
Сына его Телемаха, наполнить сердце отвагой,
Чтобы на площадь ахейцев кудрявых созвал на собранье,
Всем отказал женихам, какие в дому Одиссея
Скот поедают его, кривоногих коров криворогих;
В Спарту ехать и в Пилос песчаный велю Телемаху,
Вести, быть может, собрать о возврате отца дорогого,
Чтобы и сам средь людей добился известности доброй.»
Кончив, к ногам подвязала себе золотые подошвы
Амбросиальные: всюду богиню они над водою
И по широкой земле с дуновением ветра носили,
В руки взяла боевое копье, заостренное медью,
Крепкое, тяжкое весом, большое, которым богиня,
Зевсова дочь, на мужей рассердившись, крушит их фаланги.
Быстро затем устремилась на землю с высей Олимпа.
Встала она на Итаке к дверям Одиссеева дома,
Возле порога, в руке с копьем медноострым, по виду
С Ментесом гостем, вождем тафийцев, сделавшись схожей;
Высокомерных нашла женихов, услаждающих душу
Играми в кости: сидели они на шкурах воловьих,
Ими убитых волов пред передними дома дверями;
Слуги быстрые им и глашатаи воду в кратерах
С чистым мешали вином, другие столы промывали
Скважистой губкой, их затем по местам расставляли;
Мясо на них на куски разрубив, для еды разложили.
Первым из всех Телемах боговидный заметил Афину:
Сидя среди женихов и печалясь душою, он думал,
В мыслях себе представляя отца благородного: вдруг бы
Здесь явился отец, разогнал женихов, разбежаться
Силой заставил, затем овладел бы имуществом снова.
Так размышляя, сидел и, увидев вошедшего гостя,
Прямо к порогу пошел, неприличным считая, что долго
Гость у дверей задержался. Приблизившись к гостю вплотную,
Правой руки он коснулся, копье медноострое принял,
И, к нему обратившись, крылатое слово промолвил:
«Здравствуй, гость дорогой! Ты у нас будешь принят радушно:
Пищи отведав, затем расскажи, чего тебе нужно?»
Кончив, пошел вперед, за ним Паллада Афина.
В доме высоком когда находились вошедшие оба5,
Он отнес копье и приставил к колонне высокой,
В гладкообтесанном месте, в средине, где много стояло
Копий других Одиссея, в страданиях твердого духом;
В кресло, ее приведя, посадил, застлав покрывалом
Лучшим, искусной работы, для ног внизу со скамейкой;
Сам он возле на стуле узорчатом сел, от игравших
Дальше, чтоб крик и шум женихов не наскучили гостю,
Чтобы спокойно вкушал, пришел хоть к буйным и наглым,
Чтоб о скитаньях отца расспросить безо всякой помехи.
Воду служанка для них в золотом превосходном кувшине,
Чтобы руки умыть, над серебряным тазом держала,
Стол, оструганный гладко, поставила возле сидевших.
Хлеб принеся, разложила почтеная ключница, выдав
Разных съестных, из запасов охотно прибавленных ею.
Кравчий разное мясо на досках принес и расставил,
Возле мяса для них золотые поставил он кубки;
К ним подходил постоянно глашатай, вина подливая.
В комнату скоро вошли женихи многобуйные, сели
Все в порядке, одни с другими, на стулья и кресла;
Чистую воду на руки глашатаи им поливали,
Хлеба пшеничного им наложили служанки в корзины,
Подали полные чаши вина им мальчики-слуги;
Руки простерли затем женихи к приготовленным яствам.
Пищей когда и вином насладилися, сколько хотели,
В душу тогда им пришло другое желание скоро,
Пения с пляской: они постоянно пиры украшают.
Вестник подал кифару прекрасную Фемию в руки:
Петь и играть женихам заставляли его против воли.
Фемий прекрасно запел, ударив по струнам форминги.
В это время сказал Телемах совоокой Афине,
Голову близко склонив, не услышали чтобы другие:
«Гость дорогой! Не сердись, если прямо, быть может, скажу я:
Песни и звуки кифары, – лишь это их занимает,
Ибо они проживают чужое добро безвозмездно, –
Мужа, коего кости уже под дождем истлевают
Где-нибудь на берегу, или волны их катят по морю.
Если б увидели, как на Итаку вновь он вернулся,
Все быстроногими быть желали бы, может быть, больше,
Чем обладать богатой одеждой и золотом многим.
Злая судьба погубила его, и теперь никакого
Нет утешения нам, если даже кто-нибудь скажет,
Будто вернется он, ибо день возвращенья погиб уж.
Ну же, скажи мне по правде теперь и вполне откровенно,
Кто ты такой и откуда? Какого ты племени-рода?
Где твой корабль? На Итаку откуда приехал? Какими
Хвалятся быть у тебя корабельщики, везшие морем,
Ибо никак ты не мог по сухому пути к нам приехать.
Правду всю скажи мне об этом, чтоб знал хорошо я,
В первый ли раз ты приехал сюда, или гостем бывал уж
Ты у отца моего, ибо много людей приезжало
Раньше к нам, потому что отец был гостеприимным.»
Так сказала ему совоокая дева Афина:
«Правду я всю изложу, на вопросы твои отвечая:
Ментес я, сыном вождя Анхиалия быть похваляюсь,
Правлю народом тафийцев, моих корабельщиков славных;
Я на судне сюда со своими друзьями заехал,
Плыл же по темному морю к народам инакоязычным
В Темес за медью, везу же железо блестящее в судне;
Судно на суше стоит далеко от города, в Рейтре,
В гавани, что под лесистой, горою, именем Нейон;
С давних времен средь многих других мы зваться гордимся,
Быть гостями отца твоего: от Лаэрта героя,
Может быть, слышал об этом; Лаэрт не приходит уж в город,
Но далеко старик за городом скорбь утоляет
Вместе со старой служанкой, которая пищу готовит,
Ибо уже у него изнуряются слабые члены,
Даже тащится если на склон виноградного сада.
Вновь я прибыл сюда, ибо слышал, что дома отец твой,
Мне говорили; в пути задержали его, видно, боги!
Нет, не умер еще на земле Одиссей богоравный,
Но задержался лишь где-то живым на море широком,
Или на острове дальнем жестокие смертные держат
Дикие, где против воли препятствуют выехать дальше.
Но я теперь передам тебе, что вложили мне в душу
Боги бессмертные, как, я уверен, исполнено будет,
Я хоть не прорицатель, ни по птицам искусный гадатель:
Он уж не долго вдали от земли дорогой от отцовской
Будет, его и оковы железные вряд ли задержат, –
Он уж придумает, как возвратиться: на то многохитрый!
Ну же, скажи мне об этом по правде, вполне откровенно,
В самом ли деле ты сын такой Одиссея достойный?
С ним головой ты, равно глазами прекрасными сходен
Очень, – ведь часто друг с другом мы виделись, часто сходились
Прежде еще, чем он в Трою уехал, куда и другие
Лучшие из аргивян на судах глубоких отплыли;
С той поры Одиссея не видел, равно как меня он.»
Снова на это сказал Телемах разумный богине6:
«Милый гость, на вопросы твои откровенно отвечу:
Мать говорила, будто я сын от него; достоверно
Сам я не знаю: нельзя ведь наверное знать, кто отец твой?
Лучше бы сыном мне быть наибольше счастливого мужа,
Что при богатстве своем до глубокой бы старости дожил!
«Кто ж из смертных на свете отца моего злополучней?
Всех злополучнее тот, от кого, говорят, я родился!»
Снова сказала ему совоокая дева Афина:
«Боги бессмертные, видно, твой род не бесславным в грядущем
Сделали, ибо тебя таковым родила Пенелопа!
Ну же, еще и об этом скажи мне совсем откровенно:
Что за разгул здесь идет? Почему здесь сборище это?
Свадьба ли здесь происходит, пирушка ль, быть может, в складчину?
Слишком уж наглые, видно, в дому у тебя веселятся;
Гнусность видя такую великую в доме почтенном,
Всякий бы мог возмутиться разумный, сюда приходящий.»
Снова ей в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Милый гость, раз об этом спросил ты меня, так узнай же:
Был наш дом без пятна когда-то, богатым, обильным
В пору, когда Одиссей средь народа еще находился.
Злое замыслив, теперь по-другому устроили боги,
Ибо стал Одиссей для всех без вести пропавшим.
Я бы, быть может, не так горевал, если б умер родитель,
Если бы вместе с другими героями в Трое погиб он,
Или же после войны на руках у друзей он скончался:
В честь его тогда бы воздвигли курган панахейцы7,
Сына его бы, быть может, покрыли великою славой.
Гарпии взяли теперь, его бесславно похитив,
Он в неизвестность ушел и без вести погиб, мне оставив
Скорбь и печаль. Но теперь не о нем лишь одном я вздыхаю:
Злое мне горе другое опять приготовили боги:
Сколько на островах ни есть женихов знаменитых,
Силу имеющих там, на Дулихии, Саме, лесистом
Закинфе; сколько ни есть женихов на Итаке скалистой, –
Столько сватают мать, разоряя дом Одиссея.
Брак ненавистный она не смеет прямо отвергнуть,
Но не может конца положить; они ж разоряют
Дом наш и скоро меня самого на куски растерзают!»
Так с возмущеньем сказала ему Паллада Афина:
«Горе, действительно, сильно нуждаешься ты, чтоб скорее
Прибыл сюда Одиссей наложить на бессовестных руки;
Если бы в первых воротах теперь, домой возвратившись,
С копьями встал он с двумя, со щитом пред собою и в шлеме,
Будучи сам таким, как его я увидел впервые,
В доме когда он моем наслаждался вином и едою!
Он из Эфиры вернулся от Ила, Мермерова внука.
Ездил туда он на судне на быстром, добыть чтобы зелье,
Яд смертоносный в запасе иметь у себя, чтобы стрелы
Медные им цатирать. Но, правда, не дал отравы
Ил Мермерид, потому что богов вечносущих боялся;
Зелье же дал мой отец, Одиссея любивший безмерно.
Был бы таким теперь Одиссей, женихов повстречал бы, –
Все кратковечными были б, и горькою стала б их свадьба!
Это так лежит у богов на коленях, дадут ли
В дом ему возвратиться и мстить, или нет, неизвестно.
Я же теперь предлагаю тебе хорошо поразмыслить,
Как прогнать женихов из отцовского дома скорее.
Ну же, внимательно слушай теперь, чтобы знать и исполнить:
Завтра, на площадь созвав на собранье героев ахейцев,
Слово скажи им открыто, свидетели боги пусть будут:
Всех женихов предложи прогнать из дома скорее;
Матери ты предложи, коль сердце к замужеству склонно,
Пусть удалится к отцу многосильному в дом, чтоб оттуда
Выдали замуж ее, приготовив дары дорогие
Брачные, как их дают при замужестве дочери милой.
Дальше совет я подам, подчинишься, быть может, совету:
Лучшее судно и двадцать гребцов приготовь для поездки
Чтобы узнать об отце, давно уехавшем, вести;
Может быть, что от людей узнаешь, вести услышишь
Оссы, которая людям от Зевса молву сообщает8;
Прежде ты в Пилос отправься, чтоб Нестора старца проведать,
В Спарту затем к Менелаю езжай к белокурому в гости:
Он приехал последним из меднохитонных ахейцев.
Если услышишь, что жив отец и хочет вернуться,
Целый год потерпи тогда, хоть и очень прискорбно;
Если ж, быть может, узнаешь, что умер уже, не вернется,
Сам не медли вернуться в отцовскую милую землю,
Холм в честь отца насыпь и богатые сделай поминки,
Как подобает, а мать Пенелопу в замужество выдай.
После, когда до конца исполнишь по этим советам,
С мыслями ты соберись, наилучшее средство придумай,
Как в дому у себя женихов извести, иль открытой
Силой иль хитрым обманом: пора перестать быть ребенком,
Время пришло: уж давно ты из детского возраста вышел!
Разве не знаешь ты, славу какую Орест богоравный
Между людьми получил за убийство отцова убийцы,
Хитрого мужа Эгиста, убийцы отца-властелина9?
Друг мой, я выросшим вижу тебя и прекрасным; о, будь же
Смелым таким, чтобы каждый тебя из потомков прославил.
Я же теперь возвращусь к своему быстроходному судну,
К спутникам, ибо они в ожиданьи сердиться уж стали.
Есть и тебе ведь, о чем заботиться, чтобы исполнить.»
Снова на это сказал Телемах разумный богине:
«Гость, действительно, ты говоришь благосклонно-любовно,
Словно сыну отец: никогда не забуду об этом!
Ну же, останься еще, хоть в дорогу торопишься очень.
Здесь совершишь омовенье и, сердцем вполне насладившись,
Радуясь, к судну вернешься с подарком почетным-прекрасным:
Памятью доброй пускай обо мне подарок тот будет,
Ценный подарок, каким хозяин гостей одаряет.»
Снова сказала в ответ совоокая дева Афина:
«Нет, не задерживай больше меня, тороплюсь я в дорогу;
Что ж до подарка, каким душа одарить захотела,
Мне подаришь, когда я другой раз приеду и ценный
Дар увезу я домой, и достойным отвечу подарком.»
Так сказав, исчезла затем совоокая дева,
Через отверстие вверх улетела, как птица, но силу10,
Смелость вдохнула в него, об отце больше прежнего память.
В мыслях своих хорошо поразмыслив, в душе изумился,
Ибо почувствовал он: божество вело с ним беседу.
Богу подобный герой подойти к женихам не замедлил.
Пел им певец знаменитый, они же в молчаньи сидели,
Слушая, как из Трои ахейцев сыны возвращались,
Гибель терпя; им так присудила Паллада Афина.
В комнате верхней едва услыхала божественный голос,
Старца Икария дочь Пенелопа разумная тотчас
Вниз по ступеням сошла не одна в пировую палату:
Следом за нею спустились и обе рабыни-служанки.
В комнату, где женихи пировали, вошла Пенелопа,
Встала возле столба, подпиравшего крепкую кровлю,
Яркое перед щеками своими держа покрывало;
Возле нее по бокам две служанки заботливо встали.
Слезы лия, сказала певцу богоравному тотчас:
«Фемий, ты знаешь немало других усладительных песен,
Подвиги в них людей и богов певцы воспевают;
Сядь же и спой нам одну из таких: женихи будут слушать
Молча, вино распивая; прерви печальную песню
Эту, она у меня терзает в груди дорогое
Сердце всегда, ибо я наибольше настигнута горем:
Я скорблю о такой голове, всегда вспоминая
Мужа, который прославлен и в Аргосе всем, и в Элладе.»
Ей со своей стороны Телемах рассудительный молвил:
«Милая мать! Почему запрещаешь ты нам наслаждаться11
Песней приятной певца, внушенной ему настроеньем;
Дело совсем не в певце, но в Зевсе, который внушает
Всяким людям большого труда, что хочет. Сердиться,
Значит, нельзя, что поет он об участи горькой данайцев.
Смертные люди хвалят всего наибольше такую
Песню, в которой поют о делах и событиях новых.
Мужеством душу и сердце свое преисполни и слушай:
День возвращенья домой погубил не один Одиссей лишь
В Трое, много вдали и других героев погибло.
Лучше к себе ты вернись и займись подобающим делом:
Прялкой и ткацким станком, наблюдай за служанками в доме,
Чтобы трудились все; о речах позаботятся мужи,
Всех наиболее я, ибо в доме один я хозяин!
Речи такой изумившись, назад пошла Пенелопа,
Ибо сына слово разумное в душу проникло.
В верхний поднявшись покой со своими служанками вместе,
Здесь о своем Одиссее поплакала горько, покуда
Сладкого сна на глаза не послала богиня Афина.
Тою порой женихи зашумели в палате темневшей.
Всем им брачное ложе хотелось делить с Пенелопой.
К ним Телемах обратился разумный с такими словами:
«Вы, женихи Пенелопы, совсем обнаглевшими стали!
Лучше за пиром здесь насладимся вином; никакого
Шума не нужно, но пенье прекрасное слушайте лучше:
Это певец вдохновенный, богам лишь по голосу равный.
Утром завтра с рассветом придем на площадь и сядем,
В речи, вполне откровенной, от вас я потребую завтра,
Чтобы покинули дом, о пирах позаботились сами,
Тратя свое достоянье на них, чередуясь домами.
Если же кажется вам наибольше угодным и лучшим
Лишь одного Одиссея добро безнаказанно тратить,
Все истребляйте тогда, я ж на вас призову вечносущих, –
Может быть, Зевс и пошлет вам возмездье по вашим поступкам:
В доме моем тогда погибнете без отомщенья!»
Так он сказал, и они искусали зубами все губы,
Смелым словам Телемаха внимая с большим изумленьем.
Сын Эвпейта сказал Антиной Одиссееву сыну:
«Право, тебя, Телемах, сами боги теперь научили
Быть дерзновенным таким на словах и надменно держаться.
Как бы тебя на Итаке, водой омываемой, Зевс сам
Нам басилеем не сделал – по роду отца ты ведь мог бы!»
В очередь так сказал Телемах разумный на это:
Ты на меня не сердись за мое откровенное слово:
Если поможет мне Зевс, такого не прочь я достигнуть.
Думаешь разве, что плохо для смертного быть басилеем?
Думаю, вовсе не плохо: и дом у него богатеет
Быстро, и сам в народе становится более чтимым.
Но молодых басилеев и старых у нас средь ахейцев
Много других и немало на острове их на Итаке:
Кто-либо будет из них, раз нет уж в живых Одиссея.
Я же хозяином буду в своем, видно, собственном доме
И над рабами, каких имел Одиссей благородный.»
Тут Полибид Эвримах сказал, возражая на это:
«О Телемах, конечно, лежит у богов на коленях,
Кто басилеем ахейцев на острове будет Итаке?
Но над имуществом в доме один ты хозяином будешь:
Нет человека такого у нас, кто бы мог против воли
Силою взять достоянье, пока существует Итака.
Но, дорогой мой, хотел бы тебя расспросить я о госте,
Кто он? Откуда прибыл? Из дальних земель или близких?
Где живут родные его? Где отцовская пашня?
С вестью ль приехал какой, что отец твой домой возвратится,
Или какая нужда самого устремила приехать?
Слишком он быстро исчез, не остался, о нем чтоб узнать нам;
Видом все же своим никак не похож на простого.»
В очередь так сказал Телемах разумный на это:
«Нет, Эвримах, вероятно, отец никогда не вернется;
Слухам о том, что приедет отец, я давно уж не верю,
Как не могу доверяться уже предсказаньям, какие
Мать узнает, зазывая в наш дом прорицателей разных.
Гость у меня но отцу, происходит родом из Тафа,
Ментес, гордится, что сын боевого вождя Анхиала,
Правит народом тафийцев, искуснейших плавать по морю.»
Так отвечал Телемах, божество хоть почувствовал в госте.
Пляской теперь женихи услаждались и песнею, в душу
Страсти вливавшей, до поздней поры оставаясь в палате.
Сумрак спустился вечерний, пока женихи услаждались;
Спать захотев, лишь тогда по домам разошлись поневоле.
Скоро пошел Телемах, где себе во дворе, на прекрасном
Месте, отвсюду открытом, высокую спальню построил;
К ложу здесь подошел, в душе размышляя о многом –
Следом вошла Эвриклея, несущая факел горящий,
Дочь Пейсинорида Опса, усердно искусная няня.
Некогда двадцать волов Лаэрт заплатил за рабыню,
В годы, когда молодою совсем была Эвриклея,
В доме ее уважал наравне с женой, но ни разу
С ней не смешался на ложе, чтоб гнева супруги не вызвать.
Факел горящий она принесла: Телемаха любила
Больше всего, ибо грудью вскормила, когда был младенцем.
Няня раскрыла дверь прекрасно построенной спальни.
Мягкий хитон он снял, на постели сидя, на руки
Бросил умной няне своей; Эвриклея сложила
Очень ловко хитон, повесив на гвоздь деревянный,
Воткнутый возле кровати его, обструганной гладко;
Тотчас покинула спальню; кольцом серебряным после
Дверь притянув, ремнем укрепила задвижку дверную.
В спальне закрытой всю ночь, одеялом укрывшись овечьим,
Думал он о пути, какой указала Афина12.

Вторая песня

Собрание итакийцев, отъезд Телемаха.
(2-й день и утро 3-го дня)
I.Собрание Итакийцев1-258
1.Созыв собрания1
2.Выступление Эгиптия15
3.Выступление Телемаха35
4.Речь Антиноя84
5.Ответ Телемаха129
6.Знамение Зевса146
7.Угроза Эвримаха177
8.Телемах о своем отъезде208
9.Речь Ментора224
10.Роспуск собрания242
II.Телемах и Афина259-297
III.Телемах и женихи298-337
IV.Приготовления к отъезду338-381
V.Отъезд Телемаха382-434

Ранним утром, едва розоперстая Эос блеснула,
Сын дорогой Одиссея, уже поднявшийся с ложа,
В платье облекся и меч наостренный на плечи подвесил,
К сильным ногам подвязал подошвы прекрасные снизу;
Вышел затем он из спальни, лицом божеству уподобясь.
Вестникам звонкоголосым немедля дал приказанье13
Густоволосых ахейцев на площадь созвать, на Собранье.
Эти созвали, те сейчас же на площадь явились.
Только собрались они и вместе уже оказались,
Быстро пошел он туда же, копье медноострое взявши;
Шел не один он: собаки проворные следом бежали.
Тут красотою чудесной его озарила Афина:
Люди все удивлялись ему, когда проходил он.
Сел на месте отца, старейшины все уступили.
Первым Эгиптий герой сказал собравшимся слово;
Старостью был он согбен и в жизни много изведал:
Сын его дорогой с Одиссеем, божественным мужем,
Вместе поплыл на глубоких судах в Илион многоконный;
Лютый циклоп убил Антифонта, отважного сына.
Съел последним его на ужин в пещере глубокой.
Трое еще сыновей оставались: один с женихами
Был – Эврином, два другие на пашне отца управлялись;
Но Антифонта отец не забыл, скорбел постоянно.
Слезы из глаз проливая, сказал он собравшимся вместе:
«Слушайте, дети Итаки, теперь, что высказывать буду;
С той уж поры, как от нас на судах глубоких уехал
Светлый муж Одиссей, ни разу народ не сзывался.
Кто собрал нас теперь? Какая нужда появилась14
Иль у кого из младших по возрасту, или у старших?
Слух ли услышал какой, что домой возвращается войско15?
Ясно пускай он объявит об этом собравшимся вместе,
Иль о других всенародных делах сообщит и расскажет.
Кажется мне, что муж то полезный и добрый. О если б16
Выполнил Зевс для него, что замыслил хорошего сам он!»
Так сказал. Телемах был обрадован речью такою;
Долго он не сидел на собрании: слово замыслив,
Встал в середине собранья, а вестник, искусный в советах
Умных, в руки скипетр вложил, Пейсенор благородный.
К первому старцу затем Телемах обратился и молвил:
«Старец! Тот муж недалеко: сейчас же и сам ты узнаешь,
Кто созвал на собранье? Меня всех больше постигла
Скорбь. О прибытии войска не слышал какой-либо вести,
Чтобы ясно вам изложить, что прежде услышал,
И ничего о делах всенародных сказать не имею.
Вышел я с собственной злою бедой, мне выпавшей в долю;
Две их: одна – что погиб мой отец благородный, который
Был басилеем у вас, как отец был ласковым с вами.
Есть и другая беда наибольшая: скоро уж дом весь
Эта беда разорит и имущество все уничтожит:
В дом наш теперь женихи к нежелающей матери вторглись,
Милые все сыновья знатнейших людей, наилучших.
Но не посмели они к Икарию в дом обратиться,
Чтобы приданое дал за дочерью, как подобает, –
Выдал бы дочь свою за того, кто ему всех приятней.
Сами они ежедневно вторгаются в дом Одиссея,
Колют откормленных коз, волов и баранов для пира,
Лучшим нашим вином наслаждаются, в доме пируя,
Много всего истребляют безумно у нас, потому что
В доме хозяина нет: защитил бы он от насилья;
Мы же не можем теперь отразить без него, да и после
Будем беспомощны, ибо защиты нигде не имеем.
Если бы сила была у меня, я сам защитил бы,
Ибо обиды уже нестерпимыми стали: бесстыдно
Дом разоряется мой совершенно уже. Устыдитесь
Сами себя, равно соседей своих устыдитесь,
Близко живущих от нас; богов хоть побойтесь бессмертных,
Чтобы не отвратились они, изумляясь злодействам.
Именем Зевса молю олимпийца, равно и Фемиды –
Вместе она собирает людей и их распускает.
Вы удержитесь, друзья, одному мне оставьте терзаться
Горем. За то, что прежде отец Одиссей благородный
Пышнопоножным ахейцам доставил, какое-то горе,
Мне вы за это теперь отомщаете, зло причиняя,
Против меня женихов подстрекая. Мне ж было бы лучше,
Чтобы вы сами дом и стада у меня истребили;
Если убыток от вас, возмещение будет быстрее:
В городе буду ходить и молить вас, пока возмещу я
Все убытки, пока имущество все мне вернете.
Неизлечимую боль теперь причиняете сердцу.»
Гневаясь, так им сказал и скипетр на землю отбросил;
Слезы из глаз лия, сострадание вызвал в народе.
Прочие все притихли, никто не отважился дерзко
Словом вражды Телемаху ответить на гневное слово.
Только один Антиной возразил Телемаху с упреком:
«Что ты сказал, Телемах, необузданный в гневе оратор?
Нас оскорбляя, ты хочешь позором нас обесславить?
Но женихи-ахейцы совсем пред тобой невиновны,
Мать виновна твоя, искусная в хитрых проделках.
Третий кончается год и уже наступает четвертый
С той поры, как она молодых обманула, ахейцев:
Всех уверила нас, обещала, послов присылая17
К каждому с добрым известьем, в душе же иное замыслив.
Хитрость еще другую коварно придумала в мыслях:
В комнате стан громадный поставила, ткать принялася
Тонкий длинейший покров, женихам тогда же сказала:
“О женихи молодые! Хоть нет уж в живых Одиссея,
Все ж обождите со свадьбой, не так торопитесь, пока я
Вытку пойров, чтобы пряжа моя не пропала без пользы,
Саван герою Лаэрту на случай конца рокового18,
Горестной смерти – она во весь рост человека уложит,
Чтобы меня не могла ни одна из женщин ахейских
В том упрекнуть, что лежит без савана много добывший.”
Так объяснила, и мы, благодушные, ей подчинились.
После этого дни за великою тканью стояла,
Ночью же, факелы лишь зажигали, ее распускала.
Хитростью целых три года скрывала обман от ахейцев,
В год же четвертый, когда миновали, последние сроки,
Нам сообщила служанка, которая знала об этом;
Ткань распускающей ночью тогда ее мы застигли19,
После чего поневоле пришлось ей закончить работу.
Так тебе женихи говорят, чтобы знал хорошо ты
Сам, равно чтобы все другие знали ахейцы:
Мать отошли, прикажи, чтобы замуж она выходила,
Пусть выбирает того, кто отцу и самой ей милее;
Пусть перестанет свадьбу оттягивать, нас раздражая,
Пусть оставит уловки, – Афина ее наградила
Разумом острым, искусна она в рукодельях прекрасных,
Много неведомых прежним ахеянкам знает уловок
Хитрых таких, о которых прекраснокудрявые жены
Тиро, Алкмена с Микеной, увенчанной пышно, не знали20;
И по уму с Пенелопой из них ни одна не равнялась;
Выдумка ж эта ее неприлична, обвдна для всех нас.
Будем до тех пор богатство твое поедать и животных
Разных, пока Пенелопа намерений держится злостных,
Вложенных в грудь ей богами; себе Пенелопа получит
Славу великую, ты ж потеряешь богатства большие.
Мы к обычным делам иль к иному вернемся не раньше,
Чем она пойдет за какого хочет ахейца.»
Так на это сказал Телемах рассудительный снова:
«Мать не могу, Антиной, прогнать против воли из дому,
Ибо меня родила и вскормила. Отец на чужбине,
Жив или умер. Вернуть мне невыгодно много богатства
Старцу Икарию, если к нему отошлю Пенелопу:
Будет отец недоволен, и демон меня покарает,
Если мать обратится с мольбою к Эринниям страшным,
Дом против воли покинув; осудят и люди другие.
Вот почему никогда не отдам я такого приказа.
Если совесть в душе сохранилась у вас хоть какая, –
Дом мой покиньте теперь, – о пирах позаботьтесь иначе,
Тратя свое достоянье на них, чередуясь домами;
Если же кажется вам наиболыце угодным и лучшим
Лишь одного Одиссея добро безнаказанно тратить,
Все пожирайте тогда, я ж на вас призову вечносущих, –
Может быть, Зевс и пошлет вам возмездье по вашим поступкам!
В доме моем тогда погибнете без отомщенья!»
Так Телемах им ответил, а Зевс дальновидец орлов двух
Выпустил сверху, с вершины горы, чтоб летели на землю.
Оба они полетели тогда с дуновением ветра,
Крылья один от другого вблизи широко простирая.
Но до средины едва лишь, до площади многоголосой
Оба орла долетели, кружась, размахивать стали
Крыльями, сверху глядели на всех, пророча погибель,
После ж, царапая шеи друг другу и щеки когтями,
Вправо над городом всем, над домами опять улетели.
В ужас пришли от птиц, увидя глазами своими,
Думая в мыслях своих, что недоброе с ними случится.
К ним обратился со словом герой Галиферс поседелый,
Мастора сын; он один отличался от сверстников старых
Верным птицегаданьем: предвидел рок постоянно.
К ним благосклонно со словом своим обратившись, промолвил:
«Слушайте слово мое, итакийцы, что высказать должен;
Слово свое к женихам наиболыпе теперь обращаю, –
Им угрожает уже роковая беда: Одиссей ведь
Долго не будет вдали от своих находиться, но где-то
Близко отсюда уже готовит смерть роковую
Вам; и многим другим, населяющим остров Итаку,
Издали видную, плохо достанется. Лучше мы прежде21
Мысли раскинем, как обуздать женихов? Да и сами
Пусть укротятся: ведь это для них полезнее будет.
Сведущ я в этом во всем, хорошо предвидеть умею;
Так и ему говорил, что свершится все неотменно,
Что предсказал я, когда в Илион аргивяне собрались
Плыть, Одиссей же, муж многоопытный, с ними поехал.
Вынесет множество бедствий, ему предсказал я, погубит
Спутников всех, домой же вернется, не узнанный всеми,
Лишь на двадцатый год, – и теперь исполняется это.»
Тут ему Эвримах Полибид ответил на это!
«Лучше бы, старец, теперь убирался домой и своим бы
Детям предсказывал так, чтоб они не могли никакого
Зла претерпеть! Предсказать я вернее мог бы об этом.
Мало ли птиц летает под яркими солнца лучами?
Все ли погибель они предвещают для нас? Одиссей же
Умер вдали от дома, – и лучше бы с ним же погиб ты
Сам, чем предсказывать нашу погибель, и не подучать бы
Лучше тебе Телемаха поссориться с нами, за это
В доме себе ожидая даров, не даст ли, быть может?
Я тебе говорю, и по слову исполнено будет:
Если его, молодого, хоть знаешь по старости много,
Словом прельщая своим, на великую ссору возбудишь, –
Прежде всего ему тем хуже от этого будет,
Сделать же что-либо он все равно ничего не сумеет.
Мы на тебя, старика, наказанье наложим, какое
Тяжким окажется: сам, испытав на себе, пожалеешь.
Здесь, в присутствии всех, посоветую я Телемаху:
Матери пусть он велит к отцу своему удалиться;
Свадьбу устроят ей там, приданое пусть приготовят
Лучшее, как подобает готовить для дочери милой, –
Мы, ахейцев сыны, со своим сватовством не отстанем:
Мы, женихи, никого не боимся совсем; Телемах же,
Сколько ни будет болтать, застращать не может словами;
Также совсем не боимся твоих предсказаний, какие
Праздно болтал ты, старик: ненавистнее сделался только!
Будет по-прежнему без возмещенья добро Телемаха
Гибнуть, пока Пенелопа со свадьбою медлит обманно.
Мы же пока дни за днями, ответа ее ожидая,
В доблести в доме твоем состязаемся за Пенелопу,
Женщин не ищем других, на которых прилично жениться!»
Им на это в ответ Телемах рассудительный молвил:
«О Эвримах, с женихами другими отважными! Больше
Я ничего не скажу вам, просить вас об этом не буду,
Ибо знают об этом уже все ахейцы и боги.
Дайте быстрое судно, прошу вас, и спутников двадцать,
Чтобы были они привычными ездить по морю:
В Спарту теперь я и в Пилос песчаный по морю поеду,
Чтобы собрать об отце, давно уехавшем, вести:
Скажет, может быть, кто из смертных, или услышу
Оссу от Зевса, какая известия людям приносит;
Если, быть может, услышу, что жив отец, что вернется
Позже, год я еще подожду, ожидать хоть прискорбно;
Если ж узнаю, что нет в живых, что умер уже он, –
Снова затем я вернусь в отцовскую милую землю,
В честь Одиссея курган я насыплю и Тризну устрою
Пышную, как подобает, а милую мать выдам замуж.»
Так им сказал он и сел. Тогда между ними поднялся
Ментор, который ближайшим сподвижником был Одиссея:
Тот, на судах отплывая, ему весь дом поручил свой22,
Чтобы за ним наблюдал, а ему чтобы все подчинялись.
Он благосклонно ко всем обратился со словом совета:
«Слушайте слово мое, итакийцы, что высказать должен.
Больше теперь ни один басилей-скиптроносец не будет
Кротким иль благосклонным и ласковым, сердцем хотя бы
Был справедлив; суровым он вынужден быть и жестоким.
Но никто из людей таким Одиссея не помнит:
Был как отец он ласков с людьми, которыми правил!
Вовсе я женихам не завидую высокомерным:
Столько насилий они совершают, хотя головами
Могут они поплатиться, насильственно так разоряя
Дом Одиссея, надеясь, что он никогда не вернется.
Я возмущен и всеми другими, которые молча
Здесь лишь сидят, женихов не пытаются выбранить даже:
Будучи многими, их, немногих, смирить не желают!»
Так Леокрит Эйвенорид сказал, ему возражая:
«Ментор, безумец и вредный глупец! Что за слово сказал ты,
Нас обуздать подстрекая? Однако же было бы трудно
Даже и многим мужам состязаться на пиршестве с нами.
Если бы сам Одиссей Итакийский, придя, появился,
В доме застал женихов благородных за пиром обильным,
Выгнать замыслил их в сердце своем из палаты, навряд ли
Рада была бы тогда Пенелопа, хоть ждет не дождется
В дом возвращенья его: Одиссея постигла бы участь
Горькая, если б сразился со многими. Плохо сказал ты!
Граждане, ну, теперь по домам к себе расходитесь.
Ментор пусть с Галиферсом в дорогу его снаряжают:
Издавна оба они отцу его верные други.
Но я уверен, что долго еще просидит на Итаке,
Вести расспрашивать будет, но в путь никогда не решится!»
Так закончив, затем распустил собрание быстро.
Тотчас все разошлись, ибо каждый домой торопился.
Все женихи пошли поспешно в дом Одиссея.
К берегу моря ушел Телемах, удалился от прочих,
Пенистой влагой руки умыв, обратился к Афине:
«Выслушай, о божество, вчера посетившее дом наш,
Мне приказавшее морем туманным ехать на судне,
Чтобы собрать об отце, давно уехавшем, вести.
Но ахейцы теперь препятствуют в этом, всех больше
Мне женихи мешают, враждебно и гордо отвергнув.»
Так говорил он, молясь. Подошла к Телемаху Афина
Близко, на Ментора став похожею видом и речью;
Так обратившись к нему, крылатое слово сказала:
«О Телемах, никогда ты ни трусом, ни глупым не будешь,
Если к тебе перешел отцовский разум с отвагой!
Если ты будешь таким, как отец, на словах и на деле,
Ни безуспешной тогда, ни напрасной дорогу не будет.
Если же ты не сын его, Пенелопой рожденный,
Я боюсь, что тогда не исполнишь того, что задумал.
Но на отцов своих немногие дети похожи:
Хуже отцов большинство детей, меньшинство только лучше.
Так как впоследствии ты неразумным не будешь, ни трусом,
Так как и разум тебя Одиссеев совсем не покинет,
Значит, надеяться можно, что выполнишь замысел этот.
Волю поэтому глупых оставь женихов и их планы,
Ибо совсем безрассудны они и совсем беззаконны,
Даже не знают они, что смерть и ужасная участь
К ним уж близка совершенно и в день их единой погубит.
Непродолжительной будет дорога, какую замыслил,
Ибо такого, как я, отцовского друга имеешь:
Я и корабль сняряжу, и с тобою последую вместе.
В дом свой иди теперь, пребывай с женихами совместно.
Нужные все готовь для дороги припасы: нальют пусть
Тотчас в амфоры большие вина, а в крепкие шкуры
Пусть насыпают муки, мужей укрепляющей, ячной23.
Сам я быстро найду добровольных гребцов; на Итаке,
Всюду водой окруженной, судов много новых и старых;
Высмотрю, лучше какое из этих судов мореходных,
Быстро его снарядив, мы столкнем на широкое море.»
Так сказала Афина, Кронидова дочь. Телемах же
Долго не медлил, как только услышал божественный голос:
К дому поспешно пошел он, хоть был опечален душою.
Высокомерных нашел женихов, хлопотавших о пире:
Шкуры сдирали с козлят, свиней во дворе обжигали.
Тут подошел к Телемаху жених Антиной и со смехом,
Взяв за руку его, называя по имени, молвил:
«О Телемах, о хвастливый болтун, необузданный в гневе!
Злого дела и слова на нас в груди не замысли;
Лучше садись, и приступим к вину и еде, как и прежде.
Что же до судна с гребцами отборными, это ахейцы
Все тебе приготовят, немедленно мог бы ты ехать
В Пилос божественный слухи собрать об отце благородном.»
Так ему Телемах рассудительный молвил на это:
«С вами надменными, вместе никак, Антиной, невозможно
Мне спокойно сидеть, нельзя на пиру веселиться.
Вам недостаточно разве, что прежде моих истребили
Множество лучших сокровищ, когда был еше малолетним.
Вырос теперь я уже и речи иные услышал,
Все понимаю вполне и чуствую мужество духа!
Страшных поэтому Кер накликать на вас попытаюсь24,
В Пилос приехав, иль здесь, среди народа Итаки!
Я уезжаю, и путь мой, надеюсь, не будет напрасным:
Еду на судне чужом, ибо вы хорошо постарались,
Чтобы я судна не мог, ни гребцов получить ниоткуда!»
Так сказал он и руку свою из рук Антиноя
Вырвал легко. Женихи пирушку готовили в доме
И, издеваясь над ним, поносили словами насмешки.
Так говорили иные из юношей высокомерных:
«Смерть замышляет нам Телемах и готовит усердно;
Или из Пилоса он из песчаного вывезти хочет25
Мстителей, или из Спарты и этого страстно он жаждет,
Или в Эфиру стремится поехать, где жирные пашни,
Чтобы зелий добыть, прерывающих жизнь человека,
В чаши тех зелий насыпать и гибель нам приготовить.»
Так говорили другие из юношей высокомерных26:
«Знает ли кто? Он, быть может, отплыв на судне глубоком,
Как Одиссей, вдали от ровных на чужбине погибнет;
Нам от этого много забот прибавиться может:
Мы, вероятно, богатства его до конца пропируем,
Матери дом лишь оставим и ею избранному мужу.»
Так говорили. В подвал он спустился отцовский широкий:
Кучи меди в нем и золота, много одежды,
Много было там благовонного масла, сосудов
С чистым старым вином, приятным по вкусу напитком,
Много стояло там рядами в широком подвале,
Плотно приставленных к стенам, на случай, когда возвратится
В дом Одиссей, перенесший трудов и опасностей много.
Двери прилажены были двустворные, будучи крепко
Вставлены, плотно они закрывались. Внутри Эвриклея
Ключница, Опса дочь Пейсенорида, мудрая очень
Женщина, ночью и днем все это добро сторожила.
Ключницу в комнату вызвал к себе Телемах и сказал ей:
«Матушка няня! Вином для меня наполни амфоры,
Сладким и самым приятным из тех, что здесь охраняешь
Ты злополучному мужу на случай, когда возвратится,
Смерти и Кер избежав, мой родитель, Зевса питомец:
Им двенадцать амфор наполни, закупорив плотно27;
Кожи, зашитые крепко, ячменной мукою наполни,
Двадцать мер муки на мельнице смолотой, сыпь в них.
Знай об этом одна лишь и все приготовь мне и сделай, –
Вечером, все заберу я, как только мать Пенелопа
Вверх поднимется, будет о сне благодетельном думать.
В Спарту еду теперь я и в Пилос песчаный по морю,
Слухи собрать об отце, какие услышу, быть может.»
Кончил. Всплакнула тут Эвриклея кормилица громко,
С плачем, его сожалея, сказала крылатое слово:
«Милый, единственный, всеми любимый! Зачем ты такое
В дущу желанье впустил? Куда ты, дитя дорогое,
Хочешь уехать, в страну незнакомую, в землю чужую?
Сам Одиссей погиб в неизвестной земле, на чужбине!
Если уедешь отсюда, немедленно злое замыслят
Здесь и тебя погубят, и это добро все расхитят.
Дома теперь оставайся: какая нужда заставляет
Бедствия злые терпеть, блуждать по бесплодному морю?»
Ей на это сказал Телемах рассудительный снова:
«Няня моя, не скорби: не без бога намеренье это.
Мне поклянись, что об этом не скажешь матери милой
Раньше, пока не минует одиннадцать дней иль двенадцать
И не начнет обо мне тосковать, не захочет услышать,
Чтобы лица красоты до поры не портила плачем.»
Кончил. Великою клятвой тогда поклялась Эвриклея.
После, когда поклялась и свою закончила клятву,
Скоро вино принесла и наполнила тотчас амфоры,
Кожи, зашитые крепко, мукою наполнила ячной.
В дом возвратясь, Телемах с женихами вместе остался.
Тут синеокая дева иное замыслила дело:
Схожею став с Телемахом, по городу всюду ходила,
К каждому мужу, к нему подойдя, обращаясь со словом,
Вечером к быстрому судну давала приказ собираться;
После же Фрония сыну Ноэмону дать повелела
Быстрое судно, и тот его обещал ей охотно.
Солнце уже закатилось, и все потемнели дороги28.
В море спустили тогда быстроходное судно, сложили
Внутрь все припасы, какие на судно морское приносят.
Встала на мысе залива богиня, а спутники возле
Вместе собрались, и в каждом она пробуждала решимость.
Тут синеокая дева иное замыслила дело:
Быстро явившись в дом Одиссея, равного богу,
Ум помрачила богиня у пьющих, из рук же их кубки
Вырвав, страсть большую в них вызвала сном насладиться.
Те устремились в город, чтоб выспаться, в доме же этом
Дольше они не остались: им сон на глаза был навеян.
Так Телемаху затем синеокая дева сказала,
Вызвав его из прекрасно устроенной комнаты в доме,
С Ментором схожею став по звукам речи и виду:
«Спутники в поножах пышных собрались все и готовы,
Все на веслах сидят, твоего ожидая прихода.
Ну, идем, чтобы долго не медлить с отъездом в дорогу!»
Кончив так, впереди зашагала Паллада Афина
Быстро, за ней по следам божества Телемах подвигался29.
К быстрому судну когда подошли и широкому морю,
Спутников пышноволосых нашли на песке у прибрежья.
Им сказала тогда Телемаха священная сила:
«Други, сюда на корабль отнесите припасы, какие
Собраны дома; мать ничего об отъезде не знает,
Как и в доме наши служанки, кроме одной лишь.»
Кончив, пошел впереди; за ним поспешили другие.
Перенеся все запасы на многоскамейное судно,
Их уложили затем, как приказывал сын Одиссея.
Тут на судно вступил Телемах, идя за Афиной;
Села она на корме корабельной, а возле богини
Сел Телемах. Отвязали гребцы кормовые причалы,
Их отвязав, и сами вступили, к уключинам сели.
Ветер попутный послала тогда богиня Афина,
Дующий сверху Зефир, по пурпурному морю шумящий.
Спутников всех торопя, Телемах приказал им быстрее
Снасти крепить, и те приказу все подчинились:
Мачту высоко подняв, в отверстие балки уставив,
После они укрепили канатом сосновую мачту,
Белый парус затем на крепких ремнях распустили,
В парус ветер попутный подул, и кругом зашумели
Темные волны под килем по морю идущего судна.
Двигался быстро корабль, свой путь по волнам совершая
Снасти затем закрепили по быстрому черному судну.
Чаши большие поставив с вином до самого края,
Лили из них возлиянья бессмертным богам вечносущим,
Больше других возливая Кронида дочери светлой.
Судно путь совершало всю ночь и все утро по морю.

Третья песня

В Пилосе.
(3-й, 4-й и 5-й день до вечера)
I.Приезд в Пилос1-30
II.Прием гостей на празднике31-329
1.Встреча гостей31
2.Беседа Нестора с Телемахом68
3.Рассказ Нестора об отъезде из Трои102
4.Дальнейшая беседа200
5.Нестор продолжает рассказ254
III.Вечер третьего дня (после заката солнца)328-403
IV.Четвертый и пятый дни404-497
1.Прощальное чествование Телемаха404
2.Отъезд473
3.В дороге из Пилоса в Спарту486

Гелиос быстро поднялся на медное небо, покинув
Воды прекрасные моря, чтоб всем над землей плодородной
Свет нести, и бессмертным, и смертным. Они в это время30
К Нестору в Пилос приплыли, в прекрасно построенный город.
Там по прибрежью пилосцы свершали жертвы святые:
Черных волов закололи земли колебателю богу.
Девять рядов для сиденья здесь было, пятьсот их сидело
В каждом, по девять волов перед ними заколото в каждом;
Внутренность эти вкушали и бедра богам возжигали.
Те подплыли тогда, паруса корабельные сняли;
Судно на якорь поставив, сошли и сами на берег.
Вышел с судна затем Телемах, впереди же Афина,
Так совоокая первой сказала тогда Телемаху:
«Полно тебе, Телемах, застенчивым быть, ибо море
Ради отца теперь переплыл ты, чтобы услышать,
Где его скрыла земля, какому подвергся он року?
Ну, подойди к коней укротителю Нестору прямо,
Чтобы узнать, что за мысли в груди повелителя скрыты?
Смело его проси, чтобы истину лишь рассказал он,
Всю без утайки: он великим умом обладает!»
Так сказал ей затем Телемах рассудительный снова;
«Ментор! Как подойти к нему и как умолять мне?
Навыка нет у меня в разумных с людьми разговорах:
Стыдно мне, молодому, расспрашивать старшего мужа!»
Так сказала ему совоокая дева Афина:
«Сам ты придумай одно, Телемах, поразмыслив душою,
Демон поможет в другом и внушит, ибо вовсе не против,
Думаю, воли богов ты родился на свет и воспитан.»
Так объяснив, зашагала вперед Паллада Афина.
Быстро; за ней, по следам божества Телемах подвигался.
Так и дошли до пилосских мужей, сидевших на скамьях;
Там и Нестор сидел с сыновьями. Готовили жертву:
Эти жарили мясо; а те вертелами пронзали.
Но увидели лишь гостей, поспешили навстречу
Целой толпой, руками приветствуя, сесть приглашая31.
Нестора сын Писистрат, приблизившись первым, руками
Их обоих коснулся, за пир пригласил дружелюбно
Сесть на мягкие шкуры овец на песке у прибрежья,
Рядом с родителем старым и братом родным Фрасимедом.
Дав утробы воловьей кусок, поднес иноземцам
Кубок с вином золотой и сказал Палладе Афине,
Дочери Зевса, эгиду держащего, слово такое:
«Гость дорогой! Теперь помолись Посейдону владыке:
К нам прибыв, на пир в честь его вы оба попали.
Сам совершив возлияние, как следует, и помолившись,
Спутнику кубок со сладким вином после этого дай ты,
Чтобы и он совершил возлияние, ибо бесмертным,
Думаю, молится он: в богах все нуждаются люди32.
Много тебя он моложе, по возрасту мне он ровесник, –
Кубок тебе золотой поэтому прежде вручаю.»
Кончил он так и кубок вручил с вином медосладким.
Рада Афина была словам справедливым и умным:
Первой Зевсову дочь золотым он приветствовал кубком.
Тотчас громко взмолилась она к Посейдону владыке:
«Выслушай просьбу, о бог Посейдон, земли колебатель33,
Но не отвергни ее, моление наше исполни:
Славою Нестора прежде всего, возвеличь с сыновьями,
Прочим пилосцам воздай за великую столь гекатомбу,
Милость им всем окажи за славную жертву в награду;
Дай еще Телемаху и мне хорошо возвратиться,
Выполнить все, для чего на судне приехали черном.»
Так сказала, молясь, и сама, совершив возлиянье,
Кубок затем двоеручный прекрасный дала Телемаху.
Милый сын Одиссея с такой же мольбой обратился,
Мясо хребтовое сжарив, его от огня удалили,
Части его на куски разделив, угощались пилосцы.
Но лишь питьем и едой насладилися, сколько хотели,
К ним обратился со словом возница Геренийский Нестор:
Время уже пришло гостей расспросить и разведать,
После того как они питьем и едой насладились:
«Кто вы гости? Откуда по влажной приплыли дороге?
Иль по делу какому, иль рыщете вы безрассудно,
Словно пираты морские, которые рыщут повсюду,
Жизнью играя своею, насилья чиня чужеземцам34?
Старцу в ответ сказал Телемах рассудительный смело,
Ибо Афина сама его вдохновила отвагой,
Чтобы его расспросить об отце, в неизвестности бывшем,
Чтоб и себе средь людей добиться известности доброй:
«О Нелид, о Нестор, великая слава ахейцев!
Ты вопрошаешь, откуда и кто мы? Тебе отвечаю:
Мы из Итаки, лежащей внизу под горою Нейоном,
Прибыли в Пилос за делом своим, не общенародным;
Вести я прибыл собрать об отце, Одиссее пресветлом,
Твердом в страданьях, который когда-то под Троей, как слышно,
Вместе с тобой воевал, разрушил троянскую крепость.
Вести о прочих всех, что бились с троянцами, знаем,
Где из них каждый погиб, при каких обстоятельствах умер.
Но в неизвестности смерть Одиссея Кронион оставил,
Ибо не может никто хорошо рассказать, где погиб он:
Или на суше мужами свирепыми был укрощен он,
Или же в бездне морской утонул, средь волн Амфитриты.
Я припадаю к коленям твоим, не захочешь ли, может,
Мне о гибели скорбной его рассказать, если видел
Сам глазами своими иль весть от скитальца другого
Слышал: на свет ведь его родила злополучнейшим матерь.
Ты, не жалея меня, не щади, не прикрашивай вовсе,
Но расскажи мне теперь, что пришлось услыхать и увидеть.
Если когда-либо прежде отец Одиссей благородный
Выполнил слово какое, тебе обещав, или дело
В крае троянском, где бед претерпели ахейцы немало,
Вспомнив это, мне поведай теперь без утайки!»
Так Телемаху ответил возница Геренийский Нестор:
«Милый! Напомнил ты мне о несчастьях, какие в том крае
Мы испытали, ахейцев сыны, хоть могучие силой,
Или какие, когда на судах по туманному морю
Мы за добычею гнались в пути, во главе с Ахиллесом,
Или сражались когда у великого города Трои
Старца Приама, где столько погибло сильнейших героев:
Там с Аресидом Аяксом лежит Ахиллес, сын Пелея,
Там лежит и Патрокл, олимпийцам подобный советник,
Там и мой собственный сын дорогой, Антилох непорочный,
В беге на играх, равно и в боях наиболее быстрый!
Кроме погибели этих, мы там претерпели несчастий
Много других. Да и кто об этом всем рассказал бы!
Если б ты пять или шесть круговратных годов оставался
Здесь и расспрашивал, сколько всего испытали там бедствий,
Ты, всего не узнав, домой бы вернулся уставшим!
Девять готовили лет мы погибель врагам, замышляя
Всякие хитрости, даже Кронион с трудом – их исполнил.
В выдумках там никогда никто не мог с ним равняться:
Всех остальных побеждал Одиссей пресветлый во многих
Хитростях всяческих, он, твой родитель, действительно, если
Сын ты его. На тебя я гляжу, изумленьем охвачен,
Ибо настолько ты на него походишь речами:
Даже подумать нельзя, что подобное юноша скажет!
Там, пока на собраньях, в совете также старейшин
Я выступал с Одиссеем, божественным мужем, согласно,
Мненья держась одного, аргивян мы остерегали
Словом разумным, – до тех пор и не было сними плохого.
После ж, когда мы Приамов разрушили город высокий,
Бог рассеял ахейцев, домой на судах уплывавших:
В сердце Зевс уж замыслил тогда аргивянам погибель,
Ибо разумными, ни справедливыми не были вовсе;
Участь поэтому злая настигла многих тогда же.
Сильно разгневалась дочь совоокая Зевса владыки,
Между Атридами ссору она посеяла скоро:
Оба они на собранье не вовремя звали ахейцев
Всех и не как подобает: когда заходило уж солнце,
Дети ахейцев на зов вином отягченные вышли;
Те в речах рассказали, зачем были созваны люди.
Всем ахейцам велел Менелай о возврате в отчизну
Вспомнить и ехать скорей по хребту широкому моря.
Но Агамемнону то не понравилось; он задержаться
Всем приказал, принести гекатомбу святую богине,
Чтобы ужасный гнев смягчить совоокой Афины.
Глупый, не знал он того, что Афину смягчить невозможно:
Мысли богов Хиоса вечносущих не могут столь быстро меняться.
Оба стояли они, продолжая бросаться словами
Брани, а в поножах пышных ахейцы вскочили с ужасным
Криком: одни соглашались с одним, с другим остальные.
Всю проводили мы ночь, замышляя враждебное в сердце
Друг против друга: сам Зевс на нас готовил погибель.
Утром одни столкнули суда на священное море,
В них внесли всю добычу и низко подвязанных пленниц.
Но половина другая бойцов оставалась на месте,
Вкруг Агамемнона, сына Атрея, пастыря войска.
Мы же взошли на суда и поехали морем; помчались
Быстро суда: божество разостлало глубокое море.
Прибыли мы в Тенедос, устремляясь домой, совершили35
Жертвы богам. Но возврата жестокий Зевс не позволил,
Злую еще раз вражду учинив средь уехавших снова:
Сели одни на кривые суда с Одиссеем владыкой,
Хитрым и многоразумным, и их повернули обратно,
Чтобы вполне угодить Агамемнону, сыну Атрея.
Я же со всеми судами, какие со мною поплыли,
Путь продолжал, ибо знал, что погибель готовит им демон.
Выехал следом Тидид Аресид со своими судами,
Позже уже Менелай белокурый за ними поехал,
В Лесбосе нас уж догнал, о дальнейшем пути размышлявших:
Иль севернее нам плыть каменистого Хиоса, мимо
Острова Псирии, слева держась от него, иль южнее
Острова Хиоса, возле Миманта ветристого плыть нам, –
Бога молили о том, чтобы явное дал указанье.
Он указал, чтобы нам серединою моря к Эвбее
Плыть и как можно скорее уйти от несчастий тяжелых.
Ветер поднялся тогда же, пронзительно дуя, и быстро
Наши суда понеслись по пути многорыбному. Скоро
Прибыли ночью в Герест и сожгли на огне Посейдону
Бедра многих волов, столь великое море измерив.
День совершался четвертый, когда корабли Диомеда,
Сына Тидея, коней укротителя, прибыли в Аргос,
В гавань. Я в Пилос продолжил свой путь, и дорогою ветер
Дул беспрерывно с поры, как вначале богами был послан.
Так, дорогое дитя, в неизвестности прибыл, не знаю
Я ничего об ахейцах, какие спаслись иль погибли.
Сколько же, в собственном доме живя, от других я наслышан,
Столько услышишь и ты, ничего от тебя я не скрою.
Благополучно домой, говорят, мирмидонцы вернулись,
С ними блистательный сын Ахиллеса, сына Пелея;
Благополучно и Филоктет Пеонид возвратился;
Идоменей приехал на Крит со всеми своими,
В море никто не погиб из критян, что в боях уцелели.
Что ж до Атрида, и сами слыхали, вдали хоть живете,
Как он вернулся и как убит был коварно Эгистом;
Правда, Эгист вероломный затем был скоро наказан.
Как хорошо, что у мужа убитого сын оставался,
Ибо он мстителем стал вероломному отцеубийце,
Мужу Эгисту, которым убит был отец многославный.
Милый, каким возмужавшим я вижу тебя и прекрасным!
Доблестен будь же и ты, чтобы каждый хвалил из потомков!»
Так ответил ему Телемах рассудительный снова:
«О Нелид, о Нестор, великая слава ахейцев!
Правда, он отомстил по заслугам, и дети ахейцев
Славой широкой его вознесут, чтобы знали потомки!
Если бы боги меня одарили такою же силой,
Чтобы я мог женихам отомстить за их преступленья,
Ибо, готовя злодейство, меня же они оскорбляют.
Но не судили боги, как видно, счастья такого
Мне и отцу моему, мириться приходится с этим.»
Снова ответил ему возница Геренийский Нестор:
«Милый! скажу я, раз ты опять мне об этом напомнил.
В доме твоем женихов, я слышал, у матери много;
Против тебя женихи преступленье замыслили, видно.
Мне расскажи же, по воле своей лег ты им подчинился,
Или тебя ненавидят в народе, по знаменьям свыше?
Кто-нибудь, может – как знать? – женихам отомстит за насилья,
Сам Одиссей ли, придя, иль ахейцы, вместе собравшись.
Если б Афина тебя совоокая так полюбила,
Как Одиссея когда-то, во всем ему помогая!
В крае троянском, где много снесли мы, ахейцы, несчастий, –
Я не видал никогда, чтобы боги так явно любили,
Как Одиссея Афина, открыто ему помогая, –
Если бы так тебя полюбила Паллада Афина,
Думать о сватовстве женихи тогда бы забыли!»
Так ответил ему Телемах рассудительный снова:
«Старец, никак невозможно такому исполниться слову, –
Слишком ты много сказал: изумленье меня охватило!
Если б и боги, желали, того не случится со мною.»
Так сказала ему совоокая дева Афина:
«Что за слова у тебя сквозь ограду зубов проскочили36?
Боги спасают легко даже издали, если желают.
Лучше вынести много несчастий тяжелых, но все же
День возвращенья увидеть, чем даже успешно доехать,
Но умереть у порога домашнего, как Агамемнон!
Пал под ударом коварным жены своей и Эгиста!
Смертных, однако, от смерти не могут избавить и боги,
Даже любимых, когда неизбежная Мойра назначит
Смерть роковую: она во весь рост человека уложит37
Ей ответил тогда Телемах рассудительный снова:
«Как ни печально, о Ментор, о том говорить мы не будем
Больше: ему никогда не вернуться на родину, ибо
Черную участь и смерть Одиссею боги судили.
Нестора я о другом расспросить и разведать хотел бы,
Ибо он муж справедливый и разумом всех превосходит;
Он тремя, говорят, людей, поколеньями правит:
Кажется мне он бесмертным, когда на него я взираю.
Нестор Нелид! Всю правду скажи, ничего не скрывая,
Как убит Агамемнон, широковластный владыка?
Где ж Менелай находился? И как для Атрида обдумал
Гибель коварный Эгист? Ведь убил он сильнейшего мужа!
Разве что в Аргосе не был тогда Менелай, продолжая
В странах скитаться других, а Эгист и дерзнул на убийство!»
Конник Геренийский Нестор сказал Телемаху на это:
«Я, дорогое дитя, расскажу по порядку всю правду.
Как ты об этом подумал, так подлинно все и случилось.
Если бы дома, из Трои вернувшись, живого Эгиста
Русый Атреев сын Менелай захватил, о, тогда бы
Мертвому даже Эгисту насыпать курган не посмели38,
Но растерзали бы тело в далеком от Аргоса поле
Хищные птицы и псы. Ни одна бы из женщин ахейских
Даже оплакать не смела: ужасное дело он сделал!
Много мы вынесли бед, когда Илион осаждали, –
В Аргосе он мкогоконном сидел в это время спокойно,
Лестью своей завлекая жены Агамемнона душу.
Раньше он Клитемнестрой пресветлой был отвергаем
В происках столь недостойных: у ней был разум прекрасный;
Возле нее песнопевец всегда пребывал: уезжая
В Трою, Атрид приставил его для охраны супруги.
Позже, когда на убийство преступное Мойра склонила,
Был песнопевец отправлен Эгистом на остров пустынный,
Где и оставлен, чтоб он добычею сделался птицам
Хищным. В свой дом одного с ним желавшую после увел он.
Многие бедра он сжег на святых алтарях олимпийцам,
Золота, тканей, других украшений пожертвовал много,
Страшное сделав, на что и надеяться даже не мог он.
Вместе мы выезжали из Трои, домой направляясь,
Я и Атрид Менелай белокурый – друзьями мы были.
Но Суниона святого, предгорья Афин, лишь достигли,
Кормчего там убил Менелаева Феб повелитель:
Легкой стрелой Аполлона настигнутый был он обуздан;
Руль держал в это время в руках на судне плывущем
Фронтис, Онетора сын, в поколеньях людей знаменитый
Кормчий искусством водить суда в непогоду и бурю.
Вот почему Менелай задержался, спешил хоть в дорогу:
Похоронить, погребенье сподвижнику должен был сделать.
После, других догоняя, спешил, подъезжал уж по морю
Темному он на судах кривобоких к утесу Малеи39.
Зевс дальновидец тогда непогоду послал штормовую:
Звонких ветров дыханье направил на едущих быстро;
Грозно на них покатились огромные волны, как горы.
К Криту его корабли подъезжали, там отделившись,
К месту, где жили кидоны, что возле реки Иардана.
Некая гладкая там у моря скала и крутая,
Около Гортина, с краю нависла над морем туманным.
К мысу там, к запалу Нот разогнал исполинские волны,
К Фесту, утес небольшой лишь задерживал грозные волны.
К этому мысу пригнало суда; гребцы избежали
Гибели только с трудом, корабли же о скалы разбиты
Были. Но пять судов темносиних отогнаны были
Ветром свирепым с волнами и скоро примчались в Египет.
Там и блуждал Менелай средь народов инакоязычных,
Золота много собрал средь них и разных сокровищ.
В Аргосе в это же время Эгист, преступленье замыслив
Брата его убил; аргивяне ему подчинились.
Властвовал он затем семь лет в многозлатной Микене,
Но на восьмой год Орест богоравный принес ему гибель:
Отцеубийцу убил он, назад из Афин возвратившись,
Мужа Эгиста, которым убит был отец знаменитый;
После того аргивянам устроил пир погребальный,
Вместе преступную мать хороня и труса Эгиста.
В этот же день Менелай, вызыватель в сраженьях, приехал,
Много сокровищ привез, сколько груза суда поднимали.
Друг мой! Не слишком долго скитайся вдали от очизны,
Дома бросив с мужами надменными столько богатства, –
Как бы они без тебя все богатства твои не сгубили,
Их разделив, – не напрасно ль тогда и в дорогу пускался
Но настоятельно я к Менелаю советую ехать:
Он последним приехал домой из дальней чужбины,
Жил средь людей таких, что не мог надеяться даже
Выехать, раз уж туда занесли непогода и бури,
Через великое море, откуда и птицам крылатым
В год не вернуться: настолько большое и страшное море!
Ты отправься по морю на судне с гребцами своими,
Если же сушей хочешь, получишь коней с колесницей, –
Их дадут сыновья: в Лакедемон, божественный город,
Вместе поедут они, где живет Менелай белокурый.
Будешь его умолять, чтобы правду одну рассказал он
Всю без утайки: большим умом Менелай обладает!»
Кончил он. Солнце уже закатилось, и тьма наступила.
Им совоокая дева богиня Афина сказала:
«Старец! Как ладо, все хорошо рассказал нам. Пускай же
Срежут уже языки у животных, вино же смешают,
Чтобы возлить Посейдону, а также прочим бессмертным;
После – время о ложе подумать: пора наступила,
Ибо и солнце на запад ушло; неприлично ведь будет
Поздно за пиром сидеть; по домам уж пора расходиться.»
Кончила Зевса дочь; подчинились ей, выслушав, мужи;
Руки умыть принесли им сейчас же глашатаи воду;
Юные слуги вином до краев наполнили чаши,
После по кубкам разлили и каждому подали в руки,
Бросили в жар языки, возлияние стоя свершили.
Кончили лишь возлиянье и выпили, сколько хотели,
Тотчас Афина затем с Телемахом божественным, оба
К судну кривому, к морю назад хотели вернуться.
Нестор их задержал и сказал, упрекая словами:
«Зевс меня сохрани и другие блаженные боги,
Чтобы позволил я вам удалиться на быстрое судно,
Словно бы был я бедняк, не имеющий вовсе одежды,
Словно в доме моем плащей, покрывал не имел бы
Многих, не на чем мягко спать самому или гостю!
Есть плащи у меня и прекрасные есть покрывала!
Я, пока на земле живу, пока мои дети
В доме моем проживают, радушно гостей принимая
Всех, приходящих в мой дом, не позволю, чтоб сын Одиссея
Славного спал на скамье корабельной, на палубе жесткой.
Снова сказала ему совоокая дева Афина:
«Милый мой старец! Сказал ты действительно правильно; нужно,
Чтобы тебе Телемах подчинился: намного так лучше.
Вслед за тобой теперь он последует и заночует
В доме твоем; я ж назад отправляюсь на черное судно,
Спутников чтобы ободрить, особо каждого мужа:
Я ведь горжусь, что являюсь из всех их по возрасту старшим,
Прочие с ним молодые по дружбе поехали вместе,
Возраста спутники все одного с молодым Телемахом.
Там я и высплюсь, ночую на черном судне глубоком.
Утром рано с зарею иду к благородным кавконам,
Где хочу получить неуплаченный долг, и не малый.
Давний уже. Ты же, Нестор, его, посетившего дом твой,
Завтра с сыном отправь и снабди колесницей с конями,
Лучшими силой, каких имеешь, быстрейшими в беге.»
Именно так сказав, совоокая скрылась Афина,
Видом орлу уподобясь, – и ужасом были объяты
Все; изумился старец, увидя глазами своими:
Взялся за Телемаха рукою и слово промолвил:
«Милый! Теперь я уверен, ты слабым и трусом не будешь,
Коль за тобой, молодым, божество идет провожатым,
Ибо не кто-то другой из имущих дома на Олимпе,
Зевсова дочь была Тритогения, славная славой,
Чтившая выше всех изо всех аргивян Одиссея.
Будь и ко мне милосердной, владычица, добрую славу
Дай и мне, и детям моим, и супруге почтенной!
Телкой тебя почту с широким лбом, годовалой.
Неукрощенной: люди ее под ярмо не вводили;
Золотом ей разукрасив рога, принесу я как жертву!»
Так он молился. Его услыхала Паллада Афина.
После к прекрасному дому возница Геренийский Нестор
Двинулся всех впереди сыновей и зятьев знаменитых.
В Несторов дом лишь пришли, превосходно построенный, сели
Все в порядке, одни с другими на стулья и кресла.
Старец в кратере смешал с водой, угощая пришедших,
Сладкий напиток-вино: чрез одиннадцать лет лишь впервые
Ключница сняла покрышку с него, отвязала, раскрыла;
Старец в кратере его смешал; возливая Афине,
Дочери Зевса, эгиду держащего, много молился.
Кончили лишь возлиянье и выпили, сколько хотели,
Спать пожелали все, по домам отправился каждый.
Но Телемаха, милого сына вождя Одиссея,
Спать положил у себя возница Геренийский Нестор.
Мягкое ложе постлали ему в галерее звучащей
Возле вождя Писистрата копейщика, младшего сына:
В доме из всех сыновей он один неженатым остался.
Нестор спать улегся во внутренней комнате дома:
Мягкое ложе там ему жена разостлала.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
С мягкого ложа поднялся возница Геренийский Нестор;
Выйдя из комнаты, сел на гладких камнях возле дома:
Камни возле высоких дверей впереди находились
Белые, с блеском от масла; на них в давнишнее время
Старец Нелей сидел, богам подобный советник;
Но уж давно был он Керой обуздан и скрылся в Аиде.
Нестор теперь на камнях восседал, опора ахейцев,
Скипетр держал, а вокруг сыновья собирались все вместе;
Быстро из спален своих пришли Эхефрон и Стратий,
Следом Персей и Арет, за ним Фрасимед богоравный,
После шестым герой Писистрат средь них появился;
Возле него, приведя, Телемаха тогда посадили.
Посде стал говорить им возница Геренийский Нестор:
«Дети мои! Быстрее исполните это желанье,
Чтобы прежде всего Афине угодное сделать,
Ибо на празднества к нам открыто она приходила.
Ну же, один за телицей беги поскорее на поле.
Быстро пускай ту телицу коровий пастух к нам пригонит.
К черному судну другой к Телемахову пусть поспешает
Спутников всех привести, а двоих лишь оставить на судне.
Третий должен позвать золотильщика тотчас Лаэрка,
Золотом пусть золотильщик рога телице украсит.
Прочие все оставайтесь при мне, прикажите служанкам
В доме прекрасном и славном обед приготовить обильный,
Скамьи и дров принести поскорее и чистую воду.»
Так приказал он, и все заспешили, приказ выполняя:
С поля телицу пригнали, а с быстрого ровного судна
Спутники все Телемаха пришли; золотильщик явился,
Медные все на руках принес он орудья с собою,
Все для работы искусной: клещи, наковальню и молот,
Чтобы над золотом ими работать. Пришла и Афина
Жертву свою получить. Немедленно Нестор возница
Золото дал. Золотильщик искусно рога изукрасил
Телке, чтоб радость доставить глазам совоокой богини.
Телку затем за рога придержали Эхефрон и Стратий,
Чистую воду в кувшине, цветами украшенном, вынес40,
Выйдя из дома, Арет, а ячмень крупномолотый он же
В коробе нес. Фрасимед, знаменитый в сражениях, возле
С острым в руках топором заколоть приготовился телку.
Чашу для крови Персей приготовил. Старец молился,
Руки умыв и рассыпав ячмень крупномолотый, шерсти
Вырезал клок с головы у телицы и выбросил в пламя.
Лишь помолились все, пред собою ячмень рассыпая,
Несторов сын Фрасимед боевой подогнать не замедлил
Телку, поблизости встал и рассек топором ей суставы
Шейные, силу телицы расслабив. Кругом закричали
Дочери все и невестки, и старца жена Эвридика,
Старшая дочь Климены, другими любимая всеми.
После, с широкодорожной земли приподняв, поддержали
Телку; ее заколол Писистрат, мужей предводитель:
Вылилась черная кровь, и дыханье покинуло кости.
Быстро рассекли на части и, тотчас же вырезав кости,
Дальше, как подобает, их жиром двойным обложили,
Сверху, мяса сырого нарезав, куски положили.
Старец в огонь положил их, вином оросив искрометным.
Мальчики возле держали в руках пятизубцы. Когда же
Бедра воловьи сгорели, отведали тут же утробы;
Прочее все, разрубив на куски, вертелами проткнули
И над огнем, осторожно ворочая, мясо держали.
Нестора, сына Нелея, прекрасная дочь Поликаста,
Самая младшая тою порой Телемаха купала.
Лишь помыла его и натерла оливковым маслом
Жирно, в хитон облекла, набросила мантлю сверху, –
Вышел из ванны он, видом бессмертному богу подобный;
С Нестором рядом он сел, с племен повелителем славным.
Те же, зажарив и вынув хребтовое с вертелов мясо,
Сели за стол пировать: суетились проворные слуги,
Всем наливая вино в золотые прекрасные кубки.
Но лишь питьем и едой насладилися, сколько хотели,
К ним обратился со словом возница Геренийский Нестор:
«Дети мои! Телемаху коней пышногривых ведите,
Их в колесницу запрягши, чтобы выехать мог он в дорогу.»
Кончил он. Выслушав слово отцово ему подчинились
И быстроногих коней запрягли в колесницу проворно.
Ключница хлеб и вино подала и лучшие части
Мяса, какое едят басилеи, Зевца питомцы.
После того Телемах на прекрасную встал колесницу,
Рядом сын Нестора с ним Писистрат, мужей предводитель,
Быстро вскочил на повозку прекрасную, в руки взял вожжи,
Плетью ударил коней; они помчались послушно
В поле, а город оставили Несторов Пилос.
Двигали кони весь день на шее ярмо колесницы,
Солнце уже закатилось, и все потемнели дороги.
В Феру прибыть успели, приехать в дом Диоклеса,
Сына вождя Орсилоха, рожденного богом Алфеем;
Ночь у него провели – дружелюбно приезжих он принял.
Лишь розоперстая Эос, рожденная рано, явилась,
Впрягши коней в колесницу, взошли на нее и помчались,
(Тотчас погнали коней от дверей галереи звучащей41),
Плеть высоко подняв: послушно те полетели.
Прибыли лишь на поле пшеничное, путь завершили,
Кончили путь, ибо кони проворные быстро их мчали.
Солнце уже закатилось, и все потемнели дороги.

Четвертая песня42

В Лакедемоне.
(Вечер 5-го дня и 6-й день)
I.Приезд Телемаха и Писистрата1-21
II.В Доме Менелая (до наступления ночи)12-21
1.Прием гостей22
2.Рассказ Менелая76
3.Приход Елены120
4.Продолжение беседы155
5.Рассказы о деревянном коне234
6.Поздний вечер290
III.Следующее утро в доме Менелая306-624
1.Рассказ Телемаха306
2.Долгий рассказ Менелая332
3.Продолжение беседы593
IV.На Итаке625-747
1.Женихи на Итаке625
2.Горе Пенелопы675
3.Приготовления женихов к отъезду768
4.Сновидение Пенелопы787
5.Женихи в засаде842

В край Лакедемона горный, с обрывами, прибыли скоро43,
К дому они Менелая, широкого славой, пригнали
Быстрых коней; там много родных пировало на свадьбах
Сразу и дочери милой, и сына вождя Менелая:
Дочь к Ахиллесову сыну тогда отправлял он в дорогу;
В Трое впервые ему обещал, кивнув головою,
Выдать ее, и его обещанье исполнили боги;
Много он ей колесниц и коней приготовил, чтоб ехать
В край мирмидонцев, которым теперь управлял новобрачный.
Сына в Спарте женил на Алектора дочери милой;
Милый сын Мегапент у него от рабыни родился,
Ибо блаженные боги не дали потомства Елене,
После того как она одну родила Гермиону,
Милую дочь, золотой Афродите подобную видом.
В доме с высокою кровлей тогда они пировали;
Много собралось родных и соседей к вождю Менелаю44
И наслаждалось на пире: играл на форминге и пел им
Песни певец богоравный, а два плясуна в это время,
Пенье лишь началось, плясали за ним в середине.
Те в преддверии были, и сами, и быстрые кони45,
Как Телемах герой, так и Нестора сын благородный.
Мимо идя, их увидел тогда Этеон управитель,
Главный служитель в дому Менелая, широкого славой;
В дом поспешил Этеон сообщить повелителю войска;
Близко к нему подойдя, сказал он крылатое слово:
«О Менелай, о Зевса питомец! Каких-то приезжих
Прибыло двое, – по виду они происходят от Зевса.
Или принять их велишь, коней их распрячь быстроногих,
Или к другим их послать, которые примут радушно?»
Так, на него негодуя, сказал Менелай белокурый:
«О Боэтид Этеон, неразумным раньше ты не был;
Что же теперь, как дитя, неразумное что-то лепечешь?
Оба мы много раз принимаемы были радушно
В странах других, домой вернулись поэтому. Пусть же
В будущем Зевс нас избавит от горя и бедствий дорожных!
Ну, коней распряги, а самих веди угощаться!»
Так приказал. Этеон устремился к дверям, призывая
Следовать вместе с ним проворных служителей многих.
Те вспотевших коней отпрягли от ярма колесницы,
К яслям конским их на конюшне затем привязали,
В ясли, с белым смешав ячменем, им посыпали полбы,
К гладкой стене прислонили потом колесницу приезжих,
Их самих ввели в божественный дом. Разглядевши
Дом басилея, Зевса питомца, они изумились:
Словно сияние солнца иль месяца, блеск разливался46
В доме высоком, большом Менелая, великого славой.
Лишь когда насладились глазами своими, служанки
В бане теплой их, в хорошо полированной мыли;
Вымыв чисто их, натерли оливковым маслом,
После в хитоны, в плащи шерстяные их нарядили.
Рядом на кресла сели они с Менелаем Атридом.
Воду служанка для них в золотом превосходном кувшине,
Чтобы им руки умыть, над серебряным тазом держала,
Стол, обтесанный гладко, подставив близко к сидевшим;
Хлеб принеся, подала почтенная ключница, выдав
Разных съестных из припасов, охотно прибавленных ею.
(Кравчий принес, разложил на досках различное мясо,
Возле мяса для них золотые кубки поставил).
Их приветствуя, так сказал Менелай белокурый:
Пищи раньше вкусите у нас за столом на здоровье,
После ужина стану расспрашивать, что вы за люди?
Ваших родителей род не погиб, цветет в вас обоих,
Оба вы рода мужей басилеевых, Зевса питомцев,
Скиптры носящих; вас неплохие, видно, родили.»
Кончил и взял он руками хребтового жирного мяса
Часть из своей и гостям, как почетный кусок положил он.
Руки они протянули к лежащим предложенным яствам.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
К Нестора сыну тогда Телемах обратился со словом,
Голову близко склонив, не услышали чтобы другие:
«Нестора сын дорогой, самый близкий мне друг задушевный!
Видишь, сколько в доме звучащем сияния меди:
Золото здесь, серебро, янтарь и кости слоновой
Вещи, – у Зевса дом на Олимпе такой, вероятно!
Сколько богатств несказанных! Гляжу с изумленьем великим!»
Тихо сказал. Менелай белокурый все ж догадался
И, обратившись к гостям со словами крылатыми, молвил:
«Милые дети! С Зевсом никто из людей не сравнится,
Ибо дом у него и сокровища в доме нетленны.
Может быть, кто из людей поспорит в богатстве со мною,
Может быть, нет. Но много скитаясь и вытерпев много,
Много привез на судах, на восьмом году возвратившись;
Был на острове Кипре, затем в Финикии, в Египте;
Дальше бывал в Сидоне, в краю эфиопов, к эрембам
Ездил и в Ливии был, где ягнята с рогами родятся;
Трижды за полный год рождают там овцы и козы;
Там ни хозяин, ни даже пастух никакой не имеет
Ни в молоке, ни в сыре нужды, ни в мясе бараньем,
Но постоянно они молока доят изобильно.
Тою порой, как скитался в далекой чужбине, богатства
Там собирая большие, нежданно и тайно убийца
Брата убил моего по коварству зловредной супруги.
Вот почему ничуть не радуюсь этим богатствам.
Вы от родителей ваших слыхали, должно быть, об этом.
Выстрадал очень я много и собственный дом потерял я,
К жительству очень удобный, вмещавший большие богатства.
Лучше бы третью лишь мне владеть из моих всех сокровищ,
Лишь бы люди в живых оставались, которые прежде
В Трое погибли широкой, далеко от Аргоса! Так я,
Много о всех их скорбя, с печалью о них вспоминая,
В собственном доме сижу и нередко рыданием-плачем
Душу свою насыщаю, затем оставляю рыданья:
Скоро приходит к нам пресыщенье холодным рыданьем.
Но изо всех их не так печалюсь я, сколь ни прискорбно,
Как об одном: он пищу и сон ненавистными сделал,
Лишь вспоминаю о нем; ни один из ахейцев не вынес
Столько же, сколько страдал Одиссей; предназначено, видно,
Роком страдать Одиссею, скорбеть же о нем беспредельно
Мне постоянно, пока на чужбине скитается: жив ли,
Или умер, не знаем. Скорбит и Лаэрт, вероятно,
Старый отец Одиссея, и умная с ним Пенелопа,
И Телемах, лишь недавно рожденным оставленный дома47
Так он сказал, в Телемахе желание плача возбудив:
Слезы с ресниц покатились, когда об отце он услышал.
Скрыть стремясь их, руками обеими плащ тёмнокрасный.
Перед глазами поднял. Менелай догадался, заметив
Слезы у гостя, и стал размышлять и раздумывать в мыслях,
Ждать ли, чтобы гость об отце расспрашивать начал,
Или подробно его спросить самому и разведать?
Так об этом пока размышлял он в собственных мыслях,
К ним пришла из покоев с высокою кровлей Елена,
Равная видом своим Артемиде с стрелой золотою;
Вместе Адреста вошла, подставила лучшее кресло;
Мягкой шерсти ковер принесла для Елены Алкиппа;
Фило явилась с корзиной серебряной, ей подаренной
Раньше Алкандрой, супругой Полибия, в Фивах Египта
Жившего; много сокровищ в дому у него находилось48.
Он подарил Менелаю две ванны серебряных, также
Два треножника лучших и золота десять талантов.
Много прекрасных даров принесла для Елены Алкандра:
Прялку дала золотую с корзиной серебряной круглой49, –
Золотом крыты края, колесцо прядильное снизу.
Фило служанка корзину поставила возле Елены,
Полную пряжи готовой прекрасной, а сверху лежала
Прялка с тянувшейся вниз фиолетовой темною шерстью.
В кресло лишь села Елена – внизу для ног и скамейка, –
Тотчас к супругу она своему обратилась с вопросом:
«О Менелай, о Зевса питомец! Узнал ли уже ты,
Кто эти гости у нас, лишь недавно прибывшие в дом наш?
Иль ошибусь, или правду скажу, но душа побуждает
Высказать все: никогда никого – с изумленьем гляжу я, –
Мужа иль женщины, столько похожих на Одиссея,
Я не видала, насколько один из гостей мне напомнил
Сына его Телемаха, который ребенком остался
Дома, когда уезжали ахейцы под Трою сражаться
Смело ради меня, ради женщины столь недостойной.»
Ей, отвечая на это, сказал Менелай белокурый:
«Вижу теперь я и сам, о супруга, как ты полагаешь:
Та ж у него голова, такие же волосы сверху,
Взгляды такие же глаз и такие же руки и ноги.
Только что я вспоминал, рассказывал об Одиссее,
Сколько он ради меня претерпел страданий различных, –
Горькие слезы с ресниц у него покатились при этом:
Плащ тёмнокрасный подняв, держал он перед глазами.»
Нестора сын Писистрат ему на это ответил:
«Зевса питомец, Атрид Менелай, племен предводитель!
Спутник мой – подлинный сын Одиссея, как сам ты заметил,
Скромен однако, стыдится в душе болтуном показаться
В доме, где он впервые, особенно перед тобою:
Оба ведь речью твоей божественной мы наслаждались.
Конник Геренийский Нестор меня с Телемахом отправил
Быть провожатым его: повидаться с тобою он жаждал,
Помощь надеется он получить или словом, иль делом:
Много забот у сына, отсутствует если родитель
В доме, где нет у него и других, кто его защитил бы, –
Как и отец Телемаха отсутствует, нет и в народе,
Кто бы, быть может, его защитил от обид всевозможных.»
Так Писистрату на это сказал Менелай белокурый:
«Боги! Действительно, сын дорогого мне мужа приехал!
Сколько он ради меня перенес жестоких сражений!
Лучше, чем всех аргивян, принимал бы его самого я,
Если бы Зевс, дальновидец Олимпа, дал нам обоим
Снова домой возвратиться на быстрых судах мореходных:
В Аргосе город ему бы для жительства дал и построил
Дом, из Итаки его перевез бы с богатствами всеми,
С сыном, с рабами всеми, от жителей всех бы очистил
Город соседний, из тех, которыми сам управляю.
Часто, быть может, живя здесь, встречались бы мы, и ничто нас,
Любящих, не разлучало б, и мы насладились бы жизнью,
Прежде чем черная смерть не покрыла бы мраком обоих.
Жизни такой даже бог завидовать мог бы, который
Не дал ему одному, злополучному, в дом возвратиться.»
Так говорил он, во всех возбуждая желание плакать.
Плакала там аргивянка Елена, рожденная Зевсом,
Плакал с ней Телемах, сам Атрид Менелай повелитель;
Слезы тогда покатились из глаз и у Нестора сына:
Он вспоминал Антилоха, душой непорочного мужа,
Брата убитого сыном блестящим Зари лучезарной50.
Вспомнив о нем, со словами крылатыми он обратился:
«Сын Атрея! Ты всех превосходишь по разуму смертных, –
Нестор, отец мой, так называл, о тебе вспоминая
В доме своем, со всеми родными беседуя часто.
Выслушай просьбу такую, ее, постарайся исполнить:
Нет наслаждения в плаче за пиром веселым, придет ведь
Завтра рожденная рано Заря, и тогда мы оплачем
Наших близких умерших, настигнутых роком и смертью.
Честью одной лишь мы можем умерших почтить, – если локон
Мы с головы остригаем, о них со слезой вспоминая
Умер и милый мой брат; не из худщих воителей в Трое
Был он из аргивян: ты должен ведь знать Антилоха;
Я же не видел его. Говорят, изо всех отличался
Он и в беге на играх, и в битвах был доблестный воин.»
Так Писистрату в ответ сказал Менелай белокурый:
«Милый, ты так хорошо говоришь, как разумный лишь может
Муж поступить и сказать, но намного старше годами.
Твой отец – такой же, поэтому так же разумно
Ты говоришь. Узнается легко человек по породе,
Счастье которому сам предоставил Кронион и в браке,
И в сыновьях, как теперь предоставил Нестору счастье51
В доме собственном жить у себя и состариться дома,
И сыновей столь разумных иметь, и копейщиков смелых!
Плач начавшийся лучше теперь мы оставим до завтра,
Вспомним про ужин уже, умоем руки водою
Чистой; завтра же утром опять у меня с Телемахом
Будут идти разговоры: беседовать будем друг с другом.
Так он сказал, и затем Асфалион воды им на руки
Налил, проворный слуга Менелая, великого славой.
Руки свои протянули они к приготовленным яствам.
После, замыслив иное, Елена, рожденная Зевсом,
Бросила тотчас в кратеру с вином унимавшее боли,
Скорбь отгонявшее зелье, забыть заставлявшее горе.
Кто растворенное в чаше с вином то зелье проглотит,
День весь со щек у того не покатятся слезы, хотя бы
Умер отец его в тот день или мать дорогая,
Хоть и железом убьют у него на глазах или брата,
Или же сына его, и сам он увидит глазами; –
Зевсова дочь получила такое целебное зелье,
Лучшее, – ей Полидамна его подарила, супруга
Фона в Египте, где почва весьма плодородная, много
Зелий полезных и вредных для нашего тела рождает;
Каждый там лекарь и каждый использовать может лекарства
Лучше других, ибо все в Египте из рода Пеона.
Бросила только лекарство в вино и дала распуститься,
Слово такое затем сказала Елена сидевшим:
«О Менелай, сын Атрея, о Зевсов питомец, и оба
Вы, знаменитых мужей сыновья! То тому, то другому
Зло и добро посылает Кронид, всемогущий владыка.
Вы пируйте теперь, наслаждайтесь беседою, сидя
В комнате, я ж расскажу приличное случаю, может;
Но не о всем расскажу и не все перечислю сраженья,
Где Одиссей, в испытаньях отважный, участие принял.
Подвигов сколько муж могучий свершил и исполнил
В крае троянском, где много беды испытали ахейцы!
Тело свое изувечив ударами тяжкими плети,
Рубище нищего бросив на плечи, рабу уподобясь,
В город широкодорожный мужей враждебных проник он;
Так скрывался в виде раба иль нищего в Трое,
Не был похожим хотя на таких у судов мореходных.
Нищим он в город проник, и никто не узнал Одиссея;
Я одна, догадавшись, хоть в образе жалком скрывался,
Стала расспрашивать; он, коварства боясь, уклонялся,
После ж, когда я его и помыла, и маслом натерла,
И нарядила в одежду, и клятвой ему поклялась я
В том, что его – Одиссея троянцы узнают не прежде,
Чем он успеет вернуться к ахейским судам и палаткам, –
Только тогда он открыл мне весь замысел хитрый ахейцев.
После, многих троян убив длиннолезвейной медью,
Он к аргивянам вернулся и сведений много доставил.
Там о погибших рыдали троянки, но радостно билось
Сердце мое, потому что душой желала вернуться
Снова домой, жалея о том ослепленьи, в какое52
Ввергла меня Афродита, когда увезла из отчизны,
Где я покинула дочь и брачный покой, и супруга,
Столь безупречного видом прекрасным и разумом ясным.»
Ей, отвечая на это, сказал Менелай белокурый:
«Все ты по правде, жена, как следует нам рассказала.
Много стран и земель объезжая, узнал хорошо я
Многих героев-мужей, их мысли знал я и планы;
Но нигде не встречал, глазами не видел такого,
Как Одиссея вождя, в испытаниях твердого сердцем.
Твердость могучую он, проявил в коне деревянном,
Сделанном, где аргивяне сильнейшие сели в засаду,
Гибель, смерть роковую неся троянцам и Трое.
К нам, засевшим в коне, подошла ты, – внушил, вероятно,
Демон тебе, желавший троянцам доставить победу;
Следовал вместе с тобой тогда Деифоб боговидный;
Трижды кругом обойдя, ощупала нашу засаду,
Лучших многих данайцев, по имени всех называя,
Звукам голоса жен аргивян подражая искусно.
Я, Тидид Диомед с Одиссеем вместе пресветлым
Слышали, сидя во чреве, как ты их всех вызывала.
Оба тогда мы уже приготовились выйти на зов твой,
Двинувшись тотчас с мест, иль оттуда на голос ответить;
Но Одиссей помешал, удержав, как ни сильно стремились;
Прочие дети ахейцев в то время молча сидели.
Только один Антикл пытался на голос ответить;
Но Одиссей подскочил и рукою могучею глотку
Сжал и держал так, пока, по внушенью Паллады Афины,
Ты не ушла, – только этим и спас от беды всех ахейцев.»
Снова тогда ему Телемах рассудительный молвил:
«Вождь Менелай, сын Атрея, питомец Зевса! Тем хуже,
Ибо от бедствия злого ничто не спасло Одиссея,
Даже если б имел он внутри железное сердце.
Но не пора ль нам обоим на отдых отправиться, чтобы
Лечь в постель и заснуть, насладиться сладкими снами.»
Так сказал. Аргивянка Елена велела служанкам
Стлать в галерее постели, прекрасными крыть их коврами
Цвета пурпурного, сверху еще разостлать покрывала
С мягкими выше плащами, чтоб ими обоим укрыться.
С факелом вышли тотчас из комнат служанки-рабыни
И разостлали постели: туда отвел их глашатай.
Оба они легли и заснули в переднем покое,
Как Телемах герой, так и Нестора сын благородный.
В комнате внутренней дома высокого лег сын Атрея,
Возле же в длинном покрове Елена, богиня средь женщин.
Но показалась едва розоперстая Эос на небе,
С ложа поднялся уже Менелай, вызыватель в сраженьях,
И, нарядившись в одежду, повесил к плечу медноострый
Меч, а сандалии снизу себе подвязал он на ноги,
Быстро из комнаты вышел, лицом божеству уподобясь.
Сел с Телемахом он рядом, расспрашивать ласково начал:
«Что за нужда толкнула тебя, Телемах благородный,
Общая или своя, в Лакедемон заставила ехать
Через широкое море? Скажи откровенно об этом.
Так на вопрос его сказал Телемах благородный:
Вождь Менелай, сын Атрея, питомец Зевса! Я прибыл,
Чтобы тебя расспросить, об отце, быть может, расскажешь.
Дом у меня разоряют, богатое гибнет именье:
Дом наполнен мужами враждебными; коз и баранов
Колют гуртами они, кривоногих коров криворогих:
Сватают мать женихи, обнаглевшими стали чрезмерно.
Я припадаю к коленям твоим, не захочешь ли, может,
Мне рассказать о смерти печальной его, если видел
Сам глазами своими иль весть от скитальца другого
Слышал, на свет ведь ею родила злополучнейшим матерь.
Лучше меня не щади, не жалей, не прикрашивай вовсе,
Но расскажи мне теперь, что пришлось услыхать иль увидеть.
Если когда-нибудь прежде отец Одиссей благородный
Выполнил слово какое, тебе обещав, или дело
В крае троянском, где бед претерпели ахейцы немало,
Вспомни то теперь, скажи, ничего не скрывая!»
Тяжко вздыхая, сказал ему Менелай белокурый:
«Горе: бессильные сами, они захотели на ложе
Брачное лечь человека, такого отважного духом!
Лань если в чаще лесной оленят, недавно рожденных,
В логово львиное спать уложит, сама же пасется,
Рыщет по склонам горы травянистой, по горным ущельям,
В логово ж лев могучий случайно вернется в то время, –
Всем оленятам и лани расправа свирепая будет.
Так Одиссей женихам приготовит жестокую участь.
Если б, о Зевс отец, Аполлон и богиня Афина,
Он остался таким, каким когда-то в Лесбосе
С Филомелидом боролся, его в состязании бросил
С силой великой на землю, – и все взликовали ахейцы.
Будь и теперь Одиссей таким, с женихами столкнувшись,
Все кратковечными стали б, и горькой была бы их свадьба!
Но обо всем расскажу, о чем ты просишь и молишь,
И о другом расскажу без утайки, одну только правду,
Полностью все передам я, что слышал от старца морского,
Слова его одного от тебя совсем я не скрою.
Боги меня задержали в Египте, когда я сюда уж
Ехать хотел, ибо я не принес им святой гекатомбы.
Боги всегда хотят, чтобы помнили их повеленья.
Некий находится остров на вечно бушующем море,
Перед Египтом, зовется по имени Фарос; настолько
Он удален от Египта, насколько при ветре попутном
Сильном возможно проехать в один день на выпуклом судне.
Есть там удобная бухта, чтоб сталкивать круглое судно
В море, когда оно запасется водой питьевою.
Боги на двадцать там дней задержали меня, ибо ветры
Дуть не стали морские попутные, кои проехать
Всем помогают судам по хребту широкому моря.
Тут бы могли мы истратить припасы и спутников силу,
Если б одна из богинь надо мной не сжалилась сердцем
И не спасла, – Эйдотея, могучего старца морского
Дочь; я растрогал ей душу при встрече всего наибольше:
Видела, как одиноко бродил я по острову, ибо
Спутники все постоянно ловили кривыми крючками
Рыбу на удочку: голод ужасный мучил желудок53.
Близко ко мне подойдя, сказала мне слово такое:
«Ты, иноземец, совсем неразумен иль так легкомыслен,
Иль с наслаждением медлишь, по собственной воле страдая,
Ибо на острове нашем ты мешкаешь долго, не, можешь
Выход найти, посеял в сопутниках скорбь и унынье?»
Так говорила она. Отвечая на это, сказал я:
«Кто ты ни есть из богинь, скажу тебе откровенно:
Я не по воле своей задержался на острове долго:
Видно, богов оскорбил я, владеющих небом широким.
Мне теперь объясни, потому что всезнающи боги,
Кто из бессмертных меня задержал и препятствует ехать,
Чтобы домой мне вернуться по морю, обильному рыбой?
Так ей сказал я, и мне богиня богинь отвечала:
«Правду тебе, иноземец, вполне откровенно скажу я:
Некий старец морской неложный сюда приплывает,
Старец бессмертный Протей египетский, знающий бездны
Все морские, служитель владыки морей Посейдона;
Он, говорят, мне родитель-отец, от него родилась я.
Если, его подстерегши, ты как нибудь им овладеешь,
Скажет он тебе про пути и про меру дороги,
Чтобы вернуться домой, многорыбное море проехать;
Скажет еще, о Зевса питомец, коль сам пожелаешь,
Что у тебя приключилось и злого и доброго дома,
После того как в дорогу тяжелую, долгую выбыл.»
Так объяснила она. Отвечая богине, сказал я:
«Ты придумай, как овладеть божественным старцем,
Чтобы, узнав и увидев меня, не мог убежать он:
Трудно обуздывать бога бессмертного смертному мужу!»
Так попросил, и сейчас же богиня богинь мне сказала:
«Я, иноземец, тебе объясню безо всякой утайки:
Только что солнце дойдет до средины небесного свода,
Тут с дуновением ветра, окутанный темною зыбью,
Вынырнет старец неложный морской из воды темносиней,
Выйдя на берег, спать он ляжет в пещере глубокой;
С ним тюлени, ногами плывущие, ветвь Алосидны54,
Выплыв из торя седого, улягутся плотною кучей,
Смрад отвратительной бездны морской из себя выдыхая.
С первым восходом зари в это место вас приведу я,
Всех уложу друг за другом; а ты на судах многоместных
Лучших трех хорошо подбери из спутников многих.
Старец морской изворотлив, – об этом тебе расскажу я:
Прежде тюленей он обойдет и их сосчитает,
После, лишь пересмотрит и всех по пяти сосчитает,
Ляжет сам в середине, как пастырь овечьего стада.
Вы же, увидев только, что старец на месте улегся,
С силою всею собравшись, немедленно старца хватайте,
Крепко держите его, как ни будет выскальзывать, рваться,
Как ни будет пытаться, во все превращаясь пред вами,
Что ни ползет по земле, и в воду, и в яркое пламя, –
Твердо держите его, сжимайте как можно сильнее.
Только когда он сам обратится к тебе со словами,
Сделавшись тем, каким увидали его засыпавшим,
Силу ослабьте тогда, пустите его на свободу;
Ты же, герой, его расспроси, кто тебе из бессмертных
В дом вернуться мешает, проплыть многорыбное море?»
Кончив, богиня богинь погрузилась в бурное море;
Я же пошел к кораблям, на песке прибрежном стоявшим;
Сердце в груди у меня волновалось, пока подходил я.
К судну когда подошел своему и к широкому морю,
Ужин сготовили мы, и священная ночь наступила.
Спать мы легли тогда на прибрежьи бурного моря55.
Но блеснула едва розоперстая ранняя Эос,
Шел я уже по прибрежью широкодорожного моря,
С жаркой мольбою взывая к богам; и спутников вел я
Трех, на которых во всяких делах я надеялся крепко.
Тою порою она, погрузившись в широкое море,
Шкур принесла четыре тюленьих из моря, недавно
Содранных, думая, как бы Протея опутать обманом.
Вырыв ямы-засады в песке на прибрежий моря,
Так в ожиданьи сидела богиня, когда подошли мы,
Рядом с собой посадила, покрыла каждого шкурой.
Тут получилась засада ужасная, ибо терзал нас
Смрад отвратительно-вредный от шкур, пропитавшихся морем:
Вряд ли бы кто-нибудь вынес морского чудовища запах!
Нас богиня, придумав, снабдила великой защитой:
Каждому в нос она положила амбросии, сладко
Пахнувшей, запах чудовищ морских отогнав совершенно.
Утро все мы, запасшись терпеньем, дальнейшего ждали.
Выплыли стаей, из моря тюлени, одни за другим,
Спать легли на песке, по прибрежью широкого моря.
В полдень действительно старец явился из моря, тюленей
Жирных сперва обошел, осмотрел, затем сосчитал их,
Первыми нас посчитав средь чудовищ морских; об обмане
Он совершенно не думал и сам на песке же улегся.
Громко вскричав, на него мы обрушились и обхватили
Крепко руками. Но он не забыл об искусстве волшебном:
Прежде всего обратился во льва пышногривого старец,
После в дракона, в пантеру, затем в кабана; превращался
Дальше в текущую воду и в дерево, листьями густо
Сверху обросшее. Но его мы крепко держали.
Только когда был измучен во всяких коварствах искусный,
Только тогда, обратившись ко мне со словами, сказал он:
«Кто, сын Атрея, тебя из богов научил пересилить
Хитростью даже меня, не желавшего? Что тебе нужно?»
Так он сказал мне. И вот как ему я ответил на это:
«Старец, ты знаешь и сам! Почему ж задаешь мне вопросы?
Знаешь, что я задержался на острове и не могу я
Выход найти, поселяя в сопутниках скорбь и унынье.
Сам разъясни мне теперь, потому что всезнающи боги,
Кто из бессмертных меня задержал и препятствует ехать,
Чтобы домой мне вернуться по морю, обильному рыбой?»
Так сказал я ему, и немедленно старец ответил:
«Должен Зевсу и прочим богам прекрасную жертву
Прежде всего принести и взойти на суда, чтоб скорее
Ехать в отчизну свою, переплыть через темное море.
Но не прежде тебе предназначено в отчую землю,
В дом вернуться прекрасный и близких своих всех увидеть,
Чем приедешь к Египту, текущему с неба потоку,
Воды проедешь Египта, святую выполнишь жертву
Зевсу и прочим бессмертным, владеющим небом широким, –
Боги тогда лишь откроют дорогу, к которой стремишься.»
Так он сказал; у меня сокрушилось милое сердце,
Ибо приказывал плыть опять по туманному морю,
В долгий отправиться путь и тяжелый к Египту потоку.
Все же, к нему обратившись со словом ответным, сказал я:
«Старец, я выполню это, конечно, как ты приказал мне.
Ну же, теперь мне по правде скажи, ничего не скрывая,
Все ль невредимо домой на судах вернулись ахейцы,
Кои в Трое остались, как с Нестором я отправлялся,
Или же горькою смертью иные погибли – на судне ль,
Иль на руках у своих же у близких, войну перенесши?»
Спрашивал так я, а старец немедленно так мне ответил:
«О сын Атрея! Меня не спрашивай, ибо не нужно
Знать и выведывать мысли мои, потому что я знаю:
Долго не будешь без слез, хорошо лишь узнаешь про это;
Много обуздано их, но много живыми осталось.
Двое всего лишь домой возвращаясь, погибло, ахейских
Медью покрытых вождей, на войне же погибших сам знаешь.
Где-то живой задержался один на море широком.
Сын Оилея Аякс на судах многоместных обуздан;
Лишь его Посейдон, земли колебатель, доставил
К скалам Гирейским высоким, спася из пучины глубокой;
Он бы от смерти ушел, хоть и был ненавистен Афине,
Если бы дерзкого слова не выбросил, впав в заблужденье, и56
Будто пучины морской избежит против воли бессмертных.
Но Посейдон, услыхав говорившего высокомерно,
В грозные руки трезубец немедленно взял и ударил
Им по утесу Гирей: скала пополам раскололась,
Часть устояла на месте, другая же в море свалилась,
Та, где сидел Аякс, в ослепленье великое впавший;
Тотчас его понеслю по волнам безграничного моря,
Где и погиб он, упившись морскою соленою влагой.
Но Агамемнон, твой брат, от судьбы ускользнул и от смерти,
Герой почтенной спасенный тогда на судах углубленных
Быстро когда достиг он крутого утеса Малеи,
Там на него непогода обрушилась, страшная буря:
Сильно скорбевшего ветры погнали по рыбному морю
К самому краю земли, где Фиестово было жилище
Прежде, когда-то, тогда же Эгист Фиестид проживал там,
Здесь причалить свои корабли был готов Агамемнон,
Боги же ветер послали обратный, к дому пригнавший,
С радостью вышел тогда он на землю отцовскую, в руки
Взял и ее целовал, к дорогой прикоснувшись отчизне,
Слезы горячие лил он от радости, родину видя,
Но из засады заметил лазутчик, какого поставил
Хитрый Эгист, приведя, обещав заплатить два таланта
Золота; тот и стерег целый год Агамемнона, чтобы
Скрытно приехать не мог и не вспомнил о доблести бурной,
Быстро к дому владыки пошел соглядатай с известьем.
Тот Эгист не замедлил придумать коварное средство:
Выбрал он двадцать героев из более сильных в народе,
Их посадил в засаду и пир приказал приготовить,
Сам же на колеснице с конями, замыслив злодейство,
Выехал и пригласил Агамемнона, пастыря войска.
Тот, о коварстве не зная совсем, приглашение принял.
Был на пире убит, как быка перед яслями колют.
Спутники все, как Атрида, равно и Эгистовы, были
В доме Эгиста убиты, никто в живых не остался.»
Так рассказал: у меня ж сокрушилось милое сердце:
Сел на песок я на месте и плакал, а милое сердце
Жить не хотело уже, ни глядеть на сияние солнца.
Плачем когда, на песке катаясь, вполне насладился,
Старец неложный морской лишь тогда ко мне обратился:
«Плач изнуряющий время уже, сын Атрея, закончить,
Ибо рыданьями мы ничего не достигнем. Скорее
Ехать старайся теперь в отцовскую милую землю:
Или Эгиста живым захватишь, или, быть может,
Раньше Орест отомстит, – попадешь ты тогда к погребенью.
Кончил он, Сердце и дух у меня приободрились снова
И взвеселились в груди, хоть и был опечален я тяжко.
Так я к нему обратился со словом крылатым и молвил:
«Знаю об этих уже, назови мне третьего мужа,
Что задержался живой на просторах широкого моря.
Или же мертвый; хочу я услышать, хоть очень печально.»
Спрашивал так я. С ответом немедленно выступил старец:
«То Одиссей Лаэртид, имеющий дом на Итаке;
Видел на острове, как проливал он обильные слезы
В доме нимфы Калипсо, которая держит насильно;
Он уехать не может в отцовскую милую землю:
Нет у него судов оснащенных, ни спутников милых,
Чтобы поехали с ним по хребту широкому моря.
Сын Атрея, тебе умереть не назначено Зевсом
В Аргосе конеобильном, быть смертью настигнутым дома:
Вечные боги тебя на поля Елисейские, к самым
Крайним пределам пошлют, где живет Радамант светлокудрый;
Там приятной жизнь всегда для людей протекает:
Нет метелей там, ни долгой зимы или ливней,
Нежным всегда дуновеньем Зефир поля освежает,
Шлет его река Океан, чтобы те наслаждались, –
Ибо муж ты Елены и зять повелителя Зевса!»
Кончил, и в море, волнами покрытое, вновь погрузился.
Я же пошел и со мною отважные спутники к морю.
Сердце мое учащенно, когда подвигались мы, билось.
Только успели придти мы к судам у широкого моря,
Ужин себе приготовить, – священная ночь наступила;
Спать мы тогда не замедлили лечь у берега моря.
Но показалась едва розоперстая Эос на небе,
Прежде всего мы столкнули суда на священное море,
Мачты поставив, затем паруса на судах распустили,
Сами к скамьям пришли и уселись возле уключин,
Вспенили море седое ударами дружными весел,
Снова к Египту реке, текущей от Зевса, направил
Наши суда, где богам совершил гекатомбу святую57.
После той жертвы, когда прекратили бессмертные гнев свой,
Холм я Атрееву сыну насыпал на вечную славу.
Кончив это, вернулся, и боги бессмертные дали
Ветер попутный, чтобы скорее доставить в отчизну,
Ну же, теперь, Телемах, погостить у меня оставайся
В доме, пока не минует одиннадцать дней иль двенадцать;
После того тебя хорошо снаряжу и подарки
Дам блестящие: дам трех коней с колесницей, прекрасно
Сделанный кубок дам драгоценный: при всех возлияньях
Вечным богам обо мне вспоминать постоянно ты будешь».
Так ему Телемах рассудительней снова ответил:
Слишком, Атрид, меня не задерживай долгое время,
Целый бы год я готов был сидеть, у тебя оставаться,
Даже к родителям в дом не тянуло бы слишком вернуться
Слушая речи твои, вполне наслаждаюсь душою,
Но меня ведь, пожалуй, в божественном Пилосе могут
Спутники горестно ждать, – потому не задерживай слишком,
Дар любой от тебя дорогим, конечно, мне будет,
Но не возьму на Итаку коней, тебе их оставлю,
Пусть их красуются здесь: широки у тебя ведь равнины,
Лотоса много на них вырастает и кипера много,
Белый ячмень растет, пшеницы много и полбы,
Но для коней на Итаке равнин и лугов нет широких,
Там не коням, лишь козам пастись привольно и сытно,
Негде и на других островах коням разогнаться,
Все ограничены морем, особенно наша Итака.»
Так он сказал. Менелай, вызыватель в боях, улыбнулся,
Гладя рукой Телемаха, ответил он ласковым словом:
«Милый, хорошей ты крови, как видно из сказанной речи.
Этот подарок я заменю, ибо много имею;
Дам из всего добра, какое находится в доме,
Самое лучшее, чтобы почетным было подарком:
Ценным подарком – кратерой серебряной, лучшей, с краями
Чистого золота – вот я чем одарю Телемаха.
Эта кратера – работа Гефеста, ее подарил мне
Файдим герой, басилей сидонян, когда я в отчизну
Ехал и гостем его был, – ее подарить я желаю.»
Долго так тогда друг с другом они говорили.
Гости пришли той порой в божественный дом басилея,
Мелкий скот пригнали, вино принесли дорогое,
С ними прислали хлеб их жены в красивых повязках.
Так хлопотали в дому Менелая о свадебном пире.
Тою порой женихи перед домом сына Лаэрта,
Диски и копья меча на сбитой земле, развлекались
Там, где раньше они всегда проявляли бесчинство.
Лишь Антиной с боговидным сидел Эвримахом отдельно,
Два главаря женихов, по доблести лучшие оба.
К ним, отдельно сидевшим, Ноэмон, сын Фрония, близко
Вдруг подошел и спросил Антиноя такими словами:
«Знаем ли мы, Антиной, иль не знаем, когда возвратится
Снова назад Телемах из песчаного Пилоса в дом свой?
Судно увел он отсюда мое, а на нем самому мне
Нужно поехать в Элиду широкую, ибо двенадцать
Там у меня кобылиц выпасается, с ними и мулы
Неукрощенные. Взять хочу одного и объездить.
Так им сказал. Испугались они: не могли и подумать
Оба о том, чтобы в Пилос к Нелиду уехал он, ибо
Думали: он у скота на полях иль у свинопаса.
Так Антиной Эвпетид на вопрос ответил вопросом:
«Правду скажи, куда он уехал, какие с ним люди
Вместе поехали? Иль на Итаке охотников взял он,
Или своих рабов и наемников? Как же успел он?
Мне другое по правде скажи, чтобы знал хорошо я:
Силой ли черное судно забрал у тебя против воли,
Или сам ты дал, на усердную просьбу склонившись?»
Так в ответ Антиною Ноэмон, сын Фрония, молвил:
«Сам добровольно я дал, как всякий другой поступил бы:
Если с просителем столько случилось несчастий тяжелых,
Трудно тогда человеку такому отказывать в просьбе.
Люди поехали с ним молодые, какие из прочих
Всех выдаются; Ментор у них предводителем, сам ли,
Или бог, совершенно похожий на Ментора видом.
Но удивительно то, что вчера лишь поутру я видел
Ментора здесь, – тогда ж выезжающим в Пилос на судне.»
Именно так он сказал и в отцовский дом удалился.
Но растревожились оба они и смутились душою.
Игры свои прекратив, женихи в то время расселись.
К ним Антиной Эвпетид со словом таким обратился;
Скорбью и темною злобой, и гневом наполнено было
Сердце его, и глаза разгорелись, как бурное пламя58:
«Горе, действительно, дело свершил Телемах, совершенно59
Дерзкое: в путь, говорили, такой не осмелится ехать;
Он же, еще совсем молодой, против стольких поехал,
Судно в море столкнув, отобрав наилучших в народе!
В будущем, значит, он нам учинит преступленье. Пускай же
Зевс уничтожит его до того, как зло причинит нам!
Ну же, мне быстрое судно давайте и спутников двадцать,
Чтобы его самого подстеречь по приезде в засаде,
Чтобы в проливе схватить меж Итакой и Самой скалистой,
Плаванье чтобы его за отцом превратилось в погибель!»
Так предложил он, и все согласились с его предложеньем:
С мест не замедлили встать и направиться в дом Одиссея.
Но Пенелопа не знала не долгое время об этих
Замыслах всех женихов, что гибель замыслили тайно:
Вестник Медон рассказал ей, подслушав их тайные планы,
Вне хоть двора находился, когда на дворе обсуждали;
В комнату быстро пошел сообщить обо всем Пенелопе.
Только вступил на порог, спросила его Пенелопа:
«Вестник, тебя женихи отважные с чем-то прислали?
Может быть, чтобы служанки супруга, равного богу,
Все прекратив работы, готовить стали им ужин?
Если бы с этим их сватовством они собирались
Раз последний в доме моем угощаться сегодня!
Вы, женихи, слишком часто сбираясь, растратили в доме
Много богатств Телемаха разумного; даже и в детстве
Вы от отцов своих ничего не слыхали о прежнем,
Как Одиссей относился ко всем, и к родителям вашим,
Как никому ничего не сказал и не сделал плохого.
Да, таков удел басилеев божественных, ибо
Любят они одних, других ненавидят, быть может!
Но Одиссей никогда не нанес человеку обиды.
Вы ж на словах и на деле позорно себя проявили:
Нет никакой за добро благодарности в ваших поступках!»
Сведущий в добрых советах сказал Медон Пенелопе:
«Если бы, о басилея, их большим лишь это зло было!
Но и другое еще много большее зло замышляют,
Хуже еще женихи, чего да не даст им Кронион:
Острою медью убить замышляют они Телемаха,
Лишь он вернётся домой. Об отце за вестями уехал
В Пилос божественный он и затем в Лакедемон священный.»
Кончил. Мгновенно у ней ослабели колени и сердце;
Долго в безмолвии полном была, по глазам покатились
Слезы обильно, владеть перестала голосом звучным.
Долгое время спустя, отвечая Медону, сказала:
«Вестник, зачем уехал мой сын? Для чего же тогда он
Сел на корабль быстроходный, коней на воде заменивший,
В море плывущий, на нем переехать широкое море?
Или затем, чтоб у всех его даже имя забылось?»
Ей на это ответил Медон, глашатай разумный:
«Бог ли какой-то его заставил, душой ли стремился
Сам он отправиться в Пилос, не знаю; но там был намерен
Он разузнать о возврате отца иль об участи горькой.»
Кончил он так и обратно пошел через дом Одиссея,
Скорбью, терзающей душу, объяло ее; не могла уж
В креслах сидеть, каких находилось в комнате много:
Села она на порог прекрасного в доме покоя,
Жалобно плача; вокруг служанки заплакали вместе
Все, что работали в доме, и старые, и молодые.
Им Пенелопа тогда, непрерывно рыдая, сказала:
«Слушайте, милые: горе мне злое послал Олимпиец,
Злее, чем женщинам прочим, ровесницам мне по рожденью:
Раньше погиб уж супруг мой, имевший львиное сердце,
Всяческой доблестью он отличался средь прочих данайцев,
(Слава о нем широка как в Аргосе, так и в Элладе).
Бури умчали теперь из дома любимого сына,
Я ж об отъезде его ничего не слышала даже.
Вы же, о ужас, меня ни одна не подумала даже
С ложа поднять, хоть, конечно, о том своевременно знали
Вы, что взошел Телемах на черное судно кривое.
Если бы знала я, что в путь отправляется дальний,
Дома остался бы он, как ни сильно стремился в дорогу,
Или ж меня бы он трупом был вынужден дома оставить!
Но приведите скорее раба моего Долиона,
Старца, еще мне отцом при замужестве данного, чтобы
Сад и деревья в саду у меня сторожил, и пускай он
Сядет со старым Лаэртом, ему расскажет об этом:
Может быть, старец Лаэрт и придумает средство какое,
С жалобой выйдет к народу на то, что вздумали сделать
Те женихи: убить Одиссеева милого сына!»
К ней затем Эвриклея кормилица так обратилась:
«Милая нимфа! Меня иль убей ты безжалостной медью,
Или же в доме оставь, – от тебя ничего я не скрою:
Знала я все и ему принесла, что приказывал мне он,
Сладкий напиток и хлеб; но с меня взял он страшную клятву,
Чтобы не раньше тебе сказать, чем минует двенадцать
Дней, иль сама об отъезде его захочешь услышать,
Чтобы красы лица преждевременным плачем не портить.
Но, умывшись, на тело надевши чистое платье,
В верхний затем покой со служанками вместе поднявшись,
С просьбой к дочери Зевса эгидодержавца прибегни, –
Только Афина может спасти Телемаха от смерти.
Но от печали избавь изнуренного возрастом старца,
Ибо Аркесия род, полагаю, блаженные боги
Любят, и кто-то из рода останется, будет владельцем
Дома с высокою кровлей и многих полей плодородных.»
Речь успокоила слезы, от плача глаза удержала:
После умывшись, на тело набросила чистое платье,
В верхний покой поднялась со своими служанками вместе;
Всыпав ячменные зерна в корзину, взмолилась Афине;
«Внемли мольбам, о Зевса державного дочь Атритона!
Если когда-либо в доме тебе Одиссей многооумный
Жирные бедра с молитвой сжигал иль вола, иль ягненка,
Вспомни это теперь, сохрани мне милого сына
И отврати женихов, обнаглевших так в злодеяньях!»
Кончив, заплакала громко, и вняла молитвам богиня.
Между тем женихи в потемневшей палате шумели;
Так говорили иные из юношей высокомерных:
«Слишком усердно теперь басилея готовится к браку,
Но и не знает о том, что убийство готовится сыну.»
Так говорили иные, не зная того, что случилось.
К ним Антиной обратился со словом упрека и молвил:
«Вы, пустословы, надменной своей болтовни избегайте
Всякой: услышит ведь кто, донести не замедлит сейчас же.
Ну, поднимемся в полном молчании, выполним замысл
Наш до конца, с котормм душой согласились и сердцем!»
Кончив, двадцать героев из них отобрав наилучших,
К быстрому судну затем поспешил он и к берегу моря.
Прежде немедленно судно столкнули в пучину морскую,
С парусом мачту на судне на черном уставили крепко,
Весла для гребли к местам укрепили на кожаных петлях.
Все приготовив к отъезду, затем паруса распустили.
Слуги смелые им принесли боевое оружье.
Судно на якорь высокий поставив, сами вступили,
Пищу забрав на корабль, наступления вечера ждали.
В комнате верхней меж тем Пенелопа разумная, долго
Пищи, питья не вкушая, лежала голодная, в мыслях
Думая лишь об одном, удастся ли сыну избегнуть
Смерти, иль женихами надменными будет обуздан?
Словно лев, окруженный охотников целой толпою,
Сильно боится того, что сужается круг их коварный, –
Так и она размышляла и в сладостный сон погрузилась:
Члены ослабли у ней; разметавшись на ложе, уснула.
Тут совоокая дева Афина решила иное:
Призрак она создала, по виду с женщиной схожий,
С милой Ифтимой, старца Икария дочерью; вышла
Замуж она за Эвмела, жилище имевшего в Ферах.
В дом Одиссея ее сюда послала Афина,
Чтобы скорбящей сестре и плачущей дать утешенье,
Слезный плач и печаль прекратить и ее успокоить.
Через ременный затвор в дверях проникла Ифтима60
В комнату, встала затем к изголовью и слово сказала:
«Спишь, Пенелопа, хоть сильно печалишься горестным сердцем.
Плакать не позволяют легко живущие боги,
Как и печалиться, ибо домой еще возвратится
Сын твой: ни в чем совсем невиновен он перед богами.»
Так сказала на то многоумная ей Пенелопа,
Вся хоть во власти была тогда сновидений приятных:
«Как ты, сестра родная, попала сюда? Ведь и прежде
Часто бывать не могла, ибо слишком далеко живешь ты.
Требуешь, чтобы я прекратила плач и рыданье
Громкое, все что терзает и мучит мне душу и сердце.
Прежде погиб уж супруг мой, имеющий львиное сердце;
Доблестью всяческой он выделялся средь прочих данайцев,
(Слава о нем широка как в Аргосе, так и в Элладе);
Нмнче сын мой любимый взошел на глубокое судно:
Он неразумен еще, непривычен к трудам и советам, –
Вот почему еще больше печалюсь о нем, чем о муже,
Вся дрожу за него и боюсь, чтобы зла не случилось
С ним средь народа, куда он отправился, или на море;
Многие против него замыщляют и здесь, чтобы прежде
Смерти предать, чем вернется назад, в отцовскую землю.»
Призрак, чуть видимый, так произнес, отвечая на это:
Бодрости больше, в душе ничего совершенно не бойся:
Спутница с сыном такая, какую желали бы люди
Все, чтобы им помогала Паллада Афина, – она ведь
Многое может, тебя же, скорбящую, очень жалеет;
Это я сообщаю тебе от богини Афины.»
Так ответила ей Пенелопа разумная снова:
«Если бессмертная ты и богини я слушаю голос, –
Мне расскажи тогда о муже моем злополучном,
Жив ли еще на земле, любуется ль солнца сияньем,
Или умер уже и находится в доме Аида?»
Призрак, чуть видимый, так произнес, отвечая на это:
«Верного я ничего сказать не могу, или жив он,
Или умер уже, а болтать лишь на ветер не стану.»
Так сказав, сквозь дверь исчез с дуновением ветра,
Сквозь замочную щель. Пробудилась от сна Пенелопа,
Дочь Икария, с сердцем веселым в груди, потому что
Как на яву сновиденье явилось к ней в темную полночь.
Сели меж тем женихи на корабль и поплыли дорогой
Влажной, в душе замышляя жестокую смерть Телемаху.
Остров некий есть утесистый, малых размеров,
Между Итакой и Самой скалистой, в проливе меж ними,
Именем Астер, доступный с обеих сторон для причала
Судна, и там ожидали ахейцы, устроив засаду.

Пятая песня

Плот Одиссея.
(7-й день до конца 31-го)
I.Собрание богов1-43
II.Вестник Гермес у Калипсо43-148
1.Гермес в пути43
2.Остров Калипсо (Огигия)59
3.Гермес и Калипсо76
III.Приготовление к отплытию149-268
1.Одиссей и Калипсо149
2.Постройка плота228
3.Отплытие Одиссея268
IV.Одиссей на море269-442
1.Первые 17 дней пути269
2.Буря279
3.Посейдон насылает на Одиссея новую бурю282
3.Помощь Левкотеи333
4.Помощь Афины382
V.Одиссей на новом острове443-493

Встала едва лишь с ложа Тифона блестящего Эос61,
Чтобы порадовать светом дневным и бессмертных, и смертных,
Боги сидели уже на собрании вкруг Громовержца
Зевса, которого сила всех прочих выше намного.
Им говорила Афина о тяжких трудах Одиссея
Многих: заботил ее находившийся в доме у нимфы:
«Зевс, наш отец, и другие блаженные вечные боги!
Больше уже ни один басилей скиптроносец не будет62
Кротким иль благосклонным и ласковым, сердцем хотя бы
Был справедлив: суровым он вынужден быть и жестоким.
Но никто из людей таким Одиссея не помнит:
Был как отец он ласков к людям, которыми правил.
Мукой терзаемый тяжкой, на острове ныне лежит он,
В доме у нимфы Калипсо, которая держит насильно;
Он не может поехать в отцовскую милую землю:
Нет у него судов оснащенных, ни спутников милых,
Чтобы поехали с ним по хребту широкому моря.
Милого сына его теперь убить замышляют,
Лишь он вернется домой: об отце за вестями уехал
В Пилос божественный он и затем в Лакедемон священный.»
Зевс, облаков собиратель, сказал, отвечая на это:
«Что у тебя за слова сквозь ограду зубов проскочили63?
Разве, дочь, ты сама не пришла к такому решенью,
Чтоб Одиссей женихам отомстил, вернувшись в отчизну?
Ты проводи Телемаха искуснее – ты ведь умеешь, –
Чтобы совсем невредимо он прибыл в отчую землю,
Чтобы на судне своем женихи безуспешно вернулись.»
Кончив, дал приказанье Гермесу, любезному сыну:
«Снова Гермес, как и раньше бывало, мне вестником будешь:
Нимфе пышноволосой скажи о решении нашем,
Чтобы она отпустила домой Одиссея вернуться:
Пусть он едет один, не вместе с людьми иль богами,
Пусть на плоту выезжает, на связанном крепко, и пусть он
Бедствия вынесет злые, на день же двадцатый прибудет
В землю феаков, любимых богами, на Схерию-остров;
Сердцем его феаки почтут, как бессмертного бога,
В милую землю отцов его на судне доставят,
Медью, золотом вдоволь его одарив и одежды
Многие дав: Одиссей никогда бы из Трои не вывез
Столько, если бы он невредимо приехал с добычей.
Так ему суждено и увидеть родных, и вернуться
В дом свой с высокою кровлей, в свою дорогую отчизну.»
Кончил. Ему подчинился глашатай Аргусоубийца64.
Тотчас к ногам подвязал он себе золотые подошвы
Вечные: всюду носили его с дуновением ветра,
И по земле беспредельной, равно и над влагой морскою.
В руки посох он взял, которым глаза усыпляет
Людям, кому захочет, и им же будит уснувших.
С посохом этим в руках полетел многосильный глашатай.
Но лишь в Пиэрию прибыл, спустился с эфира на море,
Дальше поплыл по волнам, уподобившись чайке пернатой,
Что в опасных заливах туманного моря купает
Крылья густые в соленой воде, за рыбой гоняясь:
Чайке подобно Гермес по высоким волнам подвигался.
К острову только приплыл, что вдали находился от суши,
Он с фиолетовой влаги на землю твердую вышел,
Дальше затем зашагал и явился к пещере глубокой,
Где пышнокудрая нимфа жила, и застал ее дома.
Яркий огонь, в очаге разведенный, пылал, фимиама
Запах и кедровых дров разгоревшихся вдаль разносился;
Нимфа голосом чудным внутри распевала в пещере,
Ткала, станок обходя, челнок золотой направляя65.
Возле пещеры рос в изобилии лес превосходный,
Тополь, ольха, кипарис, издавая запах чудесный.
С длинными крыльями птицы гнездились на этих деревьях,
Совы, ястребы там, а также вороны морские
Длинноязычные, пищу себе добывавшие в море.
Тут же, простершись кругом глубокой пещеры Калипсо,
Спелые гроздья цвели на лозе молодой виноградной;
Возле друг друга четыре ручья с серебристою влагой,
В разные стороны все, один за другим извивались;
Мягкие тут же луга сельдереем цвели и фиалкой.
Если бы даже бессмертный, явившись сюда, всё увидел,
Он, изумясь красе такой, насладился бы сердцем.
Стоя на месте, вестник дивился Аргусоубийца;
После же, все рассмотрев и всем насладившись душою,
Быстро вошел он в пещеру глубокую. Бога в лицо лишь
Только богиня богинь увидела, тотчас узнала,
Ибо не могут не знать друг друга вечные боги,
Даже когда далеко проживают один от другого.
Но не нашел Одиссея отважного возле Калипсо:
Он возле берега моря сидел, как обычно и раньше,
Душу терзая свою и рыданьем, и стонами скорби,
Слезы из глаз проливая, глядел на пустынное море.
В кресло красивое, блеском сиявшее, гостя сажая,
Нимфа Калипсо, богиня богинь, спросила Гермеса:
«Здесь, зачем, Гермес, уважаемый мною и милый,
С посохом ты золотым появился? Бывал ведь не часто.
Выскажись, хочешь чего ты? Душа побуждает исполнить
Всё, что могу я исполнить, и всё, что исполнить возможно.
(Дальше пройди, чтобы дома принять подобающе гостя66).»
Так и сказала она и поставила стол перед гостем,
Полный амбросии, тут же и нектара красного кубок.
Пищи с напитком отведал глашатай Аргусоубийца.
Но лишь питьем и едой удовольствовал милую душу,
К нимфе затем обратился и слово ответное молвил:
«Бога пришедшего ты, богиня, здесь вопрошаешь;
Словом неложным отвечу, как ты велела ответить.
Зевс приказал мне к тебе итти, хоть я не хотел бы:
Кто перейти добровольно захочет соленую влагу
Неизмеримую, где никакого нет города смертных
Близко, где жертвы богам, равно гетакомбы приносят?
Недопустимо однако не выполнить богу другому
Иль уклониться от воли эгидодержавного Зевса.
Он мне сказал: у тебя злополучнейший муж пребывает,
Вынесший больше, чем все, которые бились под Троей
Девять годов, на десятый уехали, город разрушив.
Но, возвращаясь домой, провинились они пред Афиной:
Ветер свирепый на них напустила и волны большие.
Смелые спутники все, домой возвращаясь, погибли.
Ветер и волны его лишь сюда занесли и пригнали.
Зевс велел, чтоб его отослала как можно скорее,
Ибо от милых вдали не судьба Одиссею погибнуть,
Но предназначено видеть родных и вернуться обратно,
В дом с высокою кровлей, в свою дорогую отчизну.»
Так ответил. Калипсо, богиня богинь, ужаснулась
И, обратившись к Гермесу, крылатым ответила словом:
«Боги, о сколь вы жестоки, ревниво-завистливы к прочим!
Сердитесь вы на богиню, какая открыто на ложе
С мужем спит, с которым хотела бы жить, как с супругом!
Свет приносящая Эос когда приняла Ориона,
Боги, легко живущие, ей завидуя сильно,
К ней Артемиду послали в Ортигию, где он убит был
Мягкой стрелою из рук златотронной богини охоты.
Так и с Деметрой: когда пышнокудрая, склонности сердца
Следуя, с мужем смешалась на ложе любви, с Ясионом
На поле, вспаханном трижды, немедленно стало известно
Зевсу: молнию бросив блестящую, мужа убил он.
Мне завидуют боги теперь, что муж пребывает
Мною спасенный, сидевший на киле разбитого судна,
После того как Зевс расщепил на пурпуровом море,
Яркую молнию бросив, его быстроходное судно.
(Смелые спутники все погибли, домой возвращаясь,
Ветер и волны его лишь сюда занесли и пригнали).
Дружески я и любовно его приняла, обещала
Сделать бессмертным его, никогда не стареющим вовсе.
Недопустимо однако не выполнить богу другому
Иль уклониться от воли эгидодержавного Зевса;
Пусть поэтому едет, раз Зевс заставляет поехать
Морем бесплодным; отправить однако никак не могу я:
Нет у меня судов оснащенных и спутников верных,
Чтобы поехали с ним по хребту широкому моря.
Все ж благосклонно ему помогу, ничего не скрывая,
Чтобы совсем без вреда приехал в отцовскую землю»
Снова на это сказал глашатай Аргусоубийца:
«Зевсова гнева боясь, отошли его без задержки,
Чтобы затем на тебя не обрушился Зевс, рассердившись.»
Так сказав, удалился могучий Аргусоубийца.
Нимфа почтенная тотчас пошла к Одиссею герою,
После того как узнала от вестника Зевсову волю.
Он сидел на прибрежьи морском, а глаза совершенно
Не были сухи от слез, – проходила в тоске по отчизне
Сладкая вечность: ему перестала уж нравиться нимфа.
Ночи, конечно, он против воли в пещере глубокой
Спал возле нимфы, хотя совершенно того не желал он;
Дни ж проводил он на скалах, сидел возле берега моря,
Душу терзая свою и рыданьем, и стонами скорби,
Сам заливался слезами, глядя на пустынное море.
Встала богиня богинь близ него и к нему обратилась:
«Жизнь у меня, злополучный, свою не губи, не печалься
Больше: уже благосклонно теперь тебя отпускаю.
Ну же, высокие бревна срубив, их сколачивай медью
В плот деревянный широкий, к нему приделывай сверху
Палубу, чтобы тебя через море туманное вынес.
Дам я и хлеба с водой, и вина тёмнокрасного вдоволь
Силы свои подкреплять, и ни в чем не будешь нуждаться;
Дам я и много одежды, и ветер попутный направлю,
Чтобы совсем хорошо проехал ты в отчую землю,
Если того захотят на широком живущие небе
Боги, кои меня сильнее умом, как и властью.»
Кончила. Тут Одиссей ужаснулся многострадальный67,
К нимфе он обратился и слово крылатое молвил:
«Что-то иное, богиня, замыслила ты, не отъезд мой:
Мне ты велишь на плоту переехать морскую пучину
Тяжкую, страшную, – даже на быстрых судах соразмерных
И при попутных ветрах переплыть не всегда удается!
Нет, не взойду я на плот, против воли твоей не поеду,
Если ты клятвы великой не дашь, богиня, мне в том, что
Ты не замыслила мне какого другого несчастья.»
Так сказал он. Калипсо, богиня богинь, улыбнулась,
Ласково гладя рукою, сказала, ему отвечая:
«Хитрости сколько в тебе, осторожности, опыта сколько!
Слово какое сказать придумал, требуя клятвы!
Пусть об этом узнают земля и широкое небо
Сверху, а снизу и воды текущие Стикса, – страшнее
Клятвы великой такой у блаженных богов не бывает:
Зла какого другого тебе не замыслила вовсе,
Но говорю я тебе и советую то, что себе я
Буду советовать, если нужда такая настигнет,
Ибо и я справедливость имею и разум, в груди же
Сердце не из железа мое, но полно состраданья.»
Так сказала богиня богинь и вперед устремилась
Быстро, за ней по следам божества Одиссей подвигался.
Оба вошли в пещеру глубокую, муж и богиня.
Сел Одиссей там на кресло, на то же, с которого вестник
Только недавно встал; перед ним поставила нимфа
Всякой еды и питья, какими питаются люди.
Рядом села богиня с подобным богам Одиссеем;
Нектар подали ей и амбросию девы-служанки.
Руки свои протянули они к приготовленным яствам.
Но лишь довольно они насладились питьем и едою,
Первой Калипсо, богиня богинь, к нему обратилась:
«Зевса питомец, герой Лаэртид Одиссей многохитрый!
Значит, хочешь теперь поехать в свою дорогую
Отчую землю? Счастливой тебе пожелаю дороги!
Если бы в мыслях ты мог размыслить, какие на море
Бедствия будут, пока до земли отцовской доедешь,
Здесь оставался бы ты и мое охранял бы жилище,
Стал бы бессмертным. Но ты желаешь увидеть супругу
Милую, дни все по ней постоянно тоскуя душою.
Но ведь, кажется, я Пенелопы нисколько не хуже
Телом своим и осанкой: никак невозможно и думать,
Чтобы смертная видом и ростом равнялась с бессмертной.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:
«Этим меня не серди, богиня почтенная: знаю
Сам хорошо, что тебя Пенелопа разумная хуже
Видом и ростом, осанкой, лица красотой, потому что
Смертная, ты же бессмертна и старости вовсе не знаешь.
Все же стремлюсь только к ней и по ней повседневно тоскую,
Ехать на родину рвусь я и день возвращенья увидеть.
Если снова крушенье пошлет мне один из бессмертных,
Вынесу, ибо в груди у меня закаленное сердце
В бедствиях: слишком много страдал я и многое вынес
В море и в битвах; пускай же прибавится новое к прежним!»
Кончил он. Солнце уже закатилось, и тьма наступила.
В самую внутренность грота глубокого оба проникли,
Там насладились любовью, вдвоем оставшись друг с другом.
Но, показалась едва розоперстая Эос на небе,
Тотчас же в плащ и хитон Одиссей тогда нарядился.
В длинное платье, красой блестевшее, нимфа оделась,
В тонкое и золотым опоясала поясом стан свой;
Светлый на голову бросив платок, Одиссею готовить
Стала орудия, чтобы построил он плот на дорогу.
Прежде топор принесла большой и к руке подходящий,
Медный, с обеих сторон навостренный, топор с топорищем
Лучшим оливковым, плотно и крепко прилаженным к меди;
Плотничий после топор подала, полированный гладко,
И устремилась вперед, к отдаленнейшей острова части,
Много там росло высоких, сухих и пригодных
К плаванью тополей, ольх, к небесам поднимавшихся сосен, –
И, указав ему, где высокие были деревья,
К дому богиня богинь Калипсо вернулась обратно.
Сам он принялся деревья рубить, – закипела работа:
Двадцать всего он деревьев срубил, обстругал их искусно,
Сделал прямыми по шнуру, везде обтесав их искусно.
Тою порою богиня богинь с буравом возвратилась.
Им пробуравив деревья, одно приладил к другому
Плотно, а после скрепил их болтами и скрепами крепко.
Круглым сделал пол на плоту, широким настолько,
Как искусный строитель на судне пол закругляет, –
Сделал свой плот Одиссей широким настолько и круглым,
Выше мостки он приладил с подпорами частыми сбоку,
Длинными сверху шестами мостки покрыть не замедлил,
Мачту поставил в средине, для паруса рейку приладил,
После приставил руль, управляющий плаваньем в море.
Чтобы от волн защититься, ветвями сплетенными ивы
Палубу он оградил и балласта много насыпал.
Тою порою Калипсо, богиня богинь, чтобы парус
Сделать, холста принесла; и с ним он управился быстро.
К парусу сверху и снизу веревки затем привязал он.
Плот, наконец, рычагами спустил на священное море.
День был четвертый, когда он покончил со всею работой;
В пятый день отпустила богиня Калипсо в дорогу,
Выкупав прежде его, нарядив в благовонное платье.
Кожаный мех на плот принесла с вином тёмнокрасным,
С пресной водою громадный другой, а съестные припасы
В третьем из кожи мешке, в изобилии лакомства в нем же.
Ветер послала она Одиссею попутный и теплый.
С радостью он распустил паруса, Одиссей богоравный,
Сел, искусно стал руль поворачивать, путь направляя.
Сон Одиссею совсем на глаза не спускался: с Плеяд он
Глаз не сводил, с Волопаса, какой погружается поздно,
С Арктоса, что называют Большой Медведицей, Возом68;
Воз, вращаясь на месте, стоит, Орион охраняя,
Лишь на небе один не купаясь в волнах Океана;
Слева от этих созвездий ему велела держаться
Нимфа Калипсо, богиня богинь, как поедет по морю.
Дней совершилось семнадцать, как плыть он по морю пустился;
В день восемнадцатый вдруг показались тенистые горы
Края феаков, куда проехать более близко.
В море туманном земля феакийцев щитом выставлялась.
Но из земли эфиопов домой возвращался владыка,
Землю колеблющий; вдаль от Солимовых гор показалось,
Будто плывущего в море он видит. Разгневавшись сильно,
Он покачал головой своей и к душе обратился:
«Горе! Пока пребывал я в земле эфиопов, решили
Боги иное, как видно, позволив теперь Одиссею
Близко плыть к феакам уже, где конец предназначен
Бедствиям многим, какие настигли его при возврате.
Но, говорю, пусть еще хлебнет он горя досыта!»
Кончив, он тучи собрал, взволновал многорыбное море,
В руки трезубец схватив, им ударил: ужасные вихри
Всяких ветров пустились, и тучами темными землю
С морем покрыло совсем, а тьма простерлась до неба;
Ветры восточный и южный, и западный, дующий сильно,
Северный ветер, в эфире рожденный, обрушились разом,
Горы из волн громоздя. У него ослабели колени,
Также и сердце; со стоном к отважной душе обратился:
«Горе несчастному мне! Что же дальше будет со мною?
Сильно боюсь, что нимфа сказала все мне по правде:
Мне сказала она, что, пока до отчизны доеду,
Вытерплю горе на море, – и вот совершается это!
Тучами столькими Зевс обложил безграничное небо,
Море он взволновал; взбушевались порывами вихри
Разных ветров, – теперь предстоит мне тяжкая гибель!
Трижды блаженны данайцы, четырежды, павшие в битвах
В Трое широкой тогда, в угоду Атридам сражаясь!
Лучше б и мне быть убитым, настигнутым участью злою
В день, как множество копий в меня направляли троянцы
Возле убитого ими в бою Пелеева сына, –
Был бы тогда погребен, средь ахейцев покрылся бы славой!
Жалкою смертью теперь суждено мне судьбою погибнуть!»
Только сказал, – и громадной волной, на него налетевшей,
Был он высоко подброшен, а плот закружило в пучине.
Сам он далеко упал от плота, от руля оторвались
Руки его, а порывом свирепым ворвавшихся многих
Буйных ветров пополам разбило высокую мачту,
Парус с рейкой сорвало и вдаль отбросило в море;
Сам под водою надолго задержан был силой порыва,
Вынырнуть быстро не мог под напором волны, и одежда,
Что подарила богиня богинь, увеличила тяжесть.
Вынырнув вверх, изо рта стал выплевывать воду морскую
Горькую, что с головы его струилась обильно.
Все ж о плоте никак не забыл, хоть измучился сильно,
Но устремился к нему по волнам, за него уцепился,
Сел в середине его, рокового конца избегая;
Плот и туда и сюда по волнам по высоким швыряло.
Словно осенний Борей по равнине разносит репейник,
Кучи его громоздятся одна за другою повсюду, –
Так и с плотом Одиссея тогда разыгрались все ветры:
То перебрасывал Нот как игрушку ветру Борею69,
То, в свою очередь, Эвр уступал, перебросив Зефиру.
Кадмова дочь Ино-Левкотея его увидала, –
Смертной раньше была, человеческой речью владела,
Славной чести богини морской удостоилась после, –
В бедствии видя таком, пожалела она Одиссея:
Чайке морской уподобясь, она поднялась на поверхность,
Села на сплоченном крепко плоту и слово сказала:
«Бедный, за что над тобой Посейдон, потрясающий землю,
Страшно свирепствует так и беду на тебя воздвигает?
Все же он не погубит тебя, как ни сильно стремится.
Сделай, как я говорю, – неразумным не кажешься мне ты:
Сбрось всю одежду, плоту предоставь быть носимым ветрами;
Ради возврата в отчизну, руками работая смело,
В землю феаков плыви, где назначено смерти избегнуть.
Вот, возьми покрывало нетленное и перед грудью
Ты распусти – и не бойся тогда пострадать иль погибнуть.
После ж, когда руками своими к земле прикоснешься,
Это с себя покрывало сними и подальше от суши
Брось в темносинее море и вглубь земли отправляйся.»
Так и сказав, ему дала покрывало богиня,
В волны моря сама обратно к себе погрузилась
Чайке подобно; ее покрыли темные волны.
Стал размышлять Одиссей пресветлый, твердый в страданьях,
И, размышляя, со вздохом к отважной Душе обратился:
«Горе! Против меня не опять ли коварство замыслил
Кто из бессмертных, с плота убеждая сойти, погрузиться
В море? Этого я не послушаюсь, ибо вдали лишь
Вижу я землю, где мне, говорила, спасение будет.
Так не хочу поступать я, но кажется лучшим мне вот что:
Буду здесь я терпеть, хоть и тяжко, останусь до тех пор,
Бревна пока на плоту не разъехались, держатся крепко.
Если же плот разобьют мне громадные волны морские,
Брошусь я плыть лишь тогда, – ничего не придумаешь лучше.»
Так об этом пока передумывал в собственных мыслях,
Тою порою волну Посейдон, потрясающий землю,
Двинул ужасную, страшно высокую, ею ударил
В плот. Как кучу сухой шелухи, разметает свирепый
Ветер, – рассеется вся шелуха в направлениях разных, –
Так и длинные бревна оолной разнесло. Ухватившись,
Обнял бревно и поплыл, как на скачущей лошади едут,
Сбросив одежду, подарок божественной нимфы Калипсо.
Скоро затем покрывало простер перед грудью своею,
Сам же, вытянув обе руки, приготовившись плавать,
Прыгнул вперед головой. Владыка земли колебатель,
Видя это, сказал, покачав головою своею:
«Бедствиям многим подвергшись, по морю еще поскитайся.
Плавай, пока доберешься до суши, до Зевса питомцев:
Но до этого вдоволь натерпишься горя, надеюсь!»
Так сказал и ударил бичом по коням пышногривым:
В Эги приехал затем, где дом у него знаменитый.
Зевсова дочь Афина другое замыслила дело:
Дуть запретила она ветрам остальным, приказала
Им успокоиться; лечь отдыхать, спереди усмирила
Волны, а сзади велела свирепствовать только Борею,
К веслолюбивым феакам ему помогая добраться,
Чтобы Зевса питомца избавить от Кер и от смерти70.
Там по высоким волнам носился два дня и две ночи,
Сердцем своим постоянно предчувствуя тяжкую гибель.
Пышноволосая Эос когда появилась на третий
День, прекратился в то время порывистый ветер: спокойно
Стало, безветренно. Тут, вознесенный высокой волною,
Зорко всмотревшись вперед, он увидел поблизости землю.
Словно как кажется детям желанными жизнь и здоровье
Их дорогого отца, истощенного тяжкой болезнью:
Долго страдал он, теснимый нападками демона злого71;
Боги на радость детей вдруг его вырывают от смерти;
Столько желанными лес и земля ему показались.
Ринулся плыть, чтоб скорей прикоснуться к тверди ногами.
Но когда был настолько, насколько кричащего слышно,
Гулкие он услышал удары волны об утесы:
С шумом ужасным бились о скалы прибрежные суши
Волны высокие, пеной морскою был залит весь берег.
Гавани не было там, ни удобных причалов для судна,
Но берега выступали отвесные, горы крутые,
Скалы. Тогда у него ослабели колени и, сердце,
С тяжкими вздохами он обратился к душе благородной:
«Горе мне: после, как Зевс неожиданно дал мне увидеть
Землю, когда рассекать пучину морскую я кончил, –
Выхода здесь никакого из моря седого не вижу,
Ибо крутые там скалы, кругом – шумящие волны
Страшно ревут, отвесной скалой возвышается берег;
Близко у берега – море глубокое, ноги поставить
Тут невозможно никак, чтоб от смерти избавиться тяжкой»
Если попробую плыть на берег, – о скалы ударить
Могут высокие волны меня; и пытаться не стоит;
Если же я мимо скал поплыву, поищу, не найду ли
Где-нибудь ровное место, залив ли, отлогий ли берег, –
Как бы в рыбное море назад, боюсь я, порывом
Ветра меня не снесло, хоть противиться буду со стоном,
Иль на меня из пучины чудовище страшное демон
Вышлет: много их кормит в морях Амфитрита богиня, –
Знаю ведь, как на меня колебатель разгневан ужасно!»
Так он пока обо всем передумывал в мыслях и в сердце,
К скалам прибрежным тогда был брошен волною высокой:
Кожу могло содрать, а кости разбить совершенно,
Если б Афина ему не внушила присутствия духа:
Он за утес уцепился руками обеими быстро,
Стал с напряженьем держаться, отлива волны ожидая
Так избежал он волны, но другая, нахлынув нежданно,
Сильно ударила, снова отбросила в море далеко.
Как у полипа, из норки своей извлеченного, густо
Держатся в щупальцах тела его камешки и песчинки, –
Так у него у скал от сильных рук отодрались
Кожи куски, и его покрыло высокой волною.
Мог бы, судьбе вопреки, Одиссей злополучный погибнуть,
Если б ума его совоокая не укрепила72:
Вынырнул он из волны и на ней до берега выплыл;
Плыть стал у берега, землю высматривал, где не найдет ли
Берег отлогий, пригодный для высадки, бухту морскую?
К устью когда подплывал он реки, протекавшей прекрасно,
Там показалось ему наилучшим для выхода место:
Мягче был берег, без скал, от ветра защита была там.
Бога реки он признал и к нему обратился с мольбою:
«Выслушай, кто ты ни есть, о владыка многошумящий!
Здесь, уйдя от угроз Посейдона, к тебе прибегаю.
Нет позора богам бессмертным, когда прибегают
К ним со смиренной мольбою скитальцы, как, выстрадав много,
Я к коленям твоим, к твоему припадаю теченью.
Ты, о владыка, меня пожалей! О защите молю я.»
Так умолял он реку, и она задержала теченье;
Стало безветренно-тихо: спасло божество Одиссея
В устье реки, где колени согнул, наконец: отдохнули
Сильные руки и грудь, борьбой изнуренные с морем.
Тело его все распухло, воды изо рта и из носа
Много текло, а сам он лежал без дыханья, без звука,
Чуть лишь живой: изнуренье ужасное им овладело.
Но лишь свое перевел он дыханье и с мыслью собрался,
Снял он тотчас с себя покрывало, подарок богини,
Бросить его не замедлил в реку, протекавшую в море:
Вниз по теченью снесло покрывало. Ино подобрала
Быстро руками своими его. Отошел от реки он
В сторону, пал в тростник, плодородную землю целуя.
Так обратился к душе благородной со вздохом тяжелым:
«Горе мне: выстрадал столько! Но что предстоит мне в дальнейшем?
Если, на тяжкую ночь схоронясь, усну у потока,
Холод свирепый с росою обильной душу живую
Могут отнять у меця, изнуренного страшным усильем:
Ветер утром с реки приносит холод и стужу.
Если ж на холм поднимусь и в лесу тенистом укроюсь,
В чаще кустарника там усну, если только позволит
Холод и слабость моя и ко мне сон спустится сладкий, –
Как бы добычей диких зверей не сделаться легкой!»
После таких размышлений ему показалось полезным
Двинуться в лес. Поспешив от реки, нашел недалеко
Лес близ реки на холме, подошел к двум деревьям, растущим
Рядом, вплотную совсем: к плодоносной маслине и дикой.
Ветры сырые продуть не могли бы сквозь эти деревья,
Ярким лучам Гелиоса никак не проникнуть сквозь листья73,
Даже дождям проливным не проникнуть под ветви деревьев.
Так и росли те маслины, сплетенные густо ветвями.
Ложе на них себе Одиссей приготовил, нагребши
Много листьев руками, – их куча лежала большая:
Двое, трое могло укрыться под этой листвою
Зимней порой, когда наибольший свирепствует холод.
С радостью кучу увидел тогда Одиссей богоравный,
Сверху на листья лег и ими себя он засыпал.
Словно когда человек, от соседей живущий далеко,
Прячет в золе головню на конце отдаленного поля,
Искры огня сберегая, за ним не ходить бы к соседям,
Листьями так он покрылся. Ему богиня Афина
Сладкий навеяла сон на глаза и сомкнула ресницы,
Чтобы как можно скорей прекратилось его изнуренье.

Шестая песня

Прибытие Одиссея к феакам.
(32-ой день)
I.Схерия, остров феаков.3-12
II.Сон Навсикаи13-47
III.Навсикая на берегу моря.48-115
1.Отправление48
2.Работа и игры88
IV.Одиссей и Навсикая115-331
1.Пробуждение Одиссея115
2.Одиссей умоляющий139
3.Помощь Навсикаи186
V.Одиссей в роще322-331

Так почивал Одиссей пресветлый, в страданиях твердый,
Сном и тяжким трудом изнуренный. Однако Афина
В это время пришла к феакам, в город земли их.
Некогда раньше они в Гиперее широкопространной74
Жили, близко от гордых и буйных циклопов, намного
Силою их превышавших и часто им вред приносивших.
Вот почему Навситой боговидный переселил их,
В Схерии их поселил, вдали от людей хлебоядных,
Новый свой город стеной окружил и построил жилища,
Храмы воздвиг богам и поля разделил на участки;
Керой затем усмиренный, сошел он в Аидову область:
Правил теперь Алкиной, от богов получая советы.
К дому его пришла совоокая дева Афина:
В отчий дом она Одиссея вернуть замышляла.
Быстро пошла к почивальне, искусно построенной; спала
Девушка там, богине подобная видом и станом,
Дочь Алкиноя, вождя, феакийскйх племен, Навсикая;
С нею, с обеих сторон от закрытых дверей почивальни,
Две, от Харит красоту получившие, спали служанки.
Как дуновение ветра, она устремилась к постели
Девушки, встала там к изголовью и слово сказала,
Став похожей на дочь мореходца Диманта, какая
Ей наиболее милой была однолеткой-подругой;
Ей уподобившись, так совоокая дева сказала:
«Разве тебя, Навсикая, такой родила нерадивой
Мать? у тебя лежат без вниманья прекрасные платья.
Скоро свадьба твоя, на которой самой нарядиться
Должно, а также тех оделить, за которыми будешь
Следовать, чтобы были одни хорошие только
Толки в людях, на радость отцу и матери милой.
С ранней зарею мыть одежды отправимся вместе,
Я за тобою иду, как помощница, чтобы скорее
Дочиста вымыть одежды: недолго тебе незамужней
Быть, ибо сватают в нашем народе тебя феакийцы
Лучшие. Ты и сама в народе знатнейшего рода.
Ну, отца разбуди знаменитого; с ранней зарею
Мулов пускай запрягать в повозку велит, на которой,
Мы повезем пояса, покрывала, красивые платья;
Ехать самой тебе, чем пешком, приличнее будет,
Ибо не близко совсем отстоят от города мойни.»
Так сказав, ушла совоокая дева Афина
В выси Олимпа, где, говорят, у бессмертных жилища
Вечные и никогда не колеблются ветрами, ливней
Там не бывает, а снег там не падает хлопьями: чистый
Воздух безоблачный там и сиянье прозрачное льется;
Там пребывают, всегда наслаждаясь, блаженные боги.
Мысли такие внушив, на Олимп улетела богиня.
Вышла на небо Заря пышнотронная, и Навсикая
Встала, проснувшись сейчас же, и сну своему изумилась;
Быстро пошла к отцу дорогому и к матери милой
Им рассказать. Застала обоих родителей дома:
Мать у жаровни сидела и пряла из шерсти багряной
Нить, позади служанки сидели и пряли; отца же
Встретила возле дверей: к басилеям на совещанье
Он выходил, куда феаками знатными зван был.
Близко к отцу своему она подошла и сказала:
«Папа милый, запрячь дли меня не велишь ли повозку75
Доброколесную, чтобы везти могла я одежды
Мыть на реку, ибо слишком они уже загрязнились.
Чистое платье иметь и тебе самому подобает,
Ибо сидишь всегда на совете средь первых в народе;
Пять сыновей у тебя, проживающих в доме отцовском,
Двое женатых, трое еще неженатых: в опрятных
Платьях они постоянно хотят выходить в хороводы
Петь и плясать, – обо всем позаботиться этом должна я.»
Так и сказала, стыдясь говорить о собственной свадьбе
Даже отцу своему. Хорошо все подметив, сказал он:
«Милая дочь, без отказа получишь ты мулов, а также
Прочее все; иди, повозку тебе приготовят
Доброколесную слуги, а сверху приладят и короб.»
Кончив, прислужликам он велел, и те подчинились:
Раньше во двор привезли на колесах для: мулов повозку,
Мулов затем, под ярмо подведя, запрягли в ту повозку.
Светлые платья, одежды из комнаты вынесла дева,
Это все уложила она на повозке прекрасной,
Махь поставила сверху с едою обильною ящик,
Вкусных вещей наложив, и тут же в кожаном мехе
Козьем вино. Взошла на повозку прекрасная дева.
Мать подала в золотом сосуде масло сырое,
Чтобы им натереться с подругами после купанья;
Вожжи блестящие в руки взяла Навсикая и плетку,
Ей, погоняя, хлестнула, – и топот послышался мулов,
Неутомимо бежавших, одежды и девушку везших,
Но не одну: за нею спешили другие служанки.
Так и домчались они до реки, хорошо протекавшей;
Многие мойни там были и столько воды протекало
Быстро, что можно помыть и самые грязные платья.
Мулов, на место приехав, они распрягли, отвязали,
К берегу водоворотной реки пригнали, лустили
Сочные травы щипать по лугам. С повозки руками
Вынули платье, одежду, затем, погружая их в воду,
В ямах топтали еще, соревнуясь друг с другом усердно.
После, когда постирали, помыли грязные платья,
Их по порядку они расстелили по берегу моря,
Где камешков оно вымывало больше на сушу.
Сами после купанья натерлись маслом до блеска,
Завтраком после того на речном берегу насладились,
Сохнуть оставив платья сырые на солнечном свете.
Вдоволь пищи покушав, сама, равно и служанки,
Сбросив повязки с голов, затеяли пенье и пляску
С мячиком; петь и плясать начинала для них Навсикая.
Как Артемида богиня, спускаясь с высоких Тайгетских
Гор иль с горы Эриманта, из лука стрелы пускает
В быстрых оленей, вепрей, своей наслаждаясь охотой;
Зевсовы дочери-нимфы лесные следуют вместе,
Игры ведут, хоровода, Латона же, радуясь, смотрит:
Голову держит и лоб Артемида выше всех прочих,
Все хоть прекрасны, легко распознать между ними богиню, –
Девушка так Навсикая среди остальных выделялась.
Но когда наступила пора им домой возвращаться,
Мулов уже запрягли, уложили чистые платья, –
Тут богиня Афина иное замыслила дело:
Чтобы Одиссей пробудился, увидел прекрасную деву,
Чтоб в город феаков она свела Одиссея.
В девушку бросила мяч басилеева дочь Навсикая,
Но не попала в нее: полетел он в бурлившую воду.
Вскрикнули девушки громко! На крик Одиссей пробудился;
Сел и обдумывать стал он, в душе размышляя и в мыслях:
«Горе мне! Снова в какую попал неизвестную землю?
Дикие ль здесь живут, совсем нечестивые люди,
Или же гостеприимство блюдут, богов почитая?
Женские крики сюда ко мне донеслись. Я не знаю,
Нимфы ли то, что живут на горах и высоких вершинах
Или в истоках рек, на лугах, обильных травою?
Нет ли близко людей, говорящих раздельною речью?
Ну, пойду я отсюда, исследую сам и увижу!»
Кончив так, пошел из кустов Одиссей многосветлый,
С листьями ветку в чаще сорвав могучей рукою,
Чтобы на теле прикрыть обнаженное стыдное место.
Быстро пошел он, как лев, что идет, полагаясь на силу,
В бурю ли, в дождь проливной ли; глаза у него разгорелись
Пламенем ярким; идет на быков, на овец и баранов,
Рвется на диких оленей: желудок его понуждает
К мясу пробиться, хотя бы пришлось прорываться в ограду.
Так Одиссей был намерен до девушек пышноволосых,
Голым хоть был, дойти: заставляла нужда поневоле.
Им показался он страшным, испачканный тиной морскою:
В страхе к реке бежали, одна обгоняя другую.
Лишь осталась одна Алкиноева дочь: ей Афина
В сердце вложила отвагу и выгнала страх из суставов.
Твердо стояла на месте она. Одиссей колебался:
Иль обнимет колени прекрасной девушки, или,
Стоя поодаль, словами смиренными будет молить он,
Город, быть может, укажет и даст одежду для тела?
Так размышляя об этом, признал, наконец, наилучшим:
Стоя вдали, обратиться с умильными к ней со словами,
Чтобы тем, что обнял ей колени, ее не разгневать.
С речью искусной смиренно сейчас же к ней обратился:
«Смертная ты иль богиня, тебя на коленях молю я!
Если одна из богинь, живущих на небе широком,
С дочерью Зевса владыки сравню я тебя, с Артемидой,
С нею больше всего по величию, виду, осанке!
Если же ты из людей, на земле обитающих, смертных, –
Трижды блаженны тогда отец и мать дорогая,
Трижды блаженны братья родные твои; постоянно
С искренней радостью смотрят они на тебя, все родные,
Видя, как отпрыск их в хороводе поет, выступая.
Но блаженнее прочих намного того я считаю,
Женится кто на тебе, перевысив прочих дарами,
Ибо еще нигде не видел глазами такого
Мужа иль женщину: я на тебя с изумленьем взираю!
В Делосе видел когда-то такую же стройную пальму,
Отпрыск ее, растущий вблизи алтаря Аполлона;
Я ведь и там бывал, и со мною спутников много
Ехало дальше, где с нами случились несчастия злые –
Так и там, лишь увидел, стоял, изумленьем охвачен,
Долго: земля никогда не рождала прекраснее пальмы76!
Так на тебя с восхищеньем великим гляжу, но коленей
Я не смею коснуться. Настигнут я страшной бедою:
Только на день я двадцатый из темного вырвался моря,
Где до вчерашнего дня от Огигии острова вихри
Буйные гнали меня по волнам, и сюда был доставлен
Демоном, чтобы, быть может, и здесь претерпеть мне несчастье,
Ибо, я думаю, боги еще мне пошлют испытанья.
Ты же меня пожалей, о владычица: вытерпев много,
К первой тебе пришел, других никого я не знаю
В городе здесь живущих, владеющих этой землею.
К городу путь укажи и дай мне прикрыться хоть лоскут
Ткани, какой обернула одежды, сюда направляясь.
Боги за это тебя наградят по желанию сердца,
Мужем и домом тебя наградят, и семейным согласьем,
Ибо лучше нет, ничего не бывает на свете,
Если в согласии добром друг с другом они проживают,
Муж и жена, врагам одним на зависть и горе,
Добрым на радость, себе же самим на блаженство и счастье!»
Так Навсикая ему, белокурая дева, сказала:
«Странник, на низкого ты непохож, ни на глупого мужа.
Зевс Олимпиец удачу и счастье дает без разбора
Людям, добрым и злым одинаково, как пожелает.
Так и тебе, быть может, послал испытанье; его ты
Выдержать должен. Теперь ты к нашему городу прибыл, –
Вот почему нуждаться не должен в платье и в прочем,
Что бедняку и гостю просящему дать подобает.
Город тебе укажу и скажу названье народа:
В городе здесь живут феаки, владея землею;
Дочь благодушного я Алкиноя, вождя и владыки:
Он у феаков силой и властью великой владеет!»
Так и сказав, приказала прекрасноволосым служанкам:
«Стойте, служанки, куда разбежались вы, мужа увидев?
Может быть, вы считали его злоумышленным мужем?
Нет никого из людей и на свет никогда не рождалось,
Кто бы к нам сюда приехал, в землю феаков77,
Брань и вражду принося, – мы настолько любезны бессмертным,
С краю далеко от прочих живем, окруженные морем
Бурным, и смертные люди другие не сносятся с нами.
Это какой-то случайно попал злополучный скиталец;
Нам позаботиться нужно о нем: под защитою Зевса
Странники все, бедняки, – дорога им и малая помощь.
Дайте, служанки, скорее поесть и напиться пришельцу,
Вымойте гостя в реке, где спокойней от сильного ветра.»
Кончила. Те, друг друга позвав, подошли. Одиссея
Там посадили на место защитное, где приказала
Им Навсикая, дочь Алкиноя, вождя феакийцев,
Возле него положили хитон и плащ, и другое
Платье и подали масло сырое в сосуде прекрасном,
Вымыть его собираясь в потоке с водой многоструйной.
Но Одиссей пресветлый на это ответил служанкам:
«Девушки, встаньте поодаль, чтоб вымыться мог хорошо я;
Сам я тину морскую отмою и пену, натрусь я
Маслом, как следует: масло давно уж неведомо телу.
Но перед вами открыто не стану я мыться, – ведь стыдно
Мне обнаженным быть средь девушек пышноволосых.»
Кончил. Далеко они отошли, Навсикае сказали:
Только тогда Одиссей многосветлый стал мыться в потоке,
Грязь отмыл, ему покрывавшую спину и плечи,
Грязную пену морскую он стер с головы совершенно;
После, вымывшись чисто, натершись оливковым маслом,
В чистое платье, какое ему принесли, нарядился.
Сделала тут Одиссея Афина, Зевсова дочерь,
Выше по росту, а телом полнее, густыми кудрями
Волосы на голове, гиацинту подобно, пустила.
Словно мастер, свое ремесло переняв от Гефеста
Бога, равно от Паллады Афины, прекрасные вещи78
Делает, золотом их серебро покрывая искусно, –
Плечи и голову так озарила ему красотою.
Сел, отошедши далеко по берегу моря, блистая
Блеском приятной красы своей. Изумленная дева
Так сказала своим служанкам прекрасноволосым:
«Вы, белорукие девы, послушайте, что вам скажу я:
Этот, к феакам прибывший, приехал не всех против воли
Вечных блаженных богов, на Олимпе высоком живущих,
Ибо прежде он мне показался таким безобразным,
Стал же похожим теперь на бессмертных, владеющих небом.
Если бы мужем моим такой пожелал называться,
Здесь поселился бы жить, навсегда захотел бы остаться!
Дайте, служанки, скорее питья и пищи пришельцу!»
Кончила. Выслушав деву внимательно, ей подчинились:
Возле него, Одиссея, поставили пищу с напитком.
Ел он и пил, Одиссей пресветлый, в страданиях твердый,
С жадностью, ибо давно уж еды никакой не касался.
Тут белокурая дочь Алкиноя иное решила:
Чистые платья собрав, уложила их на повозку,
Мулов крепкокопытных запрягши, взошла на нее же.
После ему предложила и ласково слово сказала:
«Встань, пора нам уже, мы теперь отправляемся в город;
В дом, говорю я, отца моего добродушного скоро
Сам придешь и там наилучших увидишь феаков.
Сделай, как я предлагаю, – не кажешься мне неразумным:
Раньше, полем пока пойдем и возделанной нивой,
Сам ты вместе иди со служанками сзади повозки
С мулами, следом за мной, впереди я буду в дороге.
К городу лишь подойдем мы, – высокие стены увидишь,
С двух сторон от него увидишь прекрасную гавань
С узким въездом в нее: суда обоюдокривые
Въезд обрамляют, и в ней навесы для каждого судна;
Там же поблизости площадь и храм Посейдона прекрасный,
Врытыми в землю камнями с боков там площадь покрыта;
Там для черных судов корабельные снасти готовят,
Крутят веревки, канаты причальные, весла стругают,
Ибо заботят феаков суда обоюдокривые,
Мачты и весла судов, но не лук и колчан со стрелами,
Ибо они, веселясь, разъезжают по морю седому.
Все-таки я избегаю на площади их пересудов
Горьких, насмешливых – много охальников дерзких в народе, –
Чтобы из встречных никто не сказал обо мне, не подумал:
“Что за пришелец прекрасный последовал за Навсикаей?
Где разыскала такого? Супругом, быть может, ей будет?
Иль потерпевший крушенье на море скиталец из дальних
Стран, потому что соседей у нас не имеется близких,
Или спустился сам бог с небес на усердные просьбы
Девы, останется мужем ее навсегда у феаков.
К лучшему то, что себе супруга нашла иноземца,
Ибо она своих не считает достойными даже,
Много хотя женихов благородных сваталось наших.”
Могут вот так обо мне говорить, – неприятно мне будет.
Но и другую я осужу, которая против
Воли родительской, воли отца или матери милой,
Будет общенье иметь с человеком до свадьбы открытой;
Слово, поэтому, странник, исполни мое, и получишь
Быстро тогда от отца моего возвращенье в отчизну.
Рощу тополей черных Афины найдешь близ дороги;
Там ручей протекает, вокруг луга зеленеют,
Возле – участок отца моего, виноградник цветущий,
Близко от города так, что голос кричащего слышно.
В роще Афины останься на время, пока я успею
В город приехать, вернуться домой к родителям милым;
Но лишь уверишься в том, что успела домой я вернуться,
В город феаков иди тогда и расспрашивай встречных,
Где Алкиной проживает, родитель мой великодушный?
Дом наш легко узнать, к нему приведет и младенец
Глупый: такого дома большого у прочих феаков
Нет, не построено больше, как дом Алкиноя героя.
Но лишь войдешь ты во двор и откроешь в переднюю двери,
Быстро по дому пройди, чтоб до матери милой добраться:
Мать сидит у огня очага и багряную пряжу
Крутит при блеске огня, прислонившись к высокой колонне:
Пряжа – глядеть удивленье; сидят за нею служанки.
Там же, к тому ж очагу и отцово придвинуто кресло:
Сидя на кресле, вином услаждается, словно бессмертный.
Кресло его обойди и у матери милой колени79
Ты обними и проси, чтоб увидеть возможно скорее
Радостный день возвращенья в отчизну, далекую даже.
(Если она к тебе отнесется вполне благосклонно,
Можешь уверенным быть, что увидишь родных, возвратившись
В дом прекрасный свой, в дорогую отцовскую землю).»
Так сказав, Навсикая ударила мулов блестящей
Плеткою: сразу берег реки не замедлив оставить,
Быстро те побежали, копытни топая звучно;
Правила ими искусно она, чтобы пешими следом
Шли Одиссей и служанки: бичом ударяла со смыслом.
К роще когда подошли, посвященной богине Афине,
Солнце уже зашло. Одиссей задержался в той роще.
Стал он дочери бога великого Зевса молиться:
«Зевса державного дочь Атритона, выслушай просьбу80!
Прежде, когда я крушенья терпел на морях, Посейдоном
Славным гонимый, меня не хотела ты выслушать раз хоть:
Дай найти приют у феаков и жалость в них вызвать!»
Так он молился. Мольбу услыхала Паллада Афина,
Но ему не предстала воочию, ибо боялась
Брата отца Посейдона, который на Одиссея
Гневался сильно, пока Одиссей не приехал в отчизну.

Седьмая песня

Приход Одиссея к Алкиною.
(Вечер 32-го дня)
I.Навсикая дома1-18
II.Одиссей перед появлением в доме Алкиноя14-134
1.Помощь Афины14
2.Украшения в доме Алкиноя81
3.Сад Алкиноя112
III.Одиссей в доме Алкиноя135-347
1.Смиренная просьба135
2.Гостеприимство155
3.Вопросы Ареты230
4.Ответ Одиссея240
5.Обещание Алкиноя298
6.Отход ко сну335

Так умолял Одиссей пресветлый, твердый в страданьях.
Девушка тою порою на мулах приехала в город81,
Возле дома отца знаменитого остановилась,
Встала в преддверии дома, сойдя с повозки прекрасной;
Богоподобные братья, встречая, ее окружили,
Мулов затем распрягли и домой унесли всю одежду.
В спальню свою Навсикая прошла, где огонь развела ей
Старая Эвримедуса, рабыня ее из Эпира.
Некогда раньше ее на кривом корабле из Эпира
Вывезли, дали затем Алкиною в подарок, почетный,
Ибо феаками он управлял и как бог почитался.
Здесь воспитала она белокурую дочь Алкиноя.
В доме огонь она разожгла, готовя ей ужин82.
К городу тою порой Одиссей приближался. Афина,
Доброе в мыслях придумав, его окружила туманом,
Чтобы из смелых феаков никто его не обидел
Словом насмешливым, чтобы при встрече не выведал, кто он?
В город прекрасный когда намерен войти был, с Афиной
Встретился там, с совоокой богиней, образ принявшей
Девушки юной, с кувшином в руках проходившей навстречу.
Встала пред ним. Одиссей пресветлый спрашивать начал:
«О дитя, меня не проводишь ли в дом Алкиноя,
К дому вождя, который феаками здесь управляет,
Ибо я странник-пришлец, потерпевший крушенье, сюда же
Прибыл из дальней земли, людей никого я не знаю,
В городе здесь живущих, владеющих этой землею.»
Так сказала в ответ совоокая дева Афина:
«Я, чужестранец-отец, покажу этот дом, потому что
Близко стоит он от дома отца моего; но за мною
Молча дорогой иди, сама я предшествовать буду,
И на людей не смотри, никого не расспрашивай встречных,
Ибо не любят они сюда попавших пришельцев,
Дружески не принимают приезжих из стран отдаленных,
Но, на свои суда полагаясь на быстрые, смело
По морю плавают, ибо позволил земли колебатель;
Мчатся у них суда, как на крыльях, как мысль человека.»
Кончив, дальше его повела Паллада Афина
Быстро, за ней по следам божества Одиссей подвигался,
И ни один корабельщик отважный, никто из феаков
Видеть не мог, как шагал он по городу, ибо Афина,
Пышноволосая дева могучая, в мыслях задумав
Доброе, тьмою покрыла божественный вид Одиссея.
Гавани там Одиссей дивился, судам соразмфным,
Месту сборищ героев, стенам высоким и длинным
С кольями, вбитыми часто: на стены глядеть – загляденье.
Оба когда подошли к басилееву славному дому,
Первой сказала так совоокая дева Афина:
«Вот, чужестранец-отец, этот дом прекрасный, который
Мне приказал показать; басилеев найдешь там, питомцев
Зевса, вкушающих ужин. Войди же, ничем не смущаясь:
Смелому мужу во всяких делах удача бывает,
Если явится даже из дальнего места чужого.
Деспойну в доме прежде всего найти постарайся83,
Имя ее и прозванье Арета, от предков от тех же.
Род ведет, от каких Алкиной басилей происходит.
Некогда сына имел Навситоя земли колебатель,
Сына жены Перибои, красивейшей женщины видом,
Дочери младшей гиганта могучего Эвримедонта;
Прежде последний был басилеем надменных гигантов,
После ж и сам он погиб, и сгубил нечестивое племя.
С нею смешался в любви Посейдон и родил Навситоя,
Сердцем отважного: он управлял страною феаков.
После родил Навситой Рексенора, еще Алкиноя.
Но Рексенора, еще молодого супруга, который
Дочь лишь имел дорогую Арету, серебряным луком
Феб убил. Алкиной племянницу сделал женою
И уважал, как другие мужья уважать не умеют
Собственных жен, под началом супруга ведущих хозяйство.
Так же сердечно и все сыновья ее уважали,
Как и сам Алкиной, и весь народ феакийдев:
Лишь по городу видят идущей, все горожане
Радостно словом ее привечают, глядят как на бога;
Разумом здравым она владеет и полным рассудком,
Многим советы дает, даже споры мужей разрешает.
Если она к тебе с благосклонной душой отнесется84,
Можешь уверенным быть, что родных увидишь, вернувшись
В дом свой с кровлей высокой, в свою отцовскую землю.»
Кончила так и ушла совоокая дева Афина,
Схерию милую тотчас покинула морем пустынным
И к Марафону помчалась, к широкодорожным Афинам;
В дом крепкозданный она к Эрехтею пришла. Одиссей же
К славному дому пришел Алкиноеву; сердце стучало
Сильно, когда стоял, через медный порог не решаясь
Сразу ступить, ибо дом Алкиноя с высокою кровлей
Словно сиянием солнца иль месяца весь озарен был:
Медные стены везде от порога и дальше сияли
Блеском ярким, над ними повсюду карниз темносиний.
Двери в крепком дому золотые внутри закрывались,
Были из серебра косяки на медном пороге,
Также из серебра над дверьми перекладина, ручка
К ним золотая; два пса, золотой и серебряный, возле:
С творческим замыслом их построил Гефест хромоногий,
Чтоб у дверей стерегли благодушного дом Алкиноя;
Были бессмертными псы, совсем никогда не старели.
Около стен, от порога идущих, до самых последних,
Всюду расставлены кресла, покрытые тонкою тканью;
Вытканы ткани прекрасно руками искусными женщин:
Знатные люди, вожди феаков сидели на этих
Креслах и здесь на пирах всегда хорошо угощались.
Статуи мальчиков там золотых на высоких подставках
Славной работы стояли, горящие факелы были
В руки им вставлены, свет гостям разливавшие ночью.
Женщин рабынь у него в дому пятьдесят находилось:
Те золотое зерно жерновами мололи, другие
Ткали разные ткани иль, сидя за пряжею шерсти,
Словно листья качались на тополе стройном; их ткани
Сотканы так, что течет, не впиваясь в них, жидкое масло.
Сколько выше феаки других мореходцев в искусстве
Ездить по морю на быстрых судах, столько жены феаков
Лучшие ткани ткут: в избытке дала им Афина
И рукоделий прекрасных искусство, и здравый рассудок.
Возле входных дверей за двором находился громадный
Сад, по размерам в четыре участка, вкруг сада – ограда.
В части одной вырастало высоких много деревьев
Разных: груши, гранаты и яблони зрели плодами
Лучшими, сладкие смоквы, маслины цветущие были.
Там постоянно плоды созревали на этих деревьях,
Летом, равно и зимой, круглый год: дуновеньем Зефира
К жизни одни вызывались, другие же зреть начинали.
Яблоко зрело здесь за яблоком, груша за грушей,
Кисть винограда за кистью, за смоквой сладкая смоква.
В части сада второй виноград многоплодный насажен,
Тут же, с другой стороны, площадка на ровном и гладком
Месте для сушки на солнце: здесь сушат, а там собирают,
Третьи еще выжимают; но есть и незрелые кисти:
Цвет набирают одни, другие зреть начинают.
Вскопаны в третьем участке высокие рыхлые грядки:
Овощи разные здесь вызревают весь год непрерывно.
Два ручья протекают: по саду всему извиваясь,
Первый течет, а второй под порог во дворе протекает
К долу высокому: здесь горожане черпают воду.
Вот каковы изобильны бессмертных дары Алкиною.
Стоя, дивился всему Одиссей, в испытаниях твердый.
Но, насмотревшись на все и дивясь изобилью такому,
Через порог он войти не замедлил во внутренность дома.
Там нашел феакийских вождей и советников лучших;
Все на пиру возлиянья творили Аргоубийце
Зоркому: вспомнив о ложе, в конце Гермесу возлили.
Многострадальный, подобный богам Одиссей продвигался
Быстро по комнате, скрытый густою тучей Афины;
Так подошел к басилею сперва Алкиною, к Арете,
Обнял руками своими колени ее. И тогда лишь
Туча священная вкруг Одиссея рассеялась: вдруг он
Видимым стал. За столом приумолкли все гости, увидев,
И на него с изумленьем глядели. Молить стал Арету:
«Дочь Рексенора, богам подобного мужа, Арета!
Выстрадав много, к коленям твоим припадаю; супруга,
Как и гостей всех, молю: наградят их счастливою жизнью
Боги, и детям своим да оставит имущество каждый.
Дом и земельный участок, каким награжден от народа.
Мне ж отправленье домой устройте, чтобы приехать
Быстро: давно уж в разлуке с родными терплю я страданья.»
Так он закончил и сел на очаг, на пепел горячий85
Возле огня. Воцарилось молчание. Гости притихли.
Старый герой Эхеней, наконец, обратился со словом;
Он изо всех феаков старейшим годами был мужем,
Умным советником был, ибо в жизни много изведал.
К ним благосклонно ко всем Эхеней обратился со словом:
«Так поступать, Алкиной, не годится совсем с чужеземцем:
Странник сидит на золе очага, на пепле горячем!
Все твоего ожидают приказа и медлят с ответом.
Ну же, скорее подняв чужеземца, на лучшее кресло
Возле себя посади и вестникам дай приказанье
Воду смешать и вино, возлиянье свершить громовержцу,
Ибо Зевс – покровитель смиренно просящих скитальцев.
Ключница страннику пусть еду принесет из запасов.»
Лишь Алкиноева сила святая услышала это,
За руку взяв Одиссея, имевшего хитрый рассудок,
С пепла подняв очага, посадила на лучшее кресло,
Сыну подняться велев Лаодамасу, смелому мужу, –
Был он любимейшим сыном, с родителем рядом сидел он.
Воду служанка ему в золотом превосходном кувшине,
Чтобы руки умыть, над серебряным тазом держала,
Гладко обтесанный стол Одиссею подставила после.
Хлеб принесла, разложила почтенная ключница, выдав
Разных съестных из запасов, охотно прибавленных ею.
Пил и ел Одиссей многосветлый, в страданиях твердый.
Вестнику после того Алкиноева сила сказала:
«В чаше напиток смешай, Понтоной, и пирующим в доме
Всем разнеси, чтобы Зевсу могли совершить возлиянье:
Громоигратель Зевс – покровитель смиренно просящих.»
Так приказал. Понтоной приготовил в кратере напиток
Сладкий, по кубкам разлил и в порядке пирующим подал.
После, когда возлили и выпили, сколько хотели,
К ним обратился тогда Алкиной с приказаньем и молвил:
«Слушайте все, феаков вожди и советники, чтобы
Высказать мог, что душа и сердце в груди повелели:
Ужинать кончив, теперь по домам расходитесь, ложитесь
Спать, а на завтра я в большем числе приглашаю старейшин,
Чтобы опять угостить подобающе гостя, и, жертвы
Вечным богам принеся, позаботимся, чтобы отправить
Гостя так, чтоб ни в чем не нуждался и мог без заботы
Ехать на наших судах, чтобы мог он скорее увидеть
Радостный день приезда в отчизну, далекую даже,
Чтобы в пути никаких не случилось бедствий, ни горя
Вплоть до приезда в отчизну его дорогую, а дома
Пусть он выносит, что Айса и пряха Клото присудили86,
Все, что соткали ему при рожденьи суровые сестры.
Если же это один из бессмертных, спустившийся с неба,
Что-то иное тогда замышляют блаженные боги,
Ибо к нам они нередко приходят открыто,
Видим их мы явно, когда гекатомбы приносим,
С нами участвуют в пире, где сами мы сидя пируем.
Если ж кого из богов феаки в пути повстречают,
Боги от них никогда не скрываются, ибо близки мы
Им, как циклопы иль как племена первобытных гигантов.»
Так Алкиною на это сказал Одиссей многомудрый:
«Нет, Алкиной, по-иному ко мне отнесись, потому что
Я непохож на бессмертных, владеющих небом широким,
Видом всем и осанкой, но смертному мужу подобен.
Больше того: из людей вы не знали другого, кто столько
Выстрадал бед, кто мог бы со мною горем сравняться.
Много бы мог рассказать о горе, испытанном мною,
Сколько всего уже перенес я по воле бессмертных!
Но мне раньше поесть позвольте, как ни прискорбно,
Ибо ничто не сравнится с терзаньем желудка пустого:
Голод не даст позабыть о себе, постоянно напомнит,
Как человек ни страдает от горестей многих душою.
Так и со мною: хоть горесть великую в сердце ношу я,
Все же и горесть никак не дает позабыть о желудке,
Есть и пить понуждает, хоть много я выстрадал бедствий.
Вы ж не замедлите завтра, прошу я, с зарей восходящей
В дом мой, в отчизну отправить несчастного странника: много
Вынес я, но лишь увидеть отчизну, добро, домочадцев
В доме с высокою кровлей, тогда – хоть и жизни лишиться!»
Кончил. Они же согласно одобрили и предложили
Гостя отправить в отчизну: как следует, все рассказал он.
После, когда возлили и выпили, сколько хотели,
Все по домам разошлись, чтобы лечь, успокоиться на ночь.
Светлый один Одиссей не покинул палаты, остался,
Рядом сидеть продолжая с Аретою и с Алкиноем87,
Богу подобным. Служанки уже со столов убирали.
Им Арета тогда белорукая слово сказала,
Ибо, увидя на госте хитон и другую одежду,
Сразу узнала свою со служанками вместе работу;
К гостю так обратившись, крылатое слово сказала:
«Странник, об этом я прежде тебя спросить бы хотела,
Кто ты? Откуда попал? Кто выдал тебе это платье?
Разве ты сам не сказал, что, по морю блуждая, приехал?»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:
«О басилея! Ответить подробно тебе затрудняюсь,
Ибо небесные боги послали мне множество бедствий.
Но я отвечу, о чем ты узнать и разведать желаешь.
Остров Огигия некий лежит в отдаленьи на море,
Там Калипсо живет, коварная дочерь Атланта,
Пышноволосая, силы великой богиня, но с нею,
Бог ли то или муж, никто не общается вовсе.
Демон привел лишь меня, злополучного, к ней поневоле
С просьбою, после того как Зевс, в быстроходное судно
Светлую молнию бросив, его расщепил на две части;
Смелые спутники все другие погибли в пучине,
Но, уцепившись за киль корабля обоюдокривого,
Девять носился я дней, и к Огигии острову боги
Бросили в темную ночь на десятый; жила там богиня,
Пышноволосая нимфа Калипсо, принявшая гостя
Дружески-ласково: сильно меня полюбив, обещала
Сделать бессмертным меня, совсем не стареющим, – сердца
Все же в груди моего не могла обольстить совершенно.
Семь я, действительно, лет непрерывно у ней оставался,
Платье нетленное, дар от нее, орошая слезами.
Год круговратный уже начинался восьмой, – и тогда лишь,
Зевса ль приказ исполняя, свои ль изменив побуждения,
Стала приказывать мне вернуться в отцовскую землю.
Скоро на связанном крепко плоту отпустила, едою
Многою, сладким напитком снабдив и нетленной одеждой;
Ветер приятный послала попутный, – и плыл я семнадцать
Дней по безбрежному морю, далекий свой путь совершая.
Но в восемнадцатый день показались тенистые горы
Вашего острова; сердце от радости сильно забилось
В милой груди у меня. Но еще предстояло бороться
Много с бедой, какую воздвиг Посейдон колебатель:
Ветры свирепые он напустил на меня, преграждая
Путь, беспредельное море затем взволновал. Напрягаясь,
Плот я не мог направлять через волны безбрежного моря.
Буря действительно плот уничтожила. Я же, однако,
Плавая сам, перерезал пучину морскую. Пригнали
К берегу вашему волны и ветер меня, где даогли бы
Волны о берег разбить выходящего с моря на, сушу,
Если б хлестнули меня об утес на безрадостном месте.
Я же отплыть не замедлил обратно, пока не доплыл я
К устью реки, где увидел для высадки лучшее место:
Не было место скалистым, была защита от ветра.
Там я и вышел, собравшись с последними силами. Скоро
Ночь амбросийная наземь сошла. От реки удалившись,
В сторону выйдя, уснул я в кустарнике, в листья зарывшись.
Сон на меня бесконечный тогда божеством был навеян;
Там, хоть и скорбью томимый, проспал я действительно в листьях
Целую ночь до зари, затем до прихода полудня88.
Солнце когда заходило, от сладкого сна пробудился.
Тут на морском берегу я увидел игравших служанок
Дочери милой твоей, средь них сама – как богиня;
К ней я склонился с мольбою. Она поступила разумно,
Как надеяться даже нельзя, с молодыми встречаясь, –
Свойственно больше всего молодым поступать неразумно;
Темного вдоволь вина мне дала и еды изобильно,
Вымыр меня в реке, подарила мне эту одежду.
Сущую правду тебе рассказал я, как ни прискорбно.»
В очередь страннику так Алкиной сказал, отвечая:
«Странник, дочь поступила, конечно, неправильно, ибо
Лучше бы сразу тебя привести со служанками вместе
В дом, потому что ты первый ее умолял со слезами.»
Но, отвечая ему, возразил Одиссей многоумный:
«Ради меня, о герой, не брани благородную дочерь:
Мне предлагала она со служанками следовать вместе,
Но отказался я сам, ибо совестно было, боялся,
Как бы душа твоя не разгневалась, вместе увидев,
Ибо ведь вспыльчивы мы, на земле живущие люди.»
В очередь страннику так сказал Алкиной, отвечая:
«Странник! Сердце в груди моё совсем не такое,
Чтобы напрасно сердиться, – как следует лишь бы все вышло.
Если бы, – Зевс отец, Аполлон и богиня Афина! –
Муж такой же, как ты, одинаковых мыслей со мною,
Взял бы супругою дочь и моим назвался бы зятем,
Здесь поселившись у нас, – я дом и сокровища дал бы,
Если б остаться желал. Против воли никто из феаков
Здесь не удержит: Зевсу отцу неугодно бы было!
Завтра я устрою отъезд, чтобы знал хорошо ты;
Будешь дорогою спать, божественным сном укрощенный,
Наши когда мореходцы тебя при безветрии полном
В отчую землю твою повезут, иль куда пожелаешь,
Пусть отстоит хоть и дальше она, чем остров Эвбея89,
Дальше которого нет ничего, говорят мореходцы
Наши, на ней тогда побывавшие, как на свиданье
С Титием, Гайи сыном, водили туда Радаманта.
Ездили наши гребцы туда, легко совершили
Путь и в тот самый день отплыли оттуда обратно.
Сам ты увидишь тогда и узнаешь, насколько быстрее
Наши суда, а гребцы молодые насколько искусней!»
Так он сказал. Был рад Одиссей, в испытаниях твердый,
К Зевсу с мольбою смиренной затем обратился и молвил:
«Если б, о Зевс наш отец, Алкиной обещанье исполнил,
Вечная слава была бы о нем на земле плодородной,
Я же, быть может, попал бы к себе в дорогую отчизну!»
Так об этом оба они говорили друг с другом.
После того Арета служанкам своим приказала
Стлать в галерее постели, прекрасными крыть их коврами
Цвета пурпурного, сверху еще разостлать покрывала
С мягкими выше плащами, чтоб ими сверху укрыться.
С факелом вышли сейчас же из комнаты девы-служанки,
Чистое ложе постлали они в галерее звучащей,
После того, обступив Одиссея, его приглашали:
«Встань, чужеземец, иди ложиться, готово уж ложе.»
Звали так. Ему захотелось уснуть поскорее.
Так и уснул Одиссей многосветлый, в страданиях твердый,
Лишь в галерее звучащей на ложе точеное лег он.
Лег Алкиной у себя на постели во внутренней части
Дома; деспойна рядом себе приготовила ложе.

Восьмая песня

Сближение Одиссея с феаками.
(33-й день)
I.Собрание феаков на площади1-56
II.Пение Демодока на пиру57-103
III.Игры-состязания на площади104-417
1.Выступления юношей104
2.Оскорбление Одиссея131
3.Выступление Одиссея165
4.Вмешательство Алкиноя235
5.Песня Демодока (Об Аресе и Афродите)266-366
6.Пляски (и игра с мячом)370
7.Чествование Одиссея385
IV.Ужин в доме Алкиноя418-586
1.Подарки и купание Одиссея418
2.Встреча с Навсикаей457
3.Песня Демодока о деревянном коне500
4.Вопросы Алкиноя535

Эос блеснула едва золотистым просветом на небе,
С ложа уже поднялась Алкиноя священная сила.
Встал Одиссей, городов сокрушитель, Зевса питомец;
Шла впереди перед ним Алкиноя священная сила
К морю на площадь феаков, вблизи от судов мореходных.
Лишь на площадь пришли, на камнях полированных сели
Рядом один и другой. В это время Паллада Афина90,
Вестника умного образ приняв Алкиноева, город
Весь обходила, замыслив устроить отъезд Одиссея;
К каждому мужу, к нему подойдя, обращалась со словом:
«Вы, феаков вожди и советники, все собирайтесь
Быстро на площадь – гостя увидеть, который недавно
В дом Алкиноя, вождя благодушного, издали прибыл:
Видом на бога похож он, по морю долго скитался.»
В каждом силу и дух будила такими словами.
Скоро заполнили площадь и скамьи на ней феакийцы.
Все, собравшись, ему изумлялись, когда рассмотрели
Доблести полного сына Лаэрта. В то время Афина
Голову, плечи ему красотой озарила небесной,
Сделала ростом выше, осанистей, видом полнее,
Чтобы всем феакам казался он милым, приятным,
Крепким и сильным, чтобы участвовать мог в состязаньях
Многих, в коих его испытать они пожелают.
Лишь собрались на площадь и в полном порядке расселились,
К ним Алкиной со словом ко всем обратился и молвил:
«Слушайте все, феаков вожди и советники, чтобы
Мог я высказать все, что в груди мне душа повелела:
Это мой гость; я не знаю, кто он, но в мой дом он явился;
Я не знаю, попал ли с запада он иль с востока,
Но домой отправить и срок назначить он просит.
Как обычно у нас, мы устроим его отправленье,
Ибо никто никогда, если в дом мой пришел как проситель,
Здесь не вымаливал долго в слезах своего отправленья.
Ну, на священное море мы вытащим черное судно,
Новое, в первый раз по морю плывущее; лучших
Юношей дайте ему пятьдесят и двух из народа;
Весла к уключинам все хорошо приладив, вернитесь
Снова сюда. А затем поскорее обед приготовить
В дом приходите: всего обильно я предоставлю,
Чтобы готовить обед молодым гребцам. Остальных же
Всех басилеев к себе скиптроносных в дом приглашаю,
Чтобы гостя принять как следует. Но отказаться
Я никому не позволю. Зовите певца Демодока,
Богу подобного: боги ему даровали искусство
Радость в песнях давать, если петь душа побуждает.»
Кончил так и пошел впереди, а за ним остальные,
Скиптры носящие. Вестник пошел за певцом богоравным.
Юных дали тут пятьдесят и двух мореходцев,
Судно готовить послали на берег бесплодного моря.
Юноши к судну когда подошли, на прибрежий моря,
Черное судно столкнули они на глубокое море,
С парусом мачту затем посредине поставили, дальше
Весла на кожаных петлях в уключинах прочно скрепили,
Белые после того паруса распустили пред мачтой
И, чернобокий корабль на якорь высокий поставив,
К дому большому пошли Алкиноя разумного. Скоро
Комната, двор, галерея наполнились густо мужами;
(Старые и молодые во множестве здесь собралися).
Им двенадцать овец заколол Алкиной, белоклычных
Восемь свиней, двух быков заколоть приказал кривоногих.
Кожу содрали, обед приготовили в доме обильный.
Скоро глашатай вернулся, певца желанного вел он;
Музы его возлюбили, но доброе дали и злое:
Зренья лишили его, даровали сладкое пенье.
Кресло ему Понтоной среброгвоздное в зале поставил
Возле колонны высокой, в средине гостей пировавших,
Звонкую он формингу првесил на гвоздь деревянный91
Возле певца головы, показав, как ее взять руками;
Стол Демодоку поставил прекрасный с корзиною с хлебом,
Тут же и кубок с вином, чтобы выпил, когда пожелает.
Руки простерли они к приготовленным яствам обильным.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько желали,
Муза певца вдохновила воспеть им о подвигах славных
Песню, тогда до широких небес вознесенную славой,
Как Одиссей и Пелид Ахиллес поссорились как-то,
Ибо на жертвенном пире словами они обменялись
Самыми бранными, как владыка мужей Агамемнон
Втайне обрадован был, что поссорились лучшие мужи,
Ибо Феб Аполлон ему предсказал, прорицая
В Пифии, месте священйом, когда лишь вступил на порог он92
Каменной, чтоб получить предсказанье; началом то было
Бедствий троян и ахейцев, по воле великого Зевса.
Пел вот об этом тогда знаменитый певец. Одиссей же
Длинную мантию кверху пурпурную поднял руками
И к голове натянул, лицо ото всех прикрывая:
Слезы свои показать под бровями феакам стыдился.
Петь когда прекращал многосветлый певец, с головы он
Сдергивал мантию, слезы успев протереть под глазами,
Кубок двуручный затем поднимал он, богам возливая;
Петь начинал лишь опять Демодок, когда побуждали
Лучшие мужи петь, наслаждаясь пеньем прекрасным,
Снова тогда Одиссей с головою покрытою плакал.
Так скрывал ото всех остальных пролитые слезы.
Только один Алкиной рассмотрел, о слезах догадался,
Ибо сидел близ него и глубокие стоны расслышал.
Слово сказал он тогда феакам веслолюбивым:
«Слушайте вы, феаков вожди и советники! Все мы
Душу насытили, сколько хотели, как лучшим обедом
Так и формингой, с которой пиры неразлучны бывают...
Дом оставим теперь и в играх выступим разных,
Чтобы гость иноземный друзьям рассказал, возвратившись
В землю свою, насколько других мы людей превосходим
В беге, в кулачном бою, как в борьбе, так и в прыганьях, в плясках?»
Кончил так и пошел впереди, а за ним остальные.
Звонкую взяв из рук формингу, на гвоздь деревянный
Снова повесив, глашатай повел Демодока за руку
Той же из дома дорогой, которой пошли остальные
Лучшие мужи феаки на игры глядеть-любоваться.
Прибыли скоро на площадь. Туда неисчетная масса
Хлынула. Юношей много смелых уже поднималось.
Первыми встали тогда Акроней, Окиал с Элатреем
И Наутей с Анхиалом, затем Примней с Эретмеем,
Анабесин, Понтей и Прорей вслед за ними с Фоантом;
Встал Анфиал отважный, Тектонида сын Полипея,
Встал Эвриал, на Ареса похожий, на мужеубийцу,
Встал Навболид, по лицу и по стану из всех феакийских
Юношей после бойца Лаодама красивее прочих;
Встали три сына затем непорочного всем Алкиноя:
Старший из них Лаодам, Клитоней многосветлый и Галий.
Прежде шли у них, молодых, состязания в беге,
Место для бега у них от столба простиралось. Все вместе
Быстро они полетели, и пыль поднималась по полю.
В беге намного других превзошел Клитоней непорочный:
Как длинна борозда в нови, проводимая парой
Мулов, настолько же он впереди оказался отставших.
Стали затем в борьбе изнурительной те состязаться;
В ней, в свою очередь, всех превзошел Эвриал благородый.
В прыганье – пляске из всех Амфиал превосходнейшим вышел.
Всех Элатрей победил феаков в метании диска,
А Лаодам Алкиноид прекрасный – в бое кулачном...
После, лишь усладили вполне состязаньями душу,
К ним Лаодам, Алкиноя властителя сын, обратился:
«Други, сюда подойдите спросить иноземца, какую
Лучше он знает игру – состязанье? По росту, по бедрам,
Как по сильным рукам, по крепким плечам и по икрам,
Так и по видимой силе, – борец не плохой он, и возраст
Вовсе не старый его, сокрушен лишь тяжелой бедою;
Я утверждаю: ничто, кроме моря, не может настолько
Выбить из сил человека, хоть будь он очень могучим.»
В очередь так Эвриал на вызов сказал Лаодаму:
«О Лаодам, с этим словом как следует ты обратился;
С вызовом только сам подойди и добейся ответа.»
Только что это услышал прекрасный сын Алкиноя,
Встал, подойдя к середине, и так сказал Одиссею:
«Встань, иноземец-отец, испытай себя в состязаньях,
Знаешь какие: по виду ты кажешься в них искушенным;
Большей славы для мужа, пока на земле существует,
Нет, чем та, какую руками возьмет и ногами!
Ну, испытай себя, отгони от души все заботы,
Ибо недолго тебе дожидаться отъезда в отчизну:
Сдвинут уж в море корабль, и гребцы наготове в дорогу».
Так возражая ему, Одиссей хитроумный ответил:
«О Лаодам, почему принуждаешь меня, насмехаясь?
Мне теперь не до игр, но душа истомилась бедою:
Слишком великая боль на долю мне выпала раньше!
Здесь теперь, я сижу на собранья в тоске по отчизне
Милой своей, басилея и всех умоляя отправить.»
В очередь так Эвриал с насмешкою выступил прямо:
«Гость, непохож ты совсем на мужа, искусного в играх
И в состязаньях, каких между смертными много бывает,
Но на таких, что на судне своем, во главе над гребцами,
Часто морем плывут с товарами, их продавая,
Думают лишь о грузе, следят за корыстной продажей,
Ищут лишь барышей, – на участников игр не похож ты!»
Так, исподлобья взглянув, Одиссей многоумный ответил:
«Друг, ты плохо сказал, уподобившись дерзкому мужу93!
Боги не всех равно наделяют своими дарами,
Разумом, ростом высоким, искусством приятного слова;
Внешностью, видом иной привлечь вниманья не может,
Но красноречием боги его наделяют, и смотрят
Все на него с восхищеньем: уверенно он и приятно
Речь на собраниях держит и блещет своим красноречьем;
В городе если проходит, глядят на него, как на бога.
Видом подобен богам бывает иной, и однако
Прелести нет у него никакой в разговоре с другими.
Так по наружности ты прекрасен, красивее сделать
Даже и бог не мог бы, но разумом слабый совсем ты!
Душу в груди мою взволновал ты мне чрезвычайно,
Столь непристойно сказав. Но в играх я не несведущ,
Как наболтал ты, всегда меж первых на состязаньях
Был я, пока полагался на руки и возраст цветущий;
Но из-за бедствий теперь воздержался я, выстрадав много
В битвах с мужами, в борьбе со свирепыми волнами в море.
Все ж, перенес хоть и много страданий, попробую биться:
Слово твое, уязвив меня, взволновало мне душу!»
Кончив, мантии с плеч не снимая, за диск ухватился
Больших размеров и толще, и всех тяжелее по весу
Дисков тех, что метали феаки, одни за другими.
В воздухе диск раскачав, рукою могучею бросил:
Камень с гуденьем понесся, и в страхе к земле приклонились
Все от летевшего камня феаки, гребцы-мореходцы
Славные. Каменный диск пролетел через знаки феаков,
Пущенный сильной рукою. Афина, принявшая образ
Мужа, отметила знак и сказала затем Одиссею:
«Даже слепой различит, ощупав твой знак, иноземец,
Ибо с другими совсем не смешался и мною отмечен
Много всех впереди. Состязаньем утешиться можешь:
Дальше иль близко к нему никто не метнул из феаков!»
Так сказала. Был рад Одиссей, терпеливый в страданьях,
Рад, потому что нашел у чужих благосклонного друга.
С большей смелостью он к феакам тогда обратился:
«Вы, молодые, теперь перебросьте, – сейчас же сравняюсь
С бросившим дальше, или, уверен, его переброшу.
Все состязатели, сердце с душой кого побуждает,
Все выходите сюда, раз уж так меня рассердили:
Буду с любым состязаться в кулачном бою или в беге,
Иль в борьбе; с одним откажусь из всех – с Лаодамом,
Ибо я гость у него, – кто захочет с хозяином биться?
Только безумец какой, ни на что не годный, способен
Вызвать на спор или биться с хозяином гостеприимным
В крае чужом: иноземец такой лишь свое потеряет.
Но ни с кем из других не хочу отказаться: готов я
Встать лицом к лицу с кем угодно в любом поединке,
Ибо во всех состязаньях, обычных средь смертных, не плох я;
Гладкий натягивать лук и владеть им вполне я умею:
Мужа раньше других поражаю стрелою в отряде
Вражеском, будь хоть много со мною стреляющих вместе,
Ближе меня стоящих к тому, в которого целят;
Лишь один Филоктет изо всех, воевавших под Троей,
Превосходил меня по стрелянью из лука, других же
Всех, утверждаю, какие теперь на земле проживают
Смертные люди и хлебом питаются, я – много лучше!
С прежними все же мужами не мог бы теперь состязаться,
Как с эхалийским Эвритом, равно и с мужем Гераклом94;
Эти, бывало нередко, с богами мерялись луком, –
Умер поэтому скоро великий Эврит, не достигши
Старости дома: его Аполлон умертвил, рассердившись,
Ибо его самого вызывал состязаться он в луке.
Дальше метну я копье, чем стрелу из лука другие.
В беге только может меня победить из феаков
Кто-нибудь, ибо на море устал я и слишком измучен:
Бился с высокими долго волнами, имел не всегда я
Досыта пищи, – мои поэтому члены ослабли.»
Так он сказал, и притихло на площади, все замолчали.
Только один Алкиной, отвечая, сказал Одиссею:
«Гость, ничего не хотел ты сказать неприятного нашим,
Доблесть свою показать несомненную лишь пожелал ты,
В гневе на этого мужа, тебя оскорбившего, чтобы
Доблесть твою ни один не осмелился муж опорочить,
Если разум имеет, искусен в суждениях здравых.
Ну же, послушай теперь, что скажу, чтобы ты о героях
В месте другом рассказал, когда, быть может, пируя
В собственном доме с детьми своими, с женою своею,
Будешь о нас вспоминать и о доблести, сколько дарует
Благ постоянно нам Зевс еще со времен стародавних.
Мы не гордимся бойцами кулачными или борцами,
Но превосходим всех в мореходном искусстве и в беге.
Любим всегда мы пиры с кифарою, пение с пляской,
Мягкое ложе, купаний тепло, переменные платья.
Ну, плясуны молодые, какие ни есть из феаков
Лучшие, гостю теперь искусство свое покажите,
Чтобы дома он сам рассказал, насколько мы выше
Всех в мореходном искусстве и в беге, в пении с пляской.
Кто-нибудь пусть поскорей за формингою для Демодока
Сходит за звонкой: она оставлена где-либо дома.»
Так приказал Алкиной богоравный. Глашатай поднялся,
Чтобы в дом басилея идти за формингою звонкой.
Встали девять в народе над играми выбранных главных
Распорядителей, что состязаньями распоряжались,
Чтобы место, где будут плясать, уравнять и расширить.
Скоро явился глашатай с принесенной для Демодока
Звонкой формингой, и тот к середине прошел; молодые,
Славные в пляске, встали вокруг Демодока, ногами
Топая, начали пляску чудесную. Быстрым движеньям
Ног плясунов Одиссей дивился, в душе изумленный.
Начал певец, ударяя по струнам, прекрасную песню
Петь о любви Афродиты увенчанной с богом Аресом,
Как впервые тайно сошлись в Гефестовом доме.
Много даров принеся, обесчестил он брачное ложе.
С вестью об этом к Гефесту явился немедленно вестник
Гелиос, видевший тех, как смешались на ложе любовном.
Весть едва услышал Гефест о своем оскорбленьи,
В кузницу двинулся тотчас, в себе затаив отомщенье.
Там, на подставку поставив свою наковальню большую,
Несокрушимую сеть крепчайшую выковал скоро.
Сделав такую ловушку, разгневанный сильно Аресом,
В спальню он быстро прошел, где разостлано милое ложе,
Сетку расставил он там возле ножек кровати повсюду,
Сбоку подвесив ее к потолку почивальни на балку, –
Тонкую сеть с паутину, – никто и заметить не мог бы,
Даже блаженные боги: сковал чрезвычайно искусно.
Эту коварную сеть развесив над собственным ложем,
Сделал он вид, что уходит в прекрасно построенный город
Лемнос, который ему всех более мил и любезен.
Но наблюдал недаром Арес с золотыми вожжами,
Ибо заметил его, как он направлялся далеко.
К дому пошел Гефеста, художника славного, быстро,
Страстно желая любви с Афродитой, прекрасно венчанной.
Та, от отца Крониона владыки недавно вернувшись,
Дома сидела. Внутрь дома вошел он, немедленно крепко
Сжал он в объятьях Киферу и нежно слово сказал ей95:
«Милая, медлить не будем: идем и ляжем на ложе, –
Дома ведь нет уж Гефеста супруга, на землю ушел он,
В Лемнос далекий к синтийцам, владеющим варварской речью.»
Кончил. На ложе возлечь показалось богине желанным.
Оба на ложе легли и заснули. Искусные сети
Мудрого бога Гефеста накрыли тотчас лежавших:
С места подняться нельзя, ни двинуть каким-либо членом.
Поняли оба тогда, что никак ускользнуть невозможно.
Близко меж тем подошел к ним тогда Амфигей многославный96,
В дом вернувшись раньше, чем прибыл на остров на Лемнос.
Гелиос стражу держал для него и послал сообщенье.
(Быстро направился к дому, в своем опечаленный сердце).
Встал он в преддверии дома, свирепым охваченный гневом,
Страшно он закричал, чтоб его услыхали все боги:
«Зевс и боги другие блаженные, сущие вечно!
О, поспешите увидеть несносное здесь и смешное:
Зевсова дочь Афродита хромого меня постоянно
Дома бесчестит, а любит Ареса лишь, вредного бога,
Ибо красив он, имеет здоровые ноги, тогда как
Слабым ногами рожден я. Но в этом никто не виновен,
Только мать и отец, – о лучше б меня не родили!
Но поглядите, как вместе любовно лежат на постели,
Оба в ловушку попав. С огорченьем гляжу на обоих.
Но не захочется спать им надолго уже, я надеюсь,
Как бы ни жаждали оба, не скоро теперь пожелают:
Сеть с ловушкой обоих отучит, надолго задержит
Крепко, пока мой отец не вернет мне богатых подарков
Брачных, какие я дал за бесстыдную Зевсову дочерь.
Правда, красива она, но совсем легкомысленна нравом!»
Так он кричал им, и в доме его меднополом собрались
Боги: пришел Посейдон земледержец, пришел Эриуний97
Вестник Гермес и пришел Аполлон, дальновержец владыка.
Но по стыдливости женской остались дома богини.
Встали в преддверии боги, податели благ человеку:
Неумолкаемым смехом смеялись блаженные боги98,
Лишь увидали ловушку искусного бога Гефеста.
Так, на своих соседей глядя, говорили иные:
«Злые не выйдут дела, потому что хромой настигает
Быстрого, как и здесь захватил хромоногий Ареса,
Самого быстрого бога из всех, на Олимпе живущих,
Хитрым искусством: тому платить за проделки придется!»
Так говорили они, глядя один на другого.
Зевса великого сын Аполлон обратился к Гермесу:
«Зевса питомец Гермес и посланник, людей благодетель!
Хочешь ли ты почивать с золотой Афродитой на ложе
Вместе, но скованным быть в могучих оковах Гефеста?»
Вестник Аргусоубийца ответил так Аполлону:
«Если бы мне удалось, Аполлон дальновержец, владыка,
Пусть в оковы тройные меня закует хромоногий,
Вы, все боги со всеми богинями, мною любуйтесь, –
Все же хотел бы я спать с золотой Афродитою вместе!»
Так он ответил, и смех средь блаженных богов разразился.
Лишь Посейдон один не смеялся, все время просил он
Славного мастера, чтобы Гефест дал свободу Аресу;
Так он просил, говоря Гефесту крылатое слово:
«Освободи, за него поручусь, что тебе возместит он
Должное, как средь богов Олимпийских потребовал сам ты.»
Но Посейдону на это сказал Амфигей многославный:
«Нет, не требуй того от меня, Посейдон земледержец99:
Нет, ненадежны всегда ручательства за ненадежных!
Как я заставлю тебя возместить пред богами Олимпа,
Если Арес уйдет, ускользнув от оков и от долга?»
Снова ему Посейдон колебатель на это ответил:
«Если, быть может, Арес уйдет от оков и ют долга,
Сам я тебе, Гефест, уплачу, возмещу справедливо!»
Снова ответил на это ему Амфигей многославный:
«Это твое предложенье нельзя, неприлично отвергнуть».
Кончив так, сейчас отпустила их сила Гефеста,
Оба, свободу почуяв, немедленно выскочив с ложа,
Крепко державшего, первый пошел во Фракию быстро,
А Афродита с улыбкой приятной на Кипр улетела,
В Пафос, где роща святая у ней с алтарем благовонным.
Вымыли там Афродиту хариты, маслом натерли
Амбросиальным, каким натирают богов вечносущих,
В платье затем нарядили, по виду – глядеть загляденье.
Так воспевал Демодок, многославный певец. Одиссей же,
Слушая, сердцем своим наслаждался, равно и феаки,
Лучшие в мире гребцы, на судах бороздящие море.
Галию и Лаодаму отдал Алкиной приказанье,
Чтобы отдельно плясали: никто не был равен им в пляске,
В руки взяли они прекрасный пурпурного цвета
Мяч, изготовленный им обоим разумным Полибом;
В очередь каждой метал чуть не к облаку темному, низко
Весь изогнувшись назад, а другой, вслед за первым подпрыгнув
Ввысь, перехватывал мяч, до земли не касаясь ногами.
После, когда себя показали лучшими в этом,
Начали оба плясать по земле многоплодной, меняясь
Часто, а прочие все молодые затопали следом,
Стоя на месте, и грохот раздался от топота сильный.
После того Алкиною сказал Одиссей многосветлый:
«О властелин Алкиной, из всех земнородных славнейший!
Правду сказал ты: у вас плясуны – нет лучше на свете;
Это я вижу теперь: изумление мной овладело!»
Так он сказал. Взвеселилась священная мощь Алкиноя,
Тотчас к феакам своим длинновесельным так обратилась:
«Слушайте все, феаков вожди и советники наши!
Кажется мне, что гость – человек чрезвычайно разумный.
Ну, ему принесем мы подарки, как принято гостю.
В нашем народе двенадцать всего басилеев славнейших,
Главных владык и вождей, тринадцатый сам я меж ними.
Страннику каждый пускай но плащу принесет и хитону,
Золота ценного пусть принесет ему по таланту.
Все это вместе доставим возможно быстрей, чтобы гость наш
В руки свои получил, чтобы радуясь шел он к обеду.
Ты ж, Эвриал, возмести оскорбленье словами своими,
Так и подарком, раз слово сказал ты, обидное гостю.»
Так приказал он, и все согласились, ему подчиняясь:
Вестника каждый послал за подарками ценными гостю.
В очередь так Эвриал в ответ сказал Алкиною:
«О властелин Алкиной, из всех земнородных славнейший!
Гостю готов возместить я, как только что ты приказал мне:
Медный меч подарю с рукояткой серебряной гостю
Вместе с ножнами, какие украшены костью слоновой;
Ценности очень великой подарок, мной подносимый.
Кончил и меч драгоценный вручил Одиссею сейчас же,
Слово крылатое вместе сказал, к нему обратившись:
«Гость, уважаемый всеми у нас! Коль сказано мною
Слово обидное, слово пустое, – пусть ветры развеют!
Боги тебе да помогут скорее увидеть супругу
В отчей земле, – ведь вдали от отчизны давно ты страдаешь.»
Так, отвечая на это, сказал Одиссей многомудрый:
«Друг, благодарствую: благом тебе воздадут Олимпийцы,
В будущем пусть никакой не случится потребности больше
В этом мече, что мне подарил, принося извиненье.
Кончив, повесил к плечу полученный меч среброгвоздный.
Солнце еще заходило, когда все дары принесли уж.
Славные вестники в дом Алкиноя затем отнесли их,
Приняли их сыновья Алкиноя почтенного, после
Перед матерью милой дары положили большие.
Мощь Алкиноя святая пошла впереди перед всеми;
В дом когда вернулись и сели на креслах высоких,
Тут Алкииоева сила сказала Арете почтенной:
«Ящик сюда, о жена, принеси превосходнейший, лучший,
Вымытый чисто хитон с накидкой вложи в этот ящик!
Пусть огонь разведут поскорее и воду согреют,
Чтобы он, вымывшись, сам рассмотрел дорогие подарки
Все, что ему принесли непорочные наши феаки,
Слушая пение песни, за ужином здесь насладился.
Этот мой кубок ему подарю золотой, превосходный,
Чтобы, приехав домой, вспоминал обо мне постоянно,
Зевсу и прочим богам возливая из этого кубка.»
Так сказал, и Арета служанкам своим приказала,
Чтобы треножник большой на огонь поскорее поставить.
Те с водою котел на треножник поставили, после
Дров принесли и огонь разожгли под треножником. Быстро
Пламенем весь был охвачен котел, и вода нагревалась.
Тою порою Арета из комнаты ящик прекрасный
Вынесла гостю, в него уложила дары дорогие,
Платье, золото, что феаки ему подарили,
И вложила туда хитон прекрасный с накидкой.
Все уложив, Одиссею сказала крылатое слово:
«Сам ты теперь на покрышку взгляни и узлом эту крышку
К ящику сам привяжи, чтоб его в пути не раскрыли,
Если сладко уснешь, на судне плывя чернобоком.»
Лишь услыхал Одиссей многосветлый, в страданиях твердый,
Крышку тотчас привязал и узлом закрепить не замедлил
Хитрым, какому когда-то его научила Цирцея.
Ключница после того позвала Одиссея купаться
В ванне. Пошел он и там с удовольствием воду увидел
Теплую, ибо давно не имел он горячих купаний,
После того как покинул пещеру прекрасноволосой
Нимфы: о нем постоянно заботились там, как о боге.
Лишь рабыни помыли его и маслом натерли,
Плащ прекрасный на плечи набросили с чистым хитоном,
Вышел из ванны, к мужам направляясь, вино распивавшим.
Около двери палаты, прекрасно построенной, встала
Тут Навсикая, красу от богов получившая с неба100,
И, взглянув Одиссею в глаза с изумленьем великим,
Так обратилась к нему и сказала крылатое слово:
«Здравствуй, гость! Обо мне когда-нибудь вспомни, вернувшись
В землю отцов: мне первой спасением жизни обязан!»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многомудрый:
«О Навсикая, о дочь Алкиноя, владыки феаков!
Зевс, гремящий Геры супруг, да даст мне вернуться
В собственный дом и день возвращенья в отчизну увидеть;
Там, как здесь, я буду молиться тебе, как богине,
Дева, всегда: я тебе спасением жизни обязан!.»
Кончил и рядом он сел с Алкиноем самим, с басилеем.
Мясо уже разделили на доли, вино же смешали.
Тут подошел и глашатай, певца приведя Демодока,
Чтимого всеми в народе, желанного всем, в середине
В кресло его посадил, прислонив к высокой колонне.
Тут Одиссей многоумный сказал глашатаю слово,
Срезав мяса кусок со спины белозубого вепря,
Жиром покрытый; но больший кусок для себя он оставил:
«Мясо это, глашатай, возьми, передай Демодоку,
Чтобы он съел; привет передай от печального гостя:
Все земнородные люди певцов уважают и любят,
Чтут, ибо музы им даровали песен искусство;
Выше других они возлюбили певцов поколенье.»
Так сказал он ему, и глашатай в руки веприну
Жирную взял и отдал Демодоку. Тот с радостью принял.
Руки простерли они к приготовленным яствам обильным.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
После того Одиссей многоумный сказал Демодоку:
«Выше всех смертных людей, Демодок, я тебя почитаю!
Муза ли, Зевсова дочь, Аполлон ли тебя одарили, –
Все ты, как следует, пел о делах военных ахейцев,
Что совершили они, претерпели и преодолели,
Словно участником был ты сам, иль участников слышал.
Ну же, продолжи и спой о коне деревянном, Эпеем101
Сделанном вместе с Афиной, и как Одиссей многосветлый
Хитростью в город верхний провел; во чреве же конском
Мужи спрятаны были: они Илион сокрушили.
Если теперь об этом, как следует, мне ты расскажешь,
Буду я о тебе говорить постоянно всем людям:
Бог благосклонный тебя вдохновляет божественным пеньем!»
Кончил, и снова запел певец, вдохновленный бегами,
Песню начав с того, как палатки свои аргивяне
Предали пламени, сели затем на суда и поплыли,
Как с Одиссем сидели другие мужи в засаде,
Скрытые в чреве большого коня деревянного в Трое,
Ибо троянцы втащили коня деревянного сами.
Там стоял он, вокруг безрассудно враги совещались,
Строили разные планы. Троякие были советы:
Иль безжалостной медью пробить это брюхо пустое.
Или, втащив на вершину высокую, сбросить с утеса,
Или как славную жертву богам в Илионе оставить.
Этот последний совет привести в исполненье решили:
Им предназначено было погибнуть, как только притащат
В город большого коня деревянного, в коем засели
Лучшие из аргивян, троянцам несшие гибель.
Пел затем Демодок, как ахейцы разрушили город,
Выйдя из конского чрева, засаду оставив, как после,
Всюду рассыпавшись, город высокий они разрушали;
Далее пел он, как Одиссей, на Ареса похожий,
И Менелай богоравный пошли к Деифобову дому;
Там, продолжал воспевать он, свирепую начали битву,
И Одиссей победил при содействии мудрой Афины.
Пел вот об этом теперь знаменитый певец. Одиссей же,
Скорбью томясь, орошал под ресницами щеки слезами.
Словно рыдает жена, своего обнимая супруга;
Ранен смертельно он перед городом, перед народом,
День роковой отражая от города и от сограждан;
Впившись взором в него, претерпевшего в муках предсмертных,
Громко рыдает, его обнимая руками. Враги же,
Копьями сзади ее ударяя в спину и в плечи,
В рабство уводят на труд изнурительный, горести полный;
Щеки у ней провалились от ужаса, горя и скорби.
Так Одиссей проливал под бровями горячие слезы;
Их проливая, все же скрывал от прочих феаков.
Только один Алкиной догадался и понял: заметил,
Сидя поблизости, слыша глубокие вздохи пришельца.
Веслолюбивым феакам сказал он слово сейчас же:
«Слушайте все, феаков вожди и советники: время
Кончить уже Демодску игру на форминге и пенье,
Ибо не всем доставляет приятное этою песней:
С самой поры, как на пире запел нам певец богоравный,
Гость продолжает скорбеть и льет безутешные слезы:
Сильная, видно, печаль овладела душою пришельца.
Кончит пускай, чтобы мы одинаково все наслаждались,
Гость и хозяева, ибо так много прекраснее будет.
Все приготовлено, чтобы отправить нашего гостя,
Собраны здесь для него и подарки от чистого сердца,
Ибо братом родным становится гость и просящий
Всякому мужу, который немного хоть чувства имеет.
Гость, ничего не скрывай осторожности ради разумной,
Все расскажи, прошу, – для тебя же полезнее будет.
Имя скажи мне, которым отец и мать называли,
И остальные, какие с тобою поблизости жили,
Ибо нет никого без имени между людями:
С самой поры, как родился простой человек или знатный,
Имя родители детям дают при рождении самом.
Город, землю свою и народ назови, чтобы знать нам
Место, куда кораблю устремиться придется с тобою,
Ибо у нас на судах рулевых совсем не бывает,
Нет и весла рулевого, какое бывает у прочих;
Сами наши суда намеренья знают плывущих,
Знают всяких людей, города, плодородные вемли,
Едут они по глубоким морям быстрее всех прочих,
Тучей покрытые темной; у них никогда не бывает
Страха какой-либо вред получить иль погибнуть на море.
Страх все же есть: от отца Навситоя я слышал когда-то,
Он иногда говорил, что на нас Посейдон будет сильно
Гневаться, ибо по морю провозим мы всех безопасно;
Он сказал, что славный корабль наш, домой возвращаясь,
Странника вывезя, будет когда-нибудь в море туманном
Им сокрушен, а наш город задвинут высокой горою.
Старец предсказывал так, божество же исполнит ли это,
Иль не исполнит, – пусть совершит, что ему лишь угодно.
Ну, расскажи и об этом, о всем откровенно поведай,
Где ты скитался по морю, до стран до каких доезжал ты?
Нам расскажи о людях, о их городах населенных,
Что за людей повидал ты свирепых, неправедных, диких,
Гостеприимных каких, разумных и набожных видел?
Также скажи, почему ты печалишься сердцем и плачешь,
Слушая песнь о судьбе аргивян, Илиона, данайцев?
Все это сделали боги, назначив людям погибель,
Чтобы в грядущем потомки воспели в песнях об этом.
Кровный родной, быть может, погиб, в Илионе сражаясь,
Иль воинственный зять, иль шурин, какие бывают
Самыми милыми после родных по рожденью и крови;
Или же, может быть, друг наиболее близкий, любимый,
Смелый погиб у тебя, потому что бывает не меньше
Брата родного разумный, испытанный друг и товарищ.»

Девятая песня

Рассказы (долгие) для Алкиноя. Циклопея.
(Вечер 33-го дня)
I.Начало рассказов Одиссея1-36
II.Первые приключения37-105
1.В стране киконов37
2.Блуждания по морю67
3.В стране лотофагов84
III.Циклопея106-566
1.Страна и нравы циклопов106
2.Козий остров115
3.Приезд на остров циклопов170
4.Пещера циклопа182
5.Циклоп за работой233
6.Разговор с циклопом251
7.Людоедство288
8.Утро следующего дня307
9.Приготовление к мести317
10.Вечер336
11.Ослепление циклопа375
12.Уход из пещеры415
13.Новая опасность462
14.Снова на Козьем острове543

Так Алкиною в ответ рассказал Одиссей многомудрый:
«О властелин Алкиной, из всех людей самый славный102!
Пенье певца, Демодоку подобного, слушать приятно,
Ибо по голосу он богам вечносущим лишь равен.
Нет ничего, говорю я, на свете приятнее, лучше,
Чем если целый народ в удовольствиях жизнь провожает:
Дома сидят за пирами, прекрасное слушая пенье,
Чинно сидят, перед ними наполнены хлебом и мясом103
Все столы; вино, из чаши большой почерпая,
Всем виночерпий разносит гостям, разливая по кубкам.
Жизнь по душе мне такая и кажется самой приятной.
Сердце, однако, твое пожелало услышать о горьких
Бедствиях, чтобы больше еще мне печалиться – плакать.
Но с чего же теперь начинать мне рассказ, чем закончить?
Мне ведь множество бед испытать небожители дали.
Имя прежде всего свое назову, чтобы знали
Вы хорошо, потому что, избегнув дня рокового,
Гостем у вас теперь пребываю, вдали от отчизны.
Я Одиссей Лаэртад, широко многохитростью людям
Многим известен, к небу возносится громкая слава!
Я на Итаке живу, на видной далеко по морю104;
Там Нерит многославный, гора, покрытая лесом;
Много других островов населенных вблизи от Итаки,
Сама, Дулихий и Закинф, лесами густыми покрытый105.
Остров Итака стоит, поднимаясь высоко над морем
К западу, прочие те острова поодаль к востоку.
Остров Итака скалистый, но крепких воспитывать может:
Лучше, милее страны, чем отчизна, нигде я не видел.
Но Калипсо, богиня богинь, меня задерэкала
В гроте глубоком, страстно желая моей быть супругой.
Долго в жилище своем держать и Цирцея пыталась,
Эянка хитрая, сильно стремясь быть моею супругой106;
Сердца, однако, в груди моего они не склонили,
Ибо нет ничего милее родных и отчизцы,
Если особенно долго живешь, хоть и в доме богатом,
Но на чужбине далекой, вдали от родителей милых.
Я расскажу, если хочешь, о тяжком пути многослезном,
Посланном волей Зевса с поры, как из Трои я ехал.
Ветром от Илиона пригнало нас в землю киконов,
К Исмару. Город разрушив, убили мы много киконов107,
Женщин пленными взяли, забрали и много сокровищ,
Поровну все поделив, чтоб никто не остался без доли.
Спутников там убеждал я своих, чтоб возможно скорее108
Дальше бежать; они ж, неразумные, не подчинились,
Но на морском берегу вином угощались обильно,
Много овец заколов, кривоногих коров криворогих.
Тою порою киконы, уйдя, пригласили соседей,
Также киконов; большое количество их населяло
Твердую сушу, были искусны они и умели109
Пешими храбро биться, равно с колесниц запряженных.
Выросли вдруг перед нами во множестве, сколько весною
Листьев и трав вырастает, – сказалась то Зевсова воля,
Горькая нам – злополучным: беду испытали мы злую.
В стройных рядах на суда быстроходные наши напали,
Медными копьями нас разя одних за другими110.
С самого раннего утра, пока нарастал день священный,
Мы защищались и твердо стояли, хоть было их больше.
Но когда начинало склоняться уж солнце к закату,
Нас, утомленных ахейцев, киконы принудили к бегству.
Спутников пышнопоножных по шесть погибло на каждом
Судне, но прочим уйти удалось от рока и смерти.
Дальше поплыли отсюда с глубокой печалью на сердце111,
Радуясь все же, что сами спаслись, потеряли хоть милых.
Но отплывали суда обоюдокривые не раньше,
Чем выкрикивал каждый погибших товарищей трижды,
Каждого порознь, убитых киконами в битве свирепой.
Вихрем поднявшийся ветер Борей воздвигнут был Зевсом,
Туч собирателем: тучи тогда все небо покрыли,
Землю и море, – ночь преждевременно с неба спустилась,
Наши суда понеслись, наклоняясь вперед, паруса же
На три, четыре куска изорвало порывами ветра.
Гибели-смерти боясь, паруса сейчас же спустили,
После поспешно суда втащили на твердую землю;
Целых два дня и две ночи мы там беспрерывно лежали,
Душу терзая свою изнуреньем и горечью скорби112;
Но показалась на третий, когда пышнокудрая Эос,
Белые мы паруса распустили, мачты поставив;
Ветер помчал суда, рулевые же их направляли.
Мы невредимо теперь в отчизну могли бы приехать,
Но, объезжая Малею, настигнуты были Бореем113:
Ветер и волны нас понесли, отогнав от Киферы.
Бурный ветер оттуда погнал нас по рыбному морю.
Девять носились мы дней, на десятый к земле лотофагов114
Мы подъехали; те питались растительной пищей.
Выйдя на твердую сушу, водою пресной запасшись,
Спутники наскоро возле судов быстроходных поели.
После того как, вином запивая, насытились пищей,
Спутников двух отобрал я и третьего вестника придал,
Им вглубь страны велел я направиться, чтобы разведать,
Люди какие живут в ней, какою питаются пищей?
Те незамедлив пошли, с лотофагами встретились скоро.
Мирными были туземцы, не думали гибель готовить
Нашим посланцам, но дали отведать лотоса, пищи
Сладкой, как мед. Ни один из посланных, лотоса съевших,
Вести нам дать о себе не хотел, ни на родину ехать:
Здесь остаться желали они, с лотофагами вместе,
Лотосом только питаться, забыть об отъезде в отчизну.
Плачущих их назад на суда притащил я насильно,
Связанных крепко, втолкнул под скамейки на судне глубоком,
Прочим спутникам всем приказал я как можно скорее
Сесть на суда свои быстроходные, чтоб и другие,
Лотоса съев, совсем не забыли ехать в отчизну.
Тотчас те взошли на суда и к уключинам сели:
Море седое они взбороздили ударами весел.
Дальше отсюда поплыли с глубокой печалью на сердце.
Прибыли в землю гордых циклопов, не знающих правды.
Эти циклопы, вполне на бессмерных богов полагаясь,
Вовсе земли не пахали, совсем не сажали руками,
Ели то, что само без посева и вспашки всходило:
Дикий ячмень, пшеницу, вино из лозы виноградной115, –
Всем насыщались они, что Зевса выращивал ливень.
Нет народных собраний у них, и не знают законов;
Сами они живут на горных вершинах высоких,
В гротах-пещерах глубоких, и каждый по своему судит
Жен своих и детей, о прочих совсем не заботясь.
Возле циклопов земли, от нее ни далеко, ни близко,
Малый остров есть по размерам своим, но лесистый,
Дикие козы на нем без числа на свободе пасутся:
Шаг человека там никогда не распугивал стада,
Ибо на нем никаких не бывало охотников даже,
Много терпящих в лесах, равно на горных вершинах.
Там не пасут пастухи, хлебопашества нет никакого;
Остров тот никогда не бывал ни засеян, ни вспахан:
Нет на нем людей, одни выпасаются козы.
Сами циклопы судов краснобоких совсем не имеют,
Нет у них мастеров суда оснащенные строить,
Чтобы на этих судах разъезжали морем повсюду,
Чтобы бывать в городах, людьми населенных, как часто
Люди друг к другу морем плывут на судах быстроходных
Люди могли б хорошо обработать остров, обстроить116,
Ибо совсем он не плох и плоды круглый год приносил бы:
Лучшие есть там луга по берегу моря седого,
Влажные, мягкие, – зрел бы на них виноград постоянно.
Пахота легкая там, урожаи же будут обильны117. –
Вовремя жали бы их, ибо очень там жирная почва.
Бухта с хорошим причалом имеется там, и канаты
В ней не нужны, бросать якоря иль причаливать судно:
Можно причалить его и оставить, пока не придется
Снова плыть морякам, как задуют попутные ветры.
С краю от бухты ручей протекает со светлой водою –
Бьют под пещерой ключи; тополя кругом вырастают.
Мы подплывали туда, предводимые богом каким-то,
В темную ночь: совсем ничего разглядеть не могли мы,
Ибо густой поднимался туман у судов, а на небе,
Тучами густо покрытом, луна не могла показаться.
Этого острова так никто из нас не увидел,
Как и высоких волн, ударявших с моря о берег,
Мы не видали, пока суда не причалили к суше.
Все паруса на судах причаливших быстро свернули,
Сами затем сошли с кораблей мореходных на берег;
Там и заснули мы, ожидая светлую Эос.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Остров увидев такой, с удивленьем его обходили.
Нимфы, дочери Зевса эгидодержавца, погнали118
Коз на горах, чтобы нашим гребцам насытиться пищей.
Взяв со своих кораблей длинноострые копья и луки
Гибкие, тотчас мы, разделившись на три отряда,
Стали метать, и добычу желанную дали нам боги:
Прибыло вместе со мною двенадцать судов, и по девять
Каждое коз получило, себе ж одному взял я десять.
Так мы тогда целый день просидели до солнца заката,
Досыта ели мы мясо и сладкие пили напитки,
Ибо было еще вино тёмнокрасное: много
Взяли его в сосудах добычей на каждое судно119
Прежде, когда мы священный разрушили город киконов.
Но, когда мы глядели на близкую землю циклопов,
Дым и звуки их и их коз и овец различали.
После, солнце когда закатилось и тьма наступила,
Спать мы легли и заснули затем на прибрежие моря.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Спутников всех я созвал на собранье и слово сказал им:
«Милые спутники, здесь пока остальные побудьте,
Я же на судне один со своими гребцами поеду,
Чтобы узнать, какие люди живут по соседству?
Дикие ль там живут, совсем нечестивые люди,
Или гостеприимство блюдут и богов почитают?»
Кончив, на судно вступил я и спутникам дал приказанье,
Чтобы сами, взойдя на корабль, отвязали канаты.
Быстро те взошли и на скамьях к уключинам сели120,
Море седое затем взбороздили ударами весел.
Путь недалекий закончив, на месте сошли мы на берег.
С краю, от берега близко, увидели скоро пещеру,
Густо заросшую лавром, высокую, где проводило
Ночи в загоне стадо большое овечье и, козье.
Двор вокруг в загородке из камней, вкопанных в землю,
Сверху ж над ними сосны высокие, с листьями дубы.
Муж проживал великан одиноко в пещере, откуда
Скот выгонял далеко на пастбище каждое утро.
Он не водился с другими и был беззаконного нрава,
Был чудовищем страшным, совсем на людей непохожим,
Хлебом питавшихся, был скорее подобен по виду
Горной высокой скале одинокой, лесом покрытой.
Прочим спутникам я приказал оставаться на месте,
Возле судна, чтобы его сторожить неуклонно;
Сам же отправился, выбрав двенадцать спутников лучших;
Сладкое взял с собою вино тёмнокрасное в мехе
Козьем. Его получил от Марона, Эвантия сына;
Дал он мне, ибо я, уважая жреца Аполлона,
Спас его самого, и сына его, и супругу;
В Исмаре жил он, в обильной деревьями Фебовой роще121.
Мне за эту защиту принес он дары дорогие:
Золота чистого мне тогда он дал семь талантов,
Дал мне кратеру затем, серебром покрытую, после
В дар мне двенадцать сосудов вина тёмнокрасного налил
Сладкого, чистого чудо-напитка. Рабы и служанки
В доме его ничего об этом вине и не знали,
Знал лишь сам и супруга его, и ключница в доме.
Сладкое это вино тёмнокрасное если по кубкам
Лили, то в двадцать раз больше воды в него наливали;
Запах божественный шел от вина, когда разливали,
Запах приятный: не мог бы никто от вина воздержаться.
Мех я наполнил вином, в мешок съестные припасы
Взял и отправился в путь, хоть предчувствовал доблестным сердцем
То, что придется сойтись с обладающим страшною силой
Мужем, не знающим правды, не чтущим обычаев, диким.
Скоро пришли мы к пещере, но там не нашли великана,
Ибо он пас в это время на пастбище жирное стадо.
В ту пещеру войдя, на все с изумленьем глядели:
Всюду сыров полны плетушки, узкие стойла
Всем особые, овцам, козлятам, ягнятам постарше,
Лишь родившимся, средним, закуты с запорами каждый
Были особые всем; сосуды полны простокваши,
Ведра, подойники также, в которые маток доил он.
Спутники прежде всего меня умоляли словами
Взять сыры и отсюда как можно скорее убраться,
Выгнав козлят и ягнят из загонов на быстрое судно,
Тотчас по влаге соленой на судне дальше уехать.
Я не послушался их, хоть послушаться было бы лучше:
Мне самого увидеть хотелось, не даст ли подарков?
Спутникам вряд ли бы он показался желанным, явившись.
Там, огонь разведя, воскурили мы жертвы, а сами,
Сыру забрав, поели и сидя его ожидали,
Скоро ль придет он и стадо пригонит? С охапкой громадной
Дров сухих он пришел, чтобы ужин себе приготовить,
С грохотом страшным сбросил дрова перед входом в пещеру.
В дальный угол пещеры метнулись мы в страшном испуге.
Он же загнал в пещеру широкую жирное стадо:
Маток овечьих и козьих в загоны загнал, но оставил
Вне широких загонов одних козлов и баранов;
Камень огромный, высоко подняв, приставил ко входу:
Камень такой на возах двадцати двух четыреколесных,
Крепко сбитых, нельзя и сдвинуть с места на место, –
Вход в пещеру таким он заставил камнем огромным.
Блеющих коз и овец подоил он, склонившись над ними;
Кончив, как следует всех сосунков подложил он под маток.
Белого часть молока сырого оставил закиснуть,
Рядом в плетеных корзинах расставил его по пещере,
Часть же другую разлил великан по сосудам на ужин.
Быстро покончив со всеми такими делами, развел он
Тотчас огонь и на нас посмотрел, и расспрашивать начал:
«Кто вы, пришельцы? Откуда приплыли влажной дорогой?
Иль по делу какому, иль носитесь вы безрассудно,
Словно пираты морские, которые рыщут по морю,
Жизнью рискуя своей, насилья чиня иноземцам?»
Так он спросил, и у нас сокрушилось милое сердце:
Громкий голос и рост исполинский в страх привели нас!
Все-таки я обратился к нему со словами ответа:
«Мы ахейцы, в пути из Трои блуждаем по морю,
Ехать стремимся домой, но разные ветры нас гонят
То по дороге одной, то совсем по другой, по пучине
Моря широкого: Зевс пожелал нам это устроить.
Мы воевали в войсках Агамемнона, сына Атрея,
Слава которого ныне до самого неба восходит,
Ибо разрушил он город такой, покорил и народов
Много. Прибыли мы и к коленям твоим припадаем,
Гостеприимство нам не окажешь ли, может быть, или
Дашь дары, какие гостям даются обычно.
Ты, могучий, побойся богов, мы к тебе прибегаем, –
Сам ведь Зевс – просящих и всех гостей покровитель,
Странников он охраняет, молящих благоговейно.»
Так убеждал я. Он тотчас ответил безжалостным словом:
«Глупый гость, издалека сюда, должно быть, попал ты!
Именем Зевса меня бояться богов заклинаешь!
Но не боятся циклопы эгидодержавного Зевса,
Как и блаженных богов, потому что мы много сильнее.
Если душа у меня не захочет, – пощады не будет
Спутникам всем и тебе: не боюсь я Зевсова гнева!
Лучше скажи, где причалил свое оснащенное судно?
Где – либо в самой дали иль поблизости? Знать я желаю.»
Так он расспрашивал, вызнать желая. Но опытен был я:
Предусмотрительно так, осторожности ради, сказал я:
«Судно мое сокрушил Посейдон, земли колебатель,
Бросив его у вашей земли о прибрежные скалы:
Буря разбила его об утес, обломки умчала.
С этими все-таки спасся, от смерти уйдя неизбежной.»
Так объяснил. Ничего не ответил безжалостный сердцем,
С места вскочив, протянул могучие к спутникам руки,
Ими двух ухватил, как щенят, и ударил их оземь:
Мозг, по земле разливаясь, потек, орошая пещеру.
Их на куски раздробив, себе приготовил он ужин,
После пожрал их, как лев, на горах воспитавшийся: мясо,
Внутренность съел без остатка и кости затем мозговые.
С горьким плачем руки свои простирали мы к Зевсу,
Дело преступное видя: отчаянье в душу проникло.
После, когда циклоп человеческим мясом наполнил
Чрево громадное, чистым еще молоком подкрепившись,
Тут же в пещере заснул, меж коз и овец растянувшись.
Я разгорелся в душе благородной жаждою мести,
Ближе хотел подойти с мечом обнаженным и острым,
В грудь поразить, перерезать, могучей рукой нажимая,
Печень внутри перепонки, – но мысль удержала другая:
Здесь мы можем в пещере погибнуть ужасною смертью;
Мы не в силах будем от входа затем отодвинуть
Камень огромных размеров, придвинутый им перед входом.
В горести стали мы ждать появления Эос пресветлой.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Встал и развел он огонь, подоив многославное стадо;
Кончив, как следует, всех сосунков подложил он под маток.
Быстро покончив со всеми такими делами, схватил он
Спутников снова двух и себе приготовил он завтрак.
Кончив еду, погнал в отверстие жирное стадо,
Камень громадный легко отодвинув, и снова задвинул
К месту назад, словно крышку в колчане открыл и закрыл он:
С шумом великим в горы погнал он жирное стадо.
Я взаперти оставался, стал думать о мести циклопу,
Как ему отомстить, не даст ли мне славу Афина?
Лучшим по замыслу мне показалось такое решенье:
Шест исполинский валялся от свежей зеленой оливы
Около стойла пещеры циклопа; его он недавно
Вырубил, чтобы носить, лишь подсохнет. На мачту похожим,
Черных судов грузовых, двадцативесельных, широких,
Плававших всюду, по морю пучинному, нам он казался
Видом своим, толщиной такой же, длиною такой же.
Часть от шеста отрубив длиною в сажень маховую,
Спутникам дал я отрубок, его обстругать поручил им122.
Спутники сделали гладким его. Заострил я отрубок,
После же, верхний конец на костре разожженом обжегши,
Спрятал его хорошо, закопав под навозом, какого
Много навалено было везде в пещере циклопа;
Прочим после того велел, чтобы кинули жребий,
Кто со мною вместе осмелится в глаз Полифему
Острый отрубок вбуравить, лишь сон овладает им сладкий.
Жребий достался мужам четверым, наибольше желанным
Мне в этом деле; пятым избрали меня меж собою.
Вечером сам пришел, попася густошерстное стадо.
Жирное стадо в пещеру широкую тотчас вогнал он
Всё, никого не оставив теперь за входом в пещеру:
То ли предчувствовал сам, то ль ему божество подсказало.
Камень великий, высоко подняв, он уставил у входа,
Блеющих коз и овец подоил, склоняясь над ними.
Кончив, как следует, всех сосунков подложил он под маток.
Быстро покончив со всеми такими делами, схватил он
Спутников снова двух и себе приготовил он ужин.
Тут подошел я к циклопу, со словом к нему обратился,
Чан при себе деревянный имея с вином тёмнокрасным;
«Вот, попробуй вина, человеческим мясом наевшись;
Выпьешь – узнаешь, что за вино мы имели на судне
Нашем. Еще принесу тебе, коль меня пожалеешь,
В отчую землю отправишь. Чудовище! Так не свирепствуй
Больше, иначе из многих других ни один не посмеет
В будущем быть у тебя: не как следует ты поступаешь!»
Кончил. Он принял и выпил вино с восхищеньем великим.
Сладкого выпив вина, попросил повторить угощенье:
«Дай благосклонно еще и имя свое назови мне,
Чтобы ответить подарком, которым ты будешь доволен,
Ибо жирная почва дает вино и циклопам,
Могут выращивать Зевса дожди виноград многокистный;
Твой же напиток – как нектар, амбросия, ток настоящий!»
Кончил. Снова ему я вина тёмнокрасного подал.
Трижды ему подносил я, и трижды по глупости пил он.
Но лишь циклопу вино ударило в голову, в мысли,
Я обратиться к нему не замедлил с просительным словом:
«Славное имя мое, циклоп, разузнать ты желаешь;
Я объявлю: ты ж подарок мне дай, обещанье исполни.
Я называюсь Никто по имени: с раннего детства
Так зовут и мать, и отец, и друзья, и родные.»
Так объяснил я. Ответить безжалостно он не замедлил:
«Съем я последним тебя, о Никто, после спутников прочих;
Раньше съем других, – и в этом тебе мой подарок.
Кончил и, падая навзничь, свалился на землю, а после
Так и заснул на земле, согнув исполинскую шею,
Сладким сном покоренный; куски человечьего мяса
Вместе с вином извергать стал из горла: пьяного рвало.
Шест закопал я тогда в горячей золе, ожидая,
Чтобы он разжегся, а спутников милых ободрил,
Чтобы никто из них не бросил меня, испугавшись.
Скоро оливковый шест, сырым и зеленым хоть был он,
Сильно в золе разжигался, готов был уже загореться.
Шест от огня я приблизил к циклопу, а спутники встали
Верные возле, – демон вдохнул в них смелость большую:
Острым концом этот шест вонзили мы с силой великой
В глаз Полифему, а сверху повертывал я, нажимая.
Словно мастер сверлит буравом корабельную балку,
Снизу другие ему на ремнях помогают, хватаясь
Сбоку, – и в балку бурав проникает все дальше и глубже, –
Так мы буравили глаз Полифема шестом заостренным:
Брызнула теплая кровь и кругом оросила пещеру,
Пламя вокруг опалило циклоповы брови и веко,
Самый зрачок загорелся, и треснули мускулы глаза.
Как погружает кузнец раскаленный топор иль секиру
В воду холодную, и зашипит с клокотаньем железо,
Крепче железо бывает, в огне и воде закаляясь, –
Так от шеста оливы в глазу зашипело циклопа.
В ужасе он завопил, и кругом отозвались утесы.
В сторону мы отбежали в испуге великом. Циклоп же
Вырвал из глаза шест, окровавленный собственной кровью,
В ярости страшной его от себя отбросил руками,
Громко циклопов стал звать, обитавших на острове этом,
Живших в пещерах по горным вершинам, открытым для ветра.
Те отовсюду сбежались, услышав громкие крики,
Встали у входа, спросили они, что за горе случилось?
«Кто, Полифем, обижает настолько тебя, что кричишь ты
Ночью божественной, будишь и нас без сна оставляешь?
Коз иль овец у тебя угоняют насильники люди,
Или кто-либо губит тебя коварством и силой?»
Им Полифем могучий ответил так из пещеры:
«Братья! Губит меня Никто коварством и силой!»
Снова сказали они Полифему крылатое слово:
«Значит, никто насилья тебе не чинит и один ты!
Но болезни – от Зевса великого: их не избегнуть.
Лучше моли отца своего Посейдона владыку!»
Кончив, ушли. У меня же от радости сердце смеялось:
Имя его обмануло, – мой замысел был безупречен!
Сильно от болей тяжких со стонами охая, все же
Камень от входа циклоп отодвинул, нащупав руками,
Сам с распростертыми возле прохода руками уселся:
Скот выпуская, быть может, не схватит ли нас он руками?
В сердце, быть может, питал он надежду, что глуп я настолько.
Стал я придумывать, как бы найти наилучшее средство,
Чтобы и спутников всех, и себя от смерти избавить;
Всякие способы, меры в душе старался придумать:
Дело о жизни шло, перед нами стояла погибель!
Лучшим по мысли тогда такой показался мне выход:
Было немало баранов, прекрасно упитанных, рослых,
Очень красивых, обросших густой фиолетовой шерстью;
Их-то бесшумно связал я ветвями сплетенными; ветви123
Ложем служили ему, великану, не знавшему правды.
Вместе по три барана связал я, один в середине
Спутника нес бы, с боков же пошли бы, его прикрывая;
Каждые три должны унести человека. А сам я?
Лучший в стаде баран был, намного других превзошедший
Ростом, и я, изогнувшись под брюхом косматым, руками
Взялся сверху за спину раскошную, снизу повиснул;
Там с терпеньем держался, густой окутанный шерстью.
Так приготовившись, мы ожидали пресветлую Эос.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Стали на пастбище рваться тогда козлы и бараны,
А недоеные козы и овцы заблеяли в стойлах:
Вымя у них молоком переполнилось. Их же хозяин,
Злою терзаемый болью, ощупывал спины баранов,
Прямо у входа встававших. О глупый, людей он не видел,
Связанных крепко под груди баранов его густошерстных.
К выходу шел уже последний баран, отягченный
Шерстью густою и мной. Передумал тогда я о многом.
Щупая шерсть у барана, сказал Полифем многомощный:
«Милый баран, почему из пещеры выходишь последним?
Сзади овец никогда на цветущем лугу ты не пасся,
Ты всегда широко впереди выступал перед стадом,
Первым гордо к реке многоструйной всегда подходил ты,
Вечером первым обратно в загон вернуться стремился.
Самым последним теперь выступаешь. О глазе хозяйском,
Видно, жалеешь: зловредный Никто и ничтожные люди
Вместе меня ослепили, вином затуманив мой разум.
Но, утверждаю, Никто не уйдет от гибели верной!
Был бы таким ты, как я, по уму и имел бы такой же
Голос, – тогда сказал бы, куда он скрылся от мести?
Я бы ударил злодея и был бы повсюду в пещере
Мозг человека разбрызган, – тогда успокоить я мог бы
Сердце от боли, какую негодный Никто причинил мне.»
Так сказал и барана пустил из пещеры на волю.
Стадо лишь едва отошло от загона в пещере,
Выйдя из-под барана, других отвязал я сейчас же.
Жирное стадо скота тонконогого быстро погнали
К судну. Не раз мы назад обернулись, как скот угоняли.
Спутникам, нас ожидавшим, желанными мы показались,
Смерти избегнув, а тех, что погибли, оплакали все мы.
Я продолжать не позволил оплакивать, всем им бровями
Знаки подав – на судно загнать пышногривое стадо
Быстро, затем по влаге соленой немедленно ехать.
Тотчас те на судно взошли, к уключинам сели,
Море седое они взбороздили ударами весел.
Лишь отъехали столько, насколько кричащего слышно
С берега, стал я циклопу кричать, над ним насмехаясь:
«Больше тебе, циклоп, не придется в пещере глубокой
Спутников слабого мужа с жестокостью есть несказанной!
Должен за злые дела, чудовище, быть отомщенным:
Съесть гостей у себя в жилище не постыдился!
Зевс тебя наказал за это и боги другие!»
Так я кричал. А циклоп, разъяренный насмешкой сильнее,
Вырвав обломок утеса высокого, бросил на голос:
Камень упал впереди темноносого нашего судна124,
Верхнюю часть руля не задев едва лишь немного.
Но от упавшей скалы взволновалось широкое море,
С шумом к берегу судно волной понесло набежавшей,
С моря принудило к суше вернуться с высоким прибоем.
Тотчас шест я громадный схватить не замедлил руками,
Им оттолкнулся от суши, а спутников милых подбодрил,
Им приказав на весла налечь, чтобы смерти избегнуть,
Знак подав головой, – и гребцы загребли с напряженьем.
Вдвое от берега лишь отплыли дальше по морю,
Стал я циклопу опять кричать; напрасно пытались
Спутники с разных сторон удержать, успокоить словами:
«Снова, безумный, ты хочешь раздразнить свирепого мужа?
В море камнем громадным швырнул и назад подогнал он
К берегу судно, и нам угрожала гибель на месте!
Если чьи-либо крики, слова какие услышит,
Камень тяжелый швырнув, раздробит нам головы наши
И корабельные балки, – настолько он сильно бросает!»
Так убеждали, но сердце отважное не подчинилось:
Снова я крикнул ему, в душе разгневанной вспыхнув:
«Если тебя, циклоп, человек какой-либо будет
Спрашивать, кто насильно тебя ислепил столь позорно,
Можешь ответить, что глаза лишил городов сокрушитель
Муж Одиссей Лаэртид, на Итаке дома живущий.»
Так я крикнул. Циклоп завопил, отвечая словами:
«Горе! Постигло меня, что давно предназначили боги:
Некогда здесь проживал предсказатель искусный, правдивый
Телем, Эвримия сын, отличавшийся даром пророчеств;
Меж циклопов он прорицал и до старости дожил;
Он мне давно предсказал, что со мною случится несчастье:
Глаза когда-нибудь буду лишен от руки Одиссея.
Я всегда ожидал, что муж благородный прибудет,
Роста большого, красивый, великой владеющий силой;
Маленький вовсе приехал теперь и бессильный, негодный,
Выколол глаз потому, что вином затуманил мне разум.
Ну же, ко мне, Одиссей, подарки тебе поднесу я,
Ехать домой помогу, Посейдон содействовать будет:
Сын я его, моим называться отцом он гордится!
Сам он, если захочет, меня исцелит, но другие
Вечные боги и люди, – никто не даст исцеленья!»
Так он закончил, а я, возражая на это ответил:
«Если бы в силах был, у тебя я душу бы вырвал,
Чтобы в Аид послать, – настолько же верно, как верно
То, что тебя никто не вылечит, будь Посейдон сам!»
Так я ответил циклопу. А он Посейдону владыке
Стал молиться и руки протягивал к звездному небу:
«Выслушай, о Посейдон, темнокудрый земли колебатель!
Если я сын твой, моим называться отцом ты гордишься, –
В отчую землю приехать не дай никогда Одиссею,
Сыну Лаэрта, – в доме своем на Итаке живет он.
Если ж судьбою ему назначено милых увидеть,
В дом прекрасный вернуться, в свою отцовскую землю, –
Пусть вернется, но пусть потеряет всех спутников раньше,
Судно в чужой стороне, а в отчизне встретит несчастье!»
Так произнес он молясь, и услышал его темнокудрый.
Бо́льшую глыбу намного схватил Полифем, размахнувшись
В воздухе, с силою он несказанного бросил на голос:
Камень упал позади темноносого нашего судна,
Верхнюю часть руля не задев едва лишь немного.
Но от упавшей скалы взволновалось широкое море:
Судно вперед понесло на волне и погнало на остров
Козий. Когда же туда мы приехали, там остальные
Ждали все вместе суда, хорошо оснащенные: люди
Все истомились, печально сидели, нас ожидая.
К суше прибыв, на песок сейчас же причалили судно,
Сами быстро сошли на берег широкого моря,
Скот же циклопов, согнав с глубокого судна, меж всеми
Поровну весь разделили, никто не остался без доли.
Спутники, скот разделив, затем одному мне особо
Дали большого барана, и мы на прибрежии моря
Бедра бараньи сожгли облаков собирателю Зевсу,
Крона сыну владыке. Но не была принята жертва
Зевсом, который в то время придумывал злую погибель
Нашим судам, хорошо оснащенным, и спутникам верным.
Так мы тогда целый день просидели до солнца заката,
Досыта ели мы мясо и сладкие пили напитки.
Солнце когда уже закатилось и тьма наступила,
Спать легли и заснули затем на прибрежии моря.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Спутников всех разбудил я, немедленно дал приказанье,
Чтобы все, взойдя, на суда, отвязали канаты.
Те взошли сейчас же, на скамьях к уключинам сели,
Море седое затем взбороздили ударами весел.
Дальше поплыли отсюда с глубокой печалью на сердце,
Радуясь все же, что сами спаслись, потеряли хоть милых.

Десятая песня

Приключения у Эола, лестригонов и Цирцеи.
(Вечер 33-го дня)
I.В гостях у Эола1-27
II.Приближение к Итаке28-55
1.Сон Одиссея28
2.Зависть спутников34
3.Ветры на свободе47
III.Опять у Эола56-76
IV.У лестригонов77-134
1.Город и гавань81
2.Разведка95
3.Гибель 11-ти судов118
4.Спасение Одиссеева судна125
V.У Цирцеи135-574
1.Приезд135
2.Намерения Одиссея144
3.Охота на оленя156
4.Одиссей и спутники172
5.Отправление на разведки187
6.Первая группа у Цирцеи210
7.Возвращение Эврилоха244
8.Советы Гермеса274
9.Одиссей и Цирцея308
10.Приготовление к пиру348
11.Обратное превращение373
12.Возвращение к судну400
13.Пиры у Цирцеи446
14.Советы Цирцеи480
15.Отправление в путь и смерть Эльпенора541

После приехали мы на остров Эолию; жил там125
Всеми богами любимый Эол Гиппотад; был пловучим
Этот остров Эола и медной стеной окружен был,
Несокрушимый гладкий утес над стеной возвышался.
В доме детей у него проживало вместе двенадцать,
Взрослых шесть дочерей и шесть сыновей процветало.
Собственных всех сыновей на своих дочерях поженил он;
В доме отца своего и заботливой матери жили,
Всем угощаясь: припасов без меры в дому находилось;
Запах съестного всегда во дворе и в доме был слышен
Целыми днями; ночью со скромными женами вместе
Спали мужья на коврах, на резьбою украшенных ложах.
К ним тогда мы в город приехали, в дом их прекрасный.
Целый месяц гостей принимал он, об Илионе
Всех расспрашивал нас, о судах, об отъезде ахейцев.
Я обо всем рассказал ему хорошо и подробно,
После ж настаивать стал и просить снарядить нас в дорогу.
В этом не отказал, отправленье Эол нам устроил:
Шкуру содрав с вола девятигодовалого, дал мне,
В мех заключил все ветры шумящие, путь заказав им,
Ибо Кронид поручил ему управленье ветрами:
Мог дуновенье он прекратить и поднять по желанью.
Мех привязал он на судне глубоком серебряным белым
Шнуром для крепости, чтобы не выдуло даже немного,
Лишь для меня на дорогу Зефир попутный оставив
Дуть, чтобы нес людей и суда. Не случилось однако
Выполнить, мы погибли по собственной глупости сами.
Девять дней и ночей по широкому ехали морю,
В день десятый уже берега показались отчизны:
Даже огонь разводивших поблизости мы различали,
Сладостный сон на меня, на усталого тут ниспустился,
Ибо все время был на ногах, кораблем управляя,
Чтобы вернуться домой, никому не решался доверить.
Спутники тою порой говорили, одни и другие,
Будто везу я домой серебра и золота много,
Будто Эол Гиппотад подарил мне много сокровищ.
Так говорили иные, глядя на своих на соседей:
«Боги! Насколько его уважают и любят все люди
Всюду, куда попадал, в города, и в земли какие!
Много он вывез из Трои сокровищ, добычи различной,
Взятой в сраженьях. А мы, одинаковый путь с ним проделав,
Едем на судне в отчизну с одними руками пустыми!
Вот и теперь Эол подарил Одиссею по дружбе
Многое. Ну же, посмотрим скорее, что в кожаном мехе,
Сколько в нем золота есть, серебра и прочих сокровищ?»
Так предлагали они. Победили злые советы:
Мех они развязали, – и вырвались ветры на волю!
Спутников плачущих вихрь подхватил, и тотчас по морю
Их понесло далеко от нашей земли. В это время
Я пробудился и стал размышлять в душе непорочной:
Или броситься с судна и в море погибнуть, быть может,
Или вытерпеть молча, с живыми пока оставаться?
Вытерпел я и остался, на судне закутанный лег я.
Наши суда понеслись: подгоняли их буйные ветры
К острову снова Эола; а спутники стоном стонали.
Там на суше сошли и воды заготовили пресной;
Спутники наспех поели у самых судов быстроходных.
Голод и жажду когда утолили питьем и едою,
Вестника выбрав себе и спутника, вместе в дорогу
К славному дому Эола пошел я. Его мы застали
Дома обедавшим вместе со всеми детьми и с женою.
В дом войдя, у дверных косяков на пороге мы сели.
Все удивились в душе и расспрашивать стали пришедших:
«Как попал, Одиссей? Не напал ли губительный демон?
Мы старательно так отправляли тебя, чтобы ехал
В отчую землю к себе иль куда ты сам пожелаешь!»
Так и сказали. А я с опечаленным сердцем ответил:
«Спутники злые меня погубили теперь и несчастный
Сон. Но, друзья, помогите: вполне вам это возможно!»
Так я просил, со словами умильными к ним обращаясь.
Стали безмолвными все, лишь отец, закричал, отвечая:
«С острова вон уйди, из людей живущих гнуснейший!
Я совсем не могу принять и отправить в дорогу
Мужа, который так явно богам ненавистен блаженным:
Прочь, потому что ты прибыл сюда, ненавидимый ими!»
Крикнул и выгнал из дому меня, стонавшего тяжко.
Дальше отсюда поплыли в глубокой печали на сердце.
Тяжкая гребля терзала сердца: сознавая безумье,
Вовсе отчаялись мы в дорогую отчизну вернуться.
Шесть мы дней и ночей непрерывно плыли по морю126,
В день лишь седьмой к Телепилу подъехали, к городу Лама,
Где лестригонов земля, где пастух, коров пригоняя,
Кличет громко другого, который из города гонит.
Там неленивый пастух получал бы плату двойную,
Как за стадо коров, равно за овец белорунных,
Ибо сближаются там со днями светлые ночи.
В славную гавань когда мы вошли, увидели тотчас:
Скалы крутые с боков нависают, ее окружая;
Рядом там торчат вершины высоких утесов,
Узкий проход один для судов морских образуя.
Там удержали мы корабли обоюдокривые,
В гавань глубокую въехав, поблизости их привязали.
В гавани той никогда не бывает волненья большого,
Как и малейшего: тихо внутри всегда и спокойно.
Но свое я поставил вне гавани темное судно,
С самого края к скале привязал веревками крепко;
Сам, на утес крутой поднявшись, кругом огляделся.
Но ни пашни с волами, ни дел человека не видел,
Дым заметил один, от земли поднимавшийся к небу.
Спутников сушей тогда вперед послал я разведать,
Люди ли там на земле живут и питаются хлебом?
Выбрал для этого двух, глашатая третьим прибавил.
Те пошли по дороге пустой, где телеги большие
С лесом проехать могли бы с высокой горы в их поселок.
Деву встретили там, в поселок несущую воду,
Сильную дочь Антифата из племени тех лестригонов.
Девушка воду несла из Артаки, бившей ключами:
Воду она всегда отсюда носила в поселок.
Спутники к девушке той подошли и расспрашивать стали,
Кто у них басилей и кто над ними владыка127?
Девушка быстро на дом указала отцовский высокий.
Спутники в славный дом вошли и застали хозяйку,
С гору высокую ростом: ее испугались ужасно.
С площади быстро она позвала своего Антифата,
Мужа, который для них приготовил злую погибель:
Сразу схватил одного и себе на еду приготовил.
В бегство ударились оба другие, к судам прибежали.
Крики по городу поднял тогда Ангифат, и другие
С разных сторон лестригоны могучие вдруг набежали,
Тысячи их, на людей непохожие, как великаны;
Глыбы от скал отрывая тяжелые, ими швырялись:
Тотчас послышался грохот судов, уже затрещавших,
Крик погибавших людей на судах, разбиваемых теми.
Словно рыб нанизали людей, унесли их для пищи
Страшной. Пока лестригоны губили их в бухте глубокой,
Временем тем от бедра я острый выхватил меч свой,
Им веревки отсек на судне своем темноносом.
Спутников милых ободрив, немедленно им приказал я
Что есть силы грести, чтоб от смерти живыми уехать.
Спутники, смерти боясь, взбороздили ударами море:
Вдаль от нависших утесов понесся корабль мой по морю
Радостно. Все корабли остальные на месте погибли.
Дальше отсюда поплыли с печалью великой на сердце,
Радуясь все же, что сами спаслись, потеряли хоть милых.
К острову Эй приплыли: богиня Цирцея жила там128
Пышноволосая, речью людской она обладала,
Полному гибельных мыслей Аэту сестрой приходилась;
Оба они рождены Гелиосом, свет приносяшим
Людям, а матерью Перса была, Океанова дочерь.
К берегу острова молча подъехав, причалили судно
В бухте удобной, сюда предводимые богом каким-то.
Выйдя на берег, мы там лежали два дня и две ночи,
Душу терзая свою изнуреньем и горечью скорби.
Третий день совершила едва пышнокудрая Эос,
В руки тогда захватил я копье и меч заостренный,
К месту высокому быстро пошел, не удастся ль оттуда
Видеть дела человека и голос услышать, быть может?
Вышел на скалы, на место высокое, там огляделся:
Дым усмотрел, от широкой земли поднимавшийся кверху,
Дым от жилища Цирцеи забором дубовым и чащей.
В мыслях своих и в душе я тогда же раздумывать начал,
Дальше ль итти узнавать, ибо с искрами дым я заметил.
В мысли пришло мне затем, показалось полезней и лучше
Раньше к судну итти быстроходному, к берегу моря,
Спутникам дать пообедать, послать их затем на разведки.
К судну когда подходил своему обоюдокривому,
Тут одинокого, видно, меня божество пожалело,
Выслав оленя с рогами высокими мне на дорогу:
С пастбища в чаще громадный олень пробирался к потоку
Пить, ибо знойное солнце уже истомило оленя.
В спину ударил я зверя, в средину хребта угодил я
Медным копьем, и оно проскочило насквозь через тело:
С криком он в пыль повалился, дыханье покинуло тело.
Я вскочил на оленя и вырвал из раны оружье
Медное, бросил лежать возле зверя и после
Прутьев ивы и веток нарвал и нарезал, веревку129
В сажень скрутил маховую длиною и ею связал я
Ноги убитого зверя громадного. Двинулся после
К черному судну, на спину взвалив исполинскую тушу130;
Шел, на копье опираясь. Такую великую тяжесть
Трудно нести на плече, потому что громаден олень был.
Сбросив тяжелую ношу у нашего судна, ободрил
Спутников ласковым словом, в отдельности каждого мужа:
«Нас нельзя, о друзья, низвергнуть в жилище Аида,
Раньше чем гибели день не наступит, назначенный роком.
Ну, на нашем пока корабле остаются припасы,
Вспомним о пище, не будем терзаться голодным желудком!»
Так убеждал их. Они немедленно мне подчинились:
Сбросив одежды с себя на берег бесплодного моря,
Стали на зверя смотреть с удивленьем: такой был громадный!
После, когда на него нагляделись глазами своими,
Руки помыв, поспешили обед приготовить обильный.
Так мы затем целый день до заката солнца сидели,
Досыта ели мы мясо и сладкие пили напитки.
После, солнце когда закатилось и тьма наступила,
Спать легли мы тогда, на прибрежий моря заснули.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Спутников всех я собрал и сказал им слово такое:
«Спутники, выслушать слово прошу, испытали хоть злое!
Мы совершенно не знаем, друзья, где восток и где запад,
Гелиос где светоносный нисходит под землю и где он
Снова восходит? Быстрее подумаем, может ли выход
В чем-либо быть? Я сам пока никакого не вижу,
Ибо, поднявшись на скалы высокие, всюду глядел я, –
Видел: на острове мы, а кругом беспредельное море;
Остров совсем не гористый. Глазами своими я видел
Дым в середине его, за дубовым бором и чащей.»
Так сказал, и у них сокрушилось милое сердце,
Только вспомнили, что лестригон Антифат с ними сделал,
Сколько циклоп людоед совершил над ними насилий131?
Громко заплакали всё, проливая обильные слезы.
Пользы, однако, плач никакой не принес и нисколько.
Спутников пышнопоножных на два разделил я отряда,
Сам предводителей выбрал затем для того и другого:
В первом сам стал вождем, в другом Эврилох боговидный.
Жребий бросили в шлем, сотрясли и вынули быстро;
Жребий достался тогда Эврилоху, отважному духом. –
Быстро пошел он, а с ним двадцать два товарища с плачем;
Мы, позади оставаясь, печально в ответ им рыдали.
Те за лесом жилище нашли на возвышенном месте,
Дом из камней, хорошо полированных, нимфы Цирцеи.
Горные волки и львы перед домом прекрасным лежали;
Снадобья злого им дав, – Цирцея их заколдовала.
Звери совсем на людей не напали, не бросились с ревом:
Встав, хвостами стали помахивать длинными, словно
Машут хвостами собаки, встречая хозяина дома,
После обеда всегда приносящего лакомый кус им, –
Крепкокопытные волки и львы к ним так приласкались.
Спутники их испугались, увидев ужасных чудовищ.
Встали в преддверии дома богини пышноволосой.
Голос они изнутри услыхали прекрасной Цирцеи,
Ткацкий станок обходившей большой; рукоделья такие132
Тонкие, – лучшие лишь у богини бессмертной бывают
Стал их Полит убеждать, мужей предводитель, который
Был из спутников самым старательным, самым достойным:
«Други, какая-то в доме иль смертная, или богиня,
Ткацкий станок обходя, распевает прекрасные песни, –
Все отзывается возле. Расспросим ее поскорее!»
Так посоветовал им, и они закричали поющей.
Тотчас вышла она, и раскрыв блестящие двери,
Их приглашала войти. Вошли те, забыв осторожность.
Лишь Эврилох не вошел, потому что предвидел коварство.
Всех их ввела она, рассадила на стулья и кресла,
Смеси дала им из сыру с ячменной мукою и медом
Желтым, с Прамнейским вином и туда же подсыпала зелья
Злого, чтоб им об отчизне своей позабыть совершенно.
Только что выпили смеси, Цирцея, их палкой ударив,
Тотчас их загнала в свинушник и там заперла их.
Головы их и тела поросли щетиной, по виду,
Голосу – свиньями стали, но разум людской сохранили.
Плачущих их заперев, для них набросала Цирцея
И жолудей, и каштанов, и терна корней, чтобы ели133,
Свиньям подобно, валяясь в грязи на земле многоплодной.
Скоро пришел Эврилох к темнобокому черному судну;
Горькую весть сообщая об участи спутников милых,
Скорбью великой сраженный в душе, ни единого слова
Вымолвить, как ни старался, не мог; на глазах показались
Слезы обильные: весь в рыданиях он содрогался.
Только когда с удивленьем его мы расспрашивать стали,
Только тогда рассказал он об участи спутников наших:
«Мы, Одиссей благородный, пошли, как ты приказал нам,
Через дубовую рощу и дом в лощине нашли – мы,
Дом из камней, хорошо полированных, нимфы Цирцеи.
Звонко внутри распевала богиня иль женщина песни,
Ткацкий станок обходя. Закричали тогда мы поющей.
Выйдя, сейчас же она раскрыла блестящие двери,
Нас приглашая зайти. Вошли все, забыв осторожность,
Я лишь остался один, потому что предвидел коварство.
Скоро исчезли они, как бы вдруг невидимками стали:
Я не мог усмотреть никого, хоть высматривал долго.»
Так рассказал он, а я, не замедлив, свой меч среброгвоздный
Медный, громадный подбросить к плечу, а за спину повесить:
Лук, приказал ему итти по той же дороге.
Стал умолять он, руками обеими взяв за колени,
С жалобным плачем сказал мне крылатое слово такое:
«Зевса питомец! Туда не веди, но позволь мне остаться,
Ибо я знаю: ни сам не вернешься, ни спутников наших
Ты никого не вернешь. Не лучше ль бежать с остальными
Может быть, этим спасемся от гибели дня и от смерти!»
Так умолял он. Но я Эврилоху ответил на это:
«О Эврклох, разрешаю тебе я здесь оставаться;
Выпей вина и поешь у черного судна кривого.
Я же отправлюсь: нужда заставляет во что бы ни стало!»
Так сказал и пошел от судна и берега к чаще,
Но, проходя по лощине священной, едва был намерен
К дому большому итти Цирцеи, опытной в зельях,
Там Гермеса с жезлом золотым по дороге я встретил;
Был совершенно похож он на мужа совсем молодого, »
Бороду лишь впервые носившего, в возрасте лучшем.
За руку взял он меня, называя по имени, молвил134:
«О злополучный, куда по вершинам горы разошелся,
Места не зная совсем? Взаперти ведь в жилище Цирцеи
Спутники, их как свиней содержат в свинушнике крепком.
Или свободу им дать идешь? Да и сам ты навряд ли
Снова вернешься, но там же останешься, где остальные.
Выручу я лишь тебя, от неволи спасу и избавлю.
Это чудесное зелье возьми, с ним пойди в дом Цирцеи,
С ним лишь гибели день от своей головы отвратишь ты135.
Я расскажу обо всех злоумышленных кознях Цирцеи:
Смесь для тебя приготовит и зелье волшебное всыплет.
Все же тебя превратить не удастся: чудесное зелье,
Данное мною, того не допустит. Скажу по порядку:
Только что длинным жезлом на тебя замахнется Цирцея,
Тотчас же, вытащив острый свой меч от бедра, ты бросайся
С ним на Цирцею, как будто убить им хочешь на месте.
Если в испуге тебя пригласит с собою на ложе,
Ты и не думай никак отказаться от ложа с богиней,
Спутников чтобы спасла и тебя хорошо принимала.
Но от нее потребуй великой клятвы блаженных
В том, что тебе самому не замыслит бедствия злого,
В том, что не сделает слабым тебя без доспехов на ложе.»
Кончил и корень тотчас поднес мне Аргусоубийца,
Вырвав его из земли и свойства его объяснив мне.
Корень был черным совсем, а росток – молочного цвета,
Моли его называют блаженные боги, но трудно136
Вырвать его из земли человеку, а боги все могут.
После того Гермес на высокий Олимп удалился,
Остров лесистый покинув. Пошел я в жилище Цирцеи;
Шел я, а сердце в груди у меня волновалося сильно.
Встал я в преддверии дома богини пышноволосой
Стоя там, громко крикнул – услышала крик мой богиня,
Вышла тотчас она, растворив блестящие двери,
В них приглашая войти. Я вошел с опечаленным сердцем.
Там посадила на кресло с отделкой серебряной сверху,
Лучшей работы, внизу для ног находилась скамейка.
В кубке затем золотом приготовила смесь, чтобы выпил,
Зелье подсыпала внутрь, коварство в душе замышляя.
Выпил ее подношенье. Но зелье осталось безвредным.
Палкой ударив меня, обратилась ко мне со словами:
«Ну, в хлеву поваляйся теперь с остальными своими!»
Кончила. Вытащив меч из ножон заостренный, сейчас же
Бросился я на Цирцею, как будто убить вознамерясь.
Вскрикнула громко она, подбежав, ухватилась за ноги,
С плачем просила меня и крылатое слово сказала:
«Кто ты такой и откуда? Родители где проживают?
Я в изумлении: зелье хоть выпил, но без последствий!
Выдержать зелье такое никто из смертных не может,
Если ты выпил и зелье ограду зубов проскочило137.
(Противоядием, видно, каким-то сам ты владеешь.)
Ты – Одиссей многохитрый, быть может? О нем жезлоносец
Аргоубийца мне говорил нередко: на черном
Судне приедет он быстром, из Трои домой возвращаясь.
Острый поэтому меч свой обратно вложи, и на ложе
Оба вместе пойдем немедленно, чтобы смешаться
В страсти любовной на нем. Доверимся оба друг другу!»
Так убеждала. Но я, возражая на это, сказал ей:
Как ты хочешь, Цирцея, чтоб ласковым был я с тобою, –
В свиней сама поевратила моих товарищей милых;
Здесь меня задержав, замышляя коварство, велишь ты
Мне в почивальню итти и на ложе с тобою ложиться,
Чтобы, быть может, меня, безоружного, сделать бессильным.
Я не желаю с тобою смешаться на ложе любовном,
Если ты, богиня, великой клятвы не дашь мне
В том, что зла какого совсем не намерена делать.»
Кончил. Сейчас же она поклялась, как ей приказал я;
Лишь когда поклялась, совершила великую клятву,
Только тогда я взошел на прекрасное ложе Цирцеи.
В доме четыре служанки заботились тою порою,
Кои работу в доме Цирцеи всегда выполняли.
Те служанки у рощ родились иль источников водных,
Рек и священных потоков, которые к морю струятся138.
Первая снизу на кресла прекрасную ткань расстелила139,
После того их покрыла коврами пурпурными сверху.
Стол серебряный к ним пододвинув, служанка другая
Быстро на стол золотую корзину поставила с пищей.
Третья смешала в кратере серебряной крепкий напиток,
Сладкий, медовый и кубки наполнила им золотые.
Воду четвертая в дом принесла; на треножник высокий
Воду поставив, огонь развела, и вода нагревалась.
Но лишь вода забурлила в сосуде медном, служанка,
В ванну меня посадив, приготовила теплую воду,
Стала на голову лить, освежая ее, как и плечи,
Чтоб изнуренье, душу снедавшее, выгнать из членов.
Но лишь помыла она меня и натерла до блеска
Маслом, а сверху покрыла прекрасным плащом и хитоном,
После, введя, посадила на кресло с серебряным верхом
Лучшей работы, внизу для ног там была и скамейка.
(Воду служанка затем в золотом превосходном кувшине,
Чтобы руки умыть, над серебряным тазом держала.
Гладко обтесанный стол пододвинула после служанка;
Хлеб принеся, разложила почтенная ключница, выдав
Разных съестных из запасов, охотно прибавленных ею.)
Есть пригласила. Душе моей не угодно то было140:
В думу сидел погруженный, в душе предугадывал злое.
Лишь увидала Цирцея тогда, что сидел я и к пище
Рук не протягивал, ибо глубокой был скорбью охвачен,
Близко ко мне подошла и сказала крылатое слово:
«Что ты сидишь, Одиссей, человеку подобно немому,
Душу терзаешь свою, питья и воды не касаясь?
Или, быть может, боишься другого коварства? Бояться
Нечего, ибо тебе поклялась я великою клятвой.
Так убеждала. Но я, возражая, на это, ответил:
«Кто, богиня Цирцея, какой человек справедливый
Мог бы теперь наслаждаться питьем и едою прекрасной?
Прежде я должен увидеть своих друзей на свободе.
Если меня от души питьем и едой угощаешь,
Дай самому мне увидеть свободными спутников милых!»
Так я просил, и Цирцея сейчас же из комнаты вышла,
Посох имея в руке, растворила в свинушнике двери,
Выгнала жирных свиней, девятигодовалых по виду.
Встали рядами они. Средь них проходила Цирцея,
Зельем намазала их, в отдельности ту и другую.
Стала на теле щетина спадать, что у них появилась
Раньше от вредного зелья волшебницы сильной Цирцеи.
Сделались снова людьми, но красивее стали, чем раньше,
Много моложе и лучше и выше казались по росту.
Сразу узнали меня, друг за другом к руке прикоснулись,
С горечью все застонали, с прискорбием жалостным. Всюду
Стон раздавался по дому. Цирцея сама пожалела.
Близко богиня богинь подошла и ко мне обратилась:
«Зевса питомец, герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!
К быстрому судну идите теперь и к берегу моря,
Прежде всего втащите на сушу немедленно судно,
Снасти с имуществом всяким в пещеру затем отнесите,
Сами ж назад возвращайтесь, как ты, так и спутники вместе.»
Так приказала она. Подчинилось отважное сердце:
К быстрому судну пошел я поспешно и к берегу моря,
Спутников милых нашел на своем корабле быстроходном:
Плакали горько они, проливая обильные слезы.
Как из загонов телята бегут за коровами в стаде,
К стойлам идущими после зеленой травы изобильной,
Прыгают вместе, резвятся, своих матерей окружая,
Громко мычат им навстречу: загоны уже их не держат, –
Слезы из глаз проливая, ко мне устремились навстречу,
Радуясь так, словно в город вернулись к себе на Итаку,
Где родились и росли, в отчизну, на остров скалистый;
Слезно ко мне со словами крылатами так обратились:
«Рады мы, Зевса питомец, что к нам, наконец, ты вернулся,
Рады, словно опять на Итаку родную вернулись!
Ну, расскажи нам скорей, с остальными что приключилось?»
Так обратились ко мне. Им ответил я ласковым словом:
«Втащим на сушу скорее свое быстроходное судно,
Снасти с имуществом всем корабельным в пещере мы спрячем
После этого сами за мною следуйте вместе,
Чтобы товарищей видеть в жилище священном Цирцеи,
Пьющих вино за столами, обильными всякою пищей.»
Кончил. Немедленно все моему подчинились приказу.
Только один Эврилох удержать остальных попытался;
К ним обратившись, такое крылатое слово сказал им:
«Жалкие люди, куда вы, к какому из зол устремились,
В дом поспешая Цирцеи? Она ведь и вас, вероятно,
В свиней клыкастых, во львов и волков превратить не замедлит,
Чтобы затем поневоле вы дом стерегли у Цирцеи.
Так поступил и циклоп, у которого спутники наши
Были на скотном дворе во главе с Одиссеем отважным:
Дерзкая смелость его сгубила товарищей наших!»
Так уговаривал он. Я в мыслях своих колебался,
Вытащить, может быть, меч у бедра могучего острый,
Голову, может, отсечь Эврилоху и бросить на землю,
Был он хоть родственник близкий? Но спутники прочие словом;
Кротким меня удержали, одни подходя за другими:
«Зевса питомец, оставим его; прикажешь, быть может,
Возле судна остаться ему, его охранял бы.
Нас поведи скорее к священному дому Цирцеи.»
Это сказав, мы от судна пошли и от берега моря.
Но Эврилох не остался у нашего судна кривого,
Сзади пошел за нами, моей испугавшись угрозы.
Спутников прочих в то время заботливо вымыли дома,
Маслом жирным затем их всех натерла Цирцея,
В мантии плотные после, в хитоны их нарядила.
В доме их всех мы нашли: пировали они, веселились.
Те же, увидев друг друга и вспомнив о том, что случилось,
Громко заплакали: плач их по дому всему раздавался.
Близко богиня богинь ко мне подошла и сказала:
«О Лаэртид, Одиссей многохитрый, Зевса питомец!
Незачем больше вам плакать, сама превосходно я знаю,
Сколько вы вынесли бедствий, по рыбному плавая морю,
Сколько вас погубили на суше враждебные люди!
Ну, теперь едой насыщайтесь, вином запивайте,
Чтобы у вас в груди укрепились прежние, силы,
Кои раньше имели, впервые покинув отчизну,
Скалы Итаки. Теперь малодушными, слабыми стали,
Вечно о трудных скитаньях своих вспоминая, ни разу
Сердцем не веселились со времени горьких страданий.»
Так убеждала, и мы подчинились душою отважной.
Целый год постоянно сидели мы там за пирами,
Досыта ели мы мясо и сладкие пили напитки141.
Но лишь окончился год, до конца совершилися сроки,
Месяцы, многие дни круговратного года минули,
Спутники верные стали ко мне обращаться с призывом:
«Вспомни, безумец, теперь хоть о нашей любимой отчизне,
Если нам суждено спастись и с тобою достигнуть
Дома с высокою кровлей в земле отеческой милой!»
Так убеждали меня. Подчинился я сердцем отважным.
Весь просидели мы день до заката блестящего солнца,
Досыта ели мы мясо и сладкие пили напитки.
Солнце когда закатилось и тьма наступила на землю,
Спутники в доме, уже потемневшем, легли и заснули.
Я же к Цирцее пришел и, взойдя на прекрасное ложе,
Стал умолять на коленях. Богиня услышала голос.
С просьбою к ней обратившись, крылатое слово сказал я:
«Данное мне обещанье, Цирцея, молю я исполнить,
В отчую землю отправить: туда всем сердцем стремлюсь я,
Жаждут и все другие, терзают мне милую душу,
С плачем все умоляют, едва отойдешь ты подальше.»
Так умолял я. Богиня богинь мне ответила тотчас:
«Зевса питомец, герой Лаэртид, Одиссей хитроумный!
Незачем больше уже у меня проживать против воли.
Вам в другую дорогу отправиться следует раньше:
В область Аида проникнуть и в дом Персефоны ужасной.
Там ты душу слепого фиванца Тиресия спросишь:
Лишь ему одному Персефона оставила разум142
Прежний таким же, как был у живого, совсем неизменным;
Души всех других как тени лишь носятся, реют.»
Так рассказала она. У меня сокрушилося сердце:
Сидя на ложе, я плакал, душа у меня не хотела
Больше жить на земле, ни глядеть на сияние солнца.
Но лишь, катаясь на ложе, вполне я насытился плачем,
Только тогда я ответил словами богине Цирцее:
«Кто, Цирцея, в дороге такой вожатым нам будет,
Ибо на черном судне в Аид никто не добрался!»
Кончил. Богиня богинь сейчас же сказала на это:
«Зевса питомец, герой Лаэртид, Одиссей многохитрым!
Вовсе и думать не нужно тебе о вожатом на судне:
Мачту поставь на нем, распусти паруса и спокойно,
Сядь у руля, и оно понесется дыханьем Борея.
Но лишь на парусном судне своем Океан переедешь,
Низменный берег увидишь и рощу затем Персефоны,
Черные тополи ввысь, а также бесплодные ивы.
К берегу судно причаль у бурлящей воды Океана;
В темную область Аида иди после этого тотчас.
Реки увидишь в Аиде Пирифлегетон с Ахеронтом,
Там и Коцит протекает, рукав подземного Стикса;
Там и скала, где с шумом сливаются оба потока.
Ближе, герой, подойди, соверши, как тебе говорю я:
Выкопай яму в локоть один шириной и длиною,
Возле ямы бесплотным теням соверши возлиянье
Первое – налитым в мед молоком, второе – напитком
Крепким, а третье – водою с мукою ячменною белой.
Жертву свершив, обещай головам бестелесным умерших,
Лишь Итаки достигнешь, зарезать бесплодную телку
Лучшую, сжечь на костре с прибавкой богатых подарков;
В жертву отдельную старцу Тиресию должен зарезать
Черную цветом овцу, изо всех наилучшую в стаде.
Жертвой когда насладятся умерши к славные души,
Там барана еще заколи с темнорунной овцою,
Их посвяти Эребу, а сам отойди от той ямы
Вдоль по теченью потока, – увидишь там ты: другие143
Многие души сойдутся умерших разных. Тогда-то
Спутников прочих своих подними и овец прикажи им
Тех, что лежат, заколоть беспощадною острою медью,
После шкуру содрать с них и сжечь и богам обещанье
Дать, Персефоне страшной и грозному богу Аиду.
Сам затем, обнажив от бедра медноострый, громадный
Меч свой, сиди, никому не давай из голов бестелесных
Крови напиться, пока не расспросишь Тиресия старца.
Там, предводитель племен, не замедлит придти предсказатель,
Скажет он тебе про дорогу, размеры дороги,
Как возвращаться и как по рыбному морю проехать.»
Кончила так, и тогда златотронная Эос явилась.
В плащ и хитон меня затем нарядила Цирцея,
В светлое длинное платье сама она нарядилась,
Тонкопрелестное платье, на чресла набросила пояс
Свой золотой, прекрасный, платок накинула сверху.
Дом весь я обошел и спутников ласковым словом,
К каждому близко вставая, будил, поднимая с постели:
«Ну, от сладкого сна пробудитесь, идите скорее,
В путь отправить Цирцея почтенная мне обещала.»
Так поднимал их. Они подчинились отважной душою.
Но невредимыми всех увезти не пришлось мне отсюда:
Младшим из спутников всех Эльпенор был, не очень отважный;
Воин во время войны и по разуму не был далеким;
Крепко упился вином он в жилище священном Цирцеи,
Лег отдыхать на прохладе отдельно от спутников прочих;
Стук услышав и шум неожиданный в путь заспешивших,
С места он сразу вскочил и пошел, позабыв совершенно
То, что ему осторожно по лестнице нужно спускаться;
С кровли поэтому прямо шагнул и упал: позвоночник
Весь сокрушился до шеи, душа же в Аид отлетела.
Спутники лишь подошли остальные, им слово сказал я:
«Все вы собрались домой в дорогую отцовскую землю
Плыть. Но путь иной назначила раньше Цирцея:
В область Аида проникнуть и в край Персифоны ужасной,
Чтобы там расспросить фиванца Тиресия душу.
Так сказал, и у них сокрушилося милое сердце:
Плакали, сидя на месте, и длинные волосы рвали.
Пользы, однако, от слез никакой никому не бывало.
К быстрому судну когда подошли мы и к берегу моря,
Скорбью охвачены были и лили обильные слезы.
Тою порою Цирцея пришла к чернобокому судну.
Там привязала барана она с темнорунной овцою,
Нас обогнав незаметно: никто увидеть не может
Бога идущего, если сам бог того не захочет.

Одиннадцатая песня

Жертвы за умерших (для вызова умерших).
(Вечер 33-го дня)
I.Приезд в Аид и принесение жертв1-36
II.Тени умерших36-330
1.Появление многих теней36
2.Эльпенор51
3.Мать Одиссея84
4.Предсказание Тиресия90
5.Разговор с тенью матери152
6.Знаменитые женщины226
а) Тиро235
б) Антиопа, Алкмена и Мегара260
в) Эпикаста271
г) Хлорида281
д) Леда298
е) Ифимедея305
ж) Ариадна и др.321
III.Перерыв рассказа330-384
IV.Продолжение рассказа Одиссея385-640
1.Беседа с Агамемноном385
2.Беседа с Ахиллесом467
3.Встреча с Аяксом541
4.Другие встречи567-633
а) Судья Минос567
б) Орион572
в) Титий576
г) Тантал582
д) Сизиф593
е) Геракл601
ж) Другие тени628
5.Отъезд из Аида636-640

К судну когда подошли мы и к берегу темного моря,
Прежде всего мы его на священное море столкнули,
Мачту для паруса после на черном поставили судне,
В жертву затем на него загнали овец, напоследок
Грустные сами взошли, проливая обильные слезы.
Пышноволосая нимфа Цирцея, владевшая речью,
Грозная силой могучей богиня, послала попутный
Ветер, надувший нам паруса темноносого судна.
Снасти различные все приготовив на судне глубоком,
Сели мы: ветер и кормчий направили судно по морю;
Были тугими весь день паруса мореходного судна.
Солнце уже закатилось и все потемнели дороги144.
Судно дошло до пределов глубокой реки Океана;
Там находится город народа мужей киммерийских,
Вечно покрытый туманом и тучами: яркое солнце
Там никогда не блеснет ни лучами своими, ни светом,
Путь ли когда от земли совершает по звездному небу,
С неба ль на землю обратно когда возвращается снова:
Тьма простирается там над жалкими смертными вечно.
Судно причалили там мы, как только приплыли, овец же
Вывели, сами пошли по теченью реки Океана,
Чтобы до места дойти, о котором сказала Цирцея.
Там Перимед с Эврилохом овец, назначенных в жертву,
Крепко держали, а я, от бедра остролезвейный меч свой
Выхватил, выкопал в локоть один глубиною канаву,
Возле нее совершил я бесплотным теням возлиянья:
Первое – налитым в мед молоком, второе – напитком
Крепким, а третье – водою, посыпав ячменной мукою.
Много молясь, обещал я теням бестелесным умерших,
Буду лишь на Итаке, зарезать бесплодную нетель,
Лучшую, сжечь на костре с приношеньем богатых подарков.
После отдельную жертву Тиресию старцу зарезать –
Черную цветом овцу, изо всех наилучшую в стаде.
Жертвы когда и молитвы свершил я о том, чтобы вызвать
Души умерших, содрал я с овец чернорунные шкуры:
Темная кровь потекла с них в канаву. На запах же крови
Стали слетаться с Эреба умерших славные души,
Юношей души и жен молодых, и опытных старцев,
И удрученных печалью недавнею девушек нежных:
Медными копьями в битвах смертельно раненных много,
Много в сраженьях убитых, в доспехах кровавых на теле,
С разных сторон появляясь, во множестве возле канавы
С воем ужасным слеталось: охвачен был страхом я бледным.
Спутников прочих ободрив, сейчас же велел им с овец я,
С тех, что заколоты были безжалостной острою медью,
Шкуры содрать и сжечь на огне, и богам обещанье
Дать, Персефоне ужасной и грозному богу Аиду.
Сам затем, обнажив у бедра медноострый громадный
Меч, сидел, ни одной не давал из-голов бестелесных
Крови напиться, пока не спросил я Тиресия душу.
Первою спутника тень Эльпенора пришла, потому что
Не был еще под землею широкодорожною скрыт он:
Труп у Цирцеи оставили без погребенья и плача,
Слишком поспешно отъехав: другим озабочены были.
С плачем взглянул я тогда на него и, в душе сожалея145,
Так обратившись к нему со словами крылатыми, молвил:
«О Эльпенор, как явился сюда ты, в туманную область,
Раньше меня, хоть и пеший, тогда как на судне приплыл я?»
Так спросил Эльпенора, и с воплями так он ответил:
«О Лаэртид, Одиссей многохитрый, Зевса питомец!
Волею демона злого упился вином и погиб я:
В доме Цирцеи на кровле улегшись, совсем позабыл я
К лестнице длинной итти и по ней спуститься обратно, –
С кровли я прямо шагнул и упал: у меня позвоночник
Весь до шеи разбился, душа же в Аид отлетела.
Именем близких твоих, оставшихся дома, молю я,
Ради супруги с отцом, воспитавших тебя с малолетства,
Именем сына молю Телемаха, живущего дома, –
Знаю ведь я, что отсюда, из дома Аида, уехав,
Снова к острову Эй направишь корабль соразмерный:
Там обо мне не забудь и без погребенья и плача,
Я умоляю, меня не оставь, как на остров приедешь,
Чтоб повода даже для гнева богов не явилось;
Труп мой сожженью предай с моими доспехами вместе,
Холм погребальный насыпь возле берега моря седого
Мужу жалкому, чтобы и в будущем знали потомки.
Просьбу другую исполни: весло водрузи над могилой,
Коим при жизни я греб, находясь меж друзьями живыми.»
Так умолял он меня. Отвечая на это, сказал я:
«Сделаю все тебе, злополучный, и все я исполню.»
Так мы, словами меняясь печальными, оба сидели,
Я, у канавы, над кровью, свой меч обнажив заостренный,
Спутника тень с другой стороны, говорили о многом.
После ко мне подошел умершей матери призрак,
Дочери милой вождя Автолика – душа Антиклеи.
Я уезжая в святой Илион, живою оставил
Дома ее и, увидев теперь, от жалости плакал.
Все же не дал и ей, хоть и очень жалел, приближаться
К крови до тех пор, пока не спросил я Тиресия старца.
Скоро тень подошла Тиресия старца, имея
Скипетр в руке золотой, признала меня и сказала:
«О Лаэртид Одиссей хитроумный, Зевса питомец!
Жалкий! Зачем ты в Аиде, со светом солнца расставшись?
Здесь только тени умерших увидишь и скорбное место!
Острый свой меч отврати, отодвинься и сам от канавы,
Дай напиться мне крови, и правду всю выскажу после!»
Так он сказал. Ото рва отойдя, я в ножны среброгвоздный
Меч свой обратно вложил. Непорочный тогда предсказатель,
Крови темной напившись, немедленно слово сказал мне:
«Ты, Одиссей блестящий, хлопочешь о сладком возврате146;
Но божество для тебя возвращенье сделает трудным;
Знаю, – не скрыться тебе от гнева Энносигея:
. . .
Все же доедете вы до Итаки, хоть вытерпев злое.
Сердце свое удержать постарайся и спутников милых
Всех удержи равно, прибыв на Тринакию остров147,
Темное море проплыв на судне своем оснащенном:
Там пасущихся коз и коров, и баранов найдете,
Скот Гелиоса бога, который все видит и слышит.
Если не тронутым скот оставите, на возвращенье
В отчую землю надейтесь, хоть злое претерпите раньше;
Если же вред причините коровам священным, погибель148
Судна и спутников я предвещаю, но сам ты спасешься,
Спутников всех потеряв, на чужом корабле возвратишься,
Поздно хотя и плохо, и дома застанешь несчастье:
Буйных мужей, у тебя разоряющих дом и богатства,
Богу подобной жены женихов, дары приносящих.
Ты, вернувшись домой им всем отомстишь за насилья.
После, как в собственном доме убьешь женихов вероломных
Хитростью или в открытом сражении острою медью,
Снова в дорогу иди с веслом на плече корабельным;
Странствовать должен до тех пор, пока людей ты не встретишь,
Вовсе не знающих моря и пищи своей не солящих:
Люди те никогда не видали судов краснобоких,
Как и сделанных весел, судам заменяющих крылья.
Признак тебе укажу я, легко узнаваемый, ясный:
Если какой-либо путник, с тобой повстречавшийся, спросит,
Что за лопату несешь у себя на плече на блестящем, –
Можешь тогда воткнуть весло корабельное в землю
И принести Посейдону владыке прекрасную жертву,
Жирного прежде барана, вола, кабана напоследок.
После, вернувшись домой, соверши гекатомбы святые
Всем по порядку богам Олимпийским бессмертным, какие
Небом широким владеют. На море тебя не настигнет149
Смерть, но тогда лишь умрешь, когда хорошо доживешь ты
В полном довольстве, счастливым до старости и в окруженьи
Граждан счастливых. Все это по правде я предвещаю.»
Так он закончил. А я, отвечая на это промолвил:
«Это, Тиресий, конечно, назначили сами мне боги.
Ну, расскажи мне теперь о другом, без утайки поведай:
Это матери душу, умершей недавно, я вижу;
Молча она возле крови сидит и на сына не смеет
Прямо взглянуть и сказать ему хоть единое слово.
Мне объясни, владыка, что сделать, меня чтоб узнала?
Так я его вопросил, и ответил Тиресий на это:
«Это легко разъяснить я могу, чтобы было понятно:
Тот из умерших, кому позволишь приблизиться к крови,
Правду тебе без утайки немедленно сказывать будет;
Если ж кому не позволишь, назад он опять удалится.»
Так объяснил и вернулся владыка Тиресий обратно
В область Аидову, мне сообщив, что назначили боги.
Я ж остался на месте и матери ждал возвращенья.
Скоро вернулась она и, насытившись темною кровью,
С грустью признала меня и сказала крылатое слово:
«Сын мой! Как ты живым появился в Аидовом крае?
Трудно проникнуть сюда человеку живому и видеть
Тут в середине потоки великие, страшные реки,
Прежде всего Океан: переплыть его невозможно,
Разве что есть у кого хорошо оснащенное судно.
Долго ль блуждая по морю, сюда ты прибыл из Трои
Вместе на судне своем с остальными своими друзьями?
Был на Итаке, быть может, и видел дома супругу?»
Так расспросила она. Отвечая на это, сказал я:
«Милая мать! Привела до Аида нужда: прорицанье
Должен был от фиванца Тиресия здесь получить я.
Не был еще на Итаке, нога не вступала в отчизну
Милую, но постоянно терплю я несчастья, блуждая
С самой поры, когда в Илион, обильный конями,
Вместе со светлым Атридом поплыл я с троянцами биться150.
Ну же, скажи мне теперь, объясни без утайки по правде,
Кера какая тебя обуздала мучительной смертью?
Иль от долгой болезни ты кончила жизнь, иль, быть может,
Тихой стрелой тебя поразила, придя, Артемида?
Мне расскажи об отце и о сыне, которых оставил, –
Им остается ль почетный участок, иль им уж владеет151
Кто-то другой? Говорят ли еще, что вернусь я в отчизну?
Также скажи мне о планах, намерениях милой супруги,
Все ли при сыне живет, соблюдая порядок и верность,
Или замуж взята кпким-либо знатным ахейцем?»
Кончил. Почтенная мать на вопросы ответила тотчас:
«В доме твоем сейчас продолжает жить Пенелопа,
Ночи и дни хотя в постоянной печали проходят:
Вечно тоскует она, проливая обильные слезы.
Полным участком твоим ни один не владеет ахеец152,
Но Телемах им владеет, сидит на пирах, на которых
Равные части дают, как судье восседать подобает, –
Все приглашают его. У тебя проживает отец твой
В поле и более в город не ходит уже, не имеет
Теплой одежды, мягких ковров и плащей для постели:
В холоде спит он зимою, валяется там, где и слуги,
Возле огня очага, укрываясь убогой одеждой.
Лето когда наступает, за ним богатая осень,
Всюду ему в саду-винограднике ложе готово:
Листьев опавших везде на земле рассыпано много;
Там он печальный лежит и терзается скорбью великой,
Плачет об участи сына: безрадостна старость Лаэрта.
Вот и я умерла и дорогу закончила жизни.
Но ни сама Артемида охотница в дом не являлась
С тихими стрелами, чтобы меня умертвить без болезни,
И никакая болезнь не настигла, которая может
Тяжким своим изнуреньем дыханье похитить из членов, –
Только тоска по тебе, Одиссей, по тебе лишь забота
С нежною к сыну любовью похитили жизнь и усладу.»
Так изливалась она. Умилившись душою, хотел я
Матери призрак умершей схватить в объятья руками:
Трижды я к ней устремлялся, душа призывала к объятьям;
Трижды из рук моих материнская тень ускользала;
Острой жалостью больше еще омрачилося сердце.
К матери я повернулся, сказал крылатое слово:
«Мать, почему от меня ускользаешь, когда устремляюсь
Так я своими руками обнять, хоть и в доме Аида,
Чтобы обоим нам плачем в объятьях вполне насладиться?
Или мне Персефона владычица призрак послала
Твой, чтобы больше еще горевать и стонать от печали?»
Кончил. Немедленно мать дорогая ответила так мне:
«Горе, любимый мой сын, изо всех людей злополучный!
Зевсова дочь Персефона тебя не ввела в заблужденье:
Доля умерших такая, для всех предназначена смертных,
Ибо уже ни костей мертвецы не имеют, ни мяса:
Огненным пламенем, силой его уничтожено тело,
После того как дыханье покинуло белые кости;
Тело покинув, душа, сновиденью подобно, порхает.
К свету направься скорее и все, что в Аиде увидел,
Помни и знай, чтобы после жене рассказать Пенелопе.»
Так мы действительно оба словами тогда обменялись.
Женщины после пришли, Персефона их всех присылала,
Сколько ни есть дочерей и жен благородных и лучших;
Все собрались толпою у темной разлившейся крови.
Я раздумывать стал, как расспрашивать каждую душу?
Мне показалось тогда такое решение лучшим:
Вытащив меч длинноострый, размахивать стал им у крови,
Сразу всем не давая насытиться темною кровью.
В очередь стали тогда приближаться одна за другою,
Каждую спрашивал я, узнавая породу и имя.
Первой из них увидел Тиро, знаменитого рода,
Мне сказавшей: – она – непорочного ветвь Салмонея,
Стала после женою Кретея, Эолова сына.
Бога реки Энипея она затем полюбила
И посещала поток, разливавшийся светлой струею, –
Много прекраснее всех потоков других протекал он.
Энносигей земледержец, ему уподобившись видом,
В устье широком реки многоструйной возлег с нею рядом,
Темные волны, подобно реке, окружили лежавших,
Смертную скрыв Тиро и бога, кругом нависая.
Пояс девический ей развязал, самое ж усыпил он.
Но Посейдон, лишь окончил объятья любовного ложа,
К ней прикоснувшись рукой, называя по имени, молвил:
«Радуйся, женщина, этой любви: не минует и года,
Славных родишь ты детей, – без последствий совсем не бывает
Ложе с бессмертным. Детей воспитай, о них позаботься;
Я же к себе отправляюсь. Меня называть не должна ты:
Лишь для тебя Посейдон я, могучий земли колебатель.»
Так произнес он, затем погрузился в волны морские.
Та, забеременев, Пелия в срок родила и Нелея;
Слугами сделались оба могучими Зевса владыки:
Множеством стад обладая, в широкообильном Иолке
Жительство первый имел, Нелей же в Пилосе песчаном.
Прочих Кретею она родила, басилея средь женщин,
Конника Амитаона, Эзона, а также Ферета.
После Тиро я увидел Азопову дочь Антиопу,
Ту, что хвалилась, что даже у Зевса в объятиях спала,
После двух сыновей родила, Амфиона и Зета;
В Фивах они семивратных впервые жить поселились,
Крепкие башни они воздвигли, ибо без башен
В городе жить не могли бы, хоть оба могучими были.
Амфитриона супругу за нею я видел, Алкмену:
Зевсу владыке она родила, в любви с ним смешавшись,
Сына Геракла, мужа-подвижника с львиной душою.
С ней увидел я дочь властелина Креонта Мегару,
Неодолимого силой ничьею Геракла супругу.
Там Эпикасту я видел прекрасную, матерь Эдипа;
Грех величайший она совершила лишь по незнанью:
Стала супругою сына. На матери милой женился
Сын Эпикасты, и боги затем обнаружили это.
Множество вытерпев бедствий по воле жестокой бессмертных,
В Фивы желанные прибыл Эдип и кадмейцами правил153.
К крове она подвязала немедленно петлю тугую,
Страшное горе узнав, спустилась к воротам Аида
Крепким, а сыну-супругу оставила горестей столько,
Сколько Эриннии дали за грех против матери милой.
Видел там я Хлориду красавицу; некогда выдав
Выкуп несметный, Не лей на прекрасной Хлориде женился,
Дочери самой меньшой Амфиона, Иасова сына;
Был Амфион могучим вождем в Орхоменском Минее.
В Пилосе эта Хлорида была басилеей, у ней же
Нестор и Хромий сыны с Периклименом смелым родились;
После Перо родила знаменитую, чудо средь женщин;
Было немало у ней женихов-соседей; Нелей же
Выдать хотел за того, кто пригонит ему из Филаки
Сильных Ификла волов круторогих с широкими лбами.
Их пригнать один предсказатель божественный взялся,
Выполнить подвиг, однако, решенье богов помешало:
Взяли в плен его пастухи деревенские в стычке.
Дни когда совершились и месяцы полного года
Круговоротного снова и сроки пришли напоследок,
Сила Ификла тогда предсказателя освободила,
Всю предсказавшего правду. Свершалася Зевсова воля.
Леду увидел я после того, жену Тиндарея,
Двух сыновей Тиндарею родившую, сильных и смелых
Кастора конника и Полидевка, бойца на кулачки154;
Их взяла живыми земля животворная рано;
Но и внизу земли, любовью пользуясь Зевса,
В очередь оба посменно живут через день и в черед свой
Делаясь мертвыми, равный с богами почет получают.
Ифимедею затем, Алоэя супругу, увидел:
Хвасталась тем, что в любви с самим Посейдоном смешалась,
Двух родила сыновей, кратковечными бывших однако:
Отоса, равного богу, другого с ним Эфиальта;
Жирная их земля вскормила, двух великанов;
Славному лишь Ориону они красотой уступали.
Девятилетние были по девять локтей шириною,
Выросли в тридцать шесть локтей высотой оба брата;
Даже бессмертным богам угрожали они, похваляясь
Биться на них итти, на Олимп войну принести им:
Оссу пытались они взгромоздить на Олимп, а на Оссу
Пелий, лесами покрытый, чтоб легче до неба добраться.
Если бы зрелости оба достигли, могли бы угрозу
Эту исполнить, но их умертвил сын Латоны и Зевса,
Прежде чем первый пушок показался у них под висками
И подбородок зарос бородою. Федру и Прокну
Видел, еще Ариадну красавицу, Миноса дочерь:
Некогда вывез ее на святые Афинские горы
С острова Крита Тесей, насладиться ж с нею любовью
Он не успел: Артемида убила красавицу прежде,
Вняв Диониса советам, на Дии, водой окруженной.
Майру с Клименою видел, за ними еще Эрифилу
Страшную: предала мужа, дары получив золотые.
Но обо всех других не скажу, – перечислить не мог бы
Всех дочерей и жен всех героев, увиденных мною:
Целой, верно, ночи не хватит божественной. Время
Спать уже; иль на судне ночую с гребцами, иль в доме,
Мне же вы и боги отъезд демой приготовьте.»
Так он закончил. Они же в молчании полном притихли:
Всех захватил рассказ, в потемневшем законченный доме.
Первой Арета так белорукая слово сказала:
«Этого мужа, феаки, каким вы считаете? Станом,
Ростом и разумом вам он не кажется ль самым прекрасным?
Мой он гость, но ему оказать уважение должен
Каждый. Поэтому гостя нельзя торопливо отправить,
Нужно прибавить ему даров, – ведь немало сокровищ
Каждый из вас у себя сохраняет, по милости Зевса.»
Старый герой Эхеней со словами ко всем обратился:
Был он из всех феаков старейшим по возрасту мужем:
«Нам, о друзья, басилея разумное слово сказала,
С нашим желаньем и мыслью согласное. Ей подчинитесь.
Сам Алкиной пусть все же прикажет исполнить по слову155
В очередь выступил после него Алкиной и промолвил:
«Будет приказано мной, коль жив я и силу имею, –
Веслолюбивыми всеми феаками я управляю.
Гость потерпит пускай, хоть сильно он жаждет вернуться:
Следует все-таки утра дождаться, когда все подарки
Я соберу. Должны об отправке заботиться мужи
Все, наиболее я, как имеющий силу в народе.»
Так Одиссей многоумный, ему отвечая, промолвил:
«О властелин Алкиной, изо всех благороднейший смертных!
Если меня даже на год принудите здесь оставаться,
Но отправите все ж и дадите дары дорогие,
Я и на то соглашусь, потому что мне выгодней будет
С полными в милую землю мою руками вернуться:
С большим, быть может, почетом и большей любовию люди
Встретят меня на Итаке, когда туда возвращусь я.»
Снова ему Алкиной, отвечая на это, промолвил:
«О Одиссей, мы тебя, хорошо разузнав, не считаем
Хитрым или лукавым обманщиком; много земля их
Черная кормит, и мною на ней таких разъезжает,
Ложь измышляющих, то говорящих, чего не видали156.
Внешне прекрасен рассказ твой, внутри благороден по мысли.
Повесть о бедствиях скорбных, своих и других аргивян всех
Нам рассказал ты теперь, подобно певцу, превосходно.
Ну же, скажи нам теперь, откровенно поведай нам правду,
Видел кого из своих богоравных сподвижников, кои
Прибыли вместе с тобой в Илион и погибли на месте?
Ночь перед нами длинна, бесконечна и вовсе не время
В доме спать: расскажи о делах удивительных дальше, –
Выдержу я до зари божественной, если ты в доме
Можешь продолжить рассказ о собственных бедствиях этих.»
Так Одиссей многоумный, ему отвечая, промолвил:
«О властелин Алкиной, из всех благороднейший смертных!
Время есть у нас и для сна после долгих рассказов.
Если действительно жаждешь послушать еще, я согласен
Дальше тебе рассказать и о бедствиях более грустных
Спутников милых и верных, которые после погибли, –
Тех, что спаслись на войне, приносящей обильные слезы,
Но на возвратном пути погибли от женщины злобной.
После, когда Персефона богиня рассеяла всюду157
В разные стороны легкие тени порхавшие женщин,
Вскоре пришла душа Агамемнона, сына Атрея,
Скорбная; души собрались вокруг и другие, какие
В доме Эгиста погибли, убитые злым вероломством.
Крови лишь темной напился, меня узнал он сейчас же,
Плакаться громко он стал, проливая обильные слезы,
Руки ко мне простирая, тянулся ко мне прикоснуться;
Но не имел уже неизменными крепость и силу
В гибких суставах, какие когда-то при жизни имел он.
Льющего слезы увидев, его глубоко пожалел я
И, обратившись к нему, сказал крылатое слово:
«Сын Атрея славнейший, владыка мужей Агамемнон158!
Кера какая тебя укротила мучительной смертью159?
Или тебя Посейдон погубил на судах мореходных,
Ветры ужасные бури свирепой подняв по дороге?
Той порою, как ты похищал их волов иль баранов?
Или враждебные мужи тебя укротили на суше
В битве ль с врагами убит, защищавшими город и женщин?»
Так я расспрашивал. Он мне ответил на это сейчас же:
«О Лаэртид, Одиссей многохитрый, Зевса питомец!
Нет, не владыка морей меня на судах уничтожил,
Ветры ужасные бури свирепой подняв по дороге;
Нет, не враждебные мужи меня умертвили на суше, –
Смерть и погибель мне приготовил Эгист вероломный
Вместе с женою зловредной, когда мы у них пировали;
В дом пригласил и убил он, как в яслях вола убивают.
Так я и умер несчастной и жалкою смертью, кругом же
Прочие спутники пали подобно свиньям белоклычным,
Если их колют в доме богатого властного мужа
Или для свадьбы, иль пира хозяйского, или вскладчину.
Ты хоть бывал и сам, когда аргивян убивали
Многих, равно в поединках и в общих битвах свирепых,
Все ж ужаснулся бы больше намного, когда бы увидел,
Как у чаш на столах, едою всякою полных,
В комнате трупы валялись, а кровь разливалась по полу160.
Самое жалкое рядом услышал я – голос Кассандры,
Дочери старца Приама: ее Клитемнестра убила
Вредная возле меня. По земле я протягивал руки,
Хоть умирал, но тянулся к мечу. А с глазами собаки
Вышла жена, не посмев отходящему в область Аида
Мужу глаза и рот закрыть дерзновенной рукою.
Нет ничего страшнее, собачнее женщины, если
В сердце замыслить могла злодеянье такое, какое
Эта замыслила – столь для жены недостойное дело:
Мужу законному смерть приготовив. Был полон надежды
Я, что на радость милых детей и домашних вернусь я
В отчую землю; она ж, заранее злое замыслив,
Вечным позором покрыла себя средь женщин грядущих,
Нравами более мягких; себя соблюдающих твердо.»
Так рассказал Агамемнон. Ему отвечая, сказал я:
«Горе! На все поколенье Атрея разгневан ужасно
Зевс дальновидец давно из-за козней женских коварных;
Много людей погибло и раньше из-за Елены.
Так и тебе Клитемнестра вдали приготовила гибель.»
Кончил я. Он же на это немедленно так мне ответил:
«Нежным поэтому быть и тебе не годится с супругой,
И доверять не надо намерений всех и решений,
Но иное доверь, об ином умалчивай лучше.
Но не тебе, Одиссей, ожидать от супруги погибель:
Благоразумна она, о тебе заботится много
Многоразумная старца Икария дочь Пенелопа.
Женщиной мы молодой, на войну выезжая под Трою,
Дома ее покидали и сына – грудного младенца;
Он, счастливец, теперь сидит между взрослыми, верно;
Скоро отец дорогой с ним увидится, в дом возвратившись;
Будет отца обнимать по обычаю сын возмужавший.
Мне ж супруга на сына взглянуть не позволила даже,
Раньше меня умертвила, чем вырос Орест мой любимый.
Я и иное тебе посоветую, ты же исполни:
Тайно совсем, не открыто в отцовскую милую землю
Судно направь, потому что нельзя доверяться супруге.
Ну же, еще расскажи мне о том, ничего не скрывая,
Если, быть может, о сыне моем о живом вы слыхали
Иль в Орхомене, быть может, иль в Пилосе многопесчаном,
Или в Спарте широкой, быть может, у Менелая,
Ибо не умер еще на земле Орест мой пресветлый!»
Так он сказал мне, а я, отвечая на это, промолвил:
«О сын Атрея, зачем вопрошаешь меня ты об этом?
Вовсе не знаю о том. Попустому ж болтать не годится.»
Оба действительно мы, обменяйшись такими словами,
Скорбно стояли вдвоем, проливая обильные слезы.
После пришла душа Ахиллеса, Пелеева сына,
Вслед за Патроклом затем непорочного тень Антилоха,
Также Аякса, который был первым из прочих данайцев
Ростом и силой после отважного сына Пелея.
Тень быстроногого внука Эака, меня лишь узнала161,
Жалуясь громко, ко мне обратилась со словом крылатым:
«О Лаэртид Одиссей многохитрый, Зевса питомец!
Дерзкий, какое ты снова опасное дело замыслил?
Как ты осмелился в область Аида спуститься, где тени
Мертвых живут без чувства, лишь призраки смертных умерших?»
Так он расспрашивал. Я же, ему возражая, ответил:
«О Ахиллес Пелейон, изо всех ахейцев сильнейший!
Прибыл сюда я, нуждаясь в советах Тиресия старца,
Чтобы сказал он, как на Итаку скалистую ехать?
Я не бывал ведь в Ахайе, совсем не вступал я на нашу
Землю, терплю постоянно несчастья. Тебя же ни раньше
Не был счастливей никто из людей, Ахиллес, ни позднее.
Прежде живого тебя аргивяне действительно чтили,
Словно бога; теперь же, явившись сюда, управляешь
Мертвыми ты, – потому не скорби, Ахиллес, хоть и мертвый.»
Так убеждал я его. Ахиллес же сказал, возражая:
«В смерти меня, Одиссей блестящий, утешить не пробуй162:
Лучше бы мне живым у бедного мужа работать,
Самую малую плату иметь на скудный прожиток,
Чем над всеми тенями умерших быть здесь самым главным!
Ну, скажи мне о сыне моем благородном, сражался ль
Первым бойцом на войне, позади ли других выступал он?
Также скажи, если слышал хоть что, об отце о Пелее:
Так ли, как прежде, его мирмидонцы еще почитают,
Или в Элладе и Фтии уже почета лишили163,
Ибо он старостью скован, ослабли и руки и ноги;
Я ведь под солнца лучами помощником не был Пелею
Был хоть мужем лучшим, как в Трое широкой когда-то,
Где сильнейших врагов сокрушал, аргивян защищая,
Мне таким бы к отцу хотя ненадолго приехать:
Силою рук безустанных я многих там устрашил бы,
Тех, что прежнюю честь у Пелея теперь отнимают!»
Так рассуждал он, а я, отвечая на это, промолвил:
«Нет, ничего не слыхал о Пелее я непорочном;
Все же, как мне приказал ты, скажу я правду о сыне164
Милом, о Неоптолеме твоем, ничего не скрывая,
Ибо я сам отвозил на судне кривом соразмерном
Неоптолема из Скиры к ахейцам пышнопоножным.
Возле города Трои когда обсуждали мы планы,
Первым всегда выступал он, совет безупречный давая, –
Нестор божественный лишь да я побеждали в советах.
Но когда на равнине с троянцами медью мы бились,
Сзади он никогда не держался, в толпе ли, в отряде ль,
Не уступал никому он, вперед пробегая далеко:
Многих воинов там истребил он в жестоких сраженьях;
Я обо всех не скажу, не могу перечислить их даже, –
Стольких врагов убил он, войска аргивян защищая!
Медным оружьем когда Эврипила героя убил он,
Сына Телефа, много сподвижников кетян убито
Было тогда вкруг него, из-за женских даров пострадало;
Всех красивей он был после равного богу Мемнона.
Но лишь вошли мы в коня деревянного, дело Эпея,
Лучшие из аргивян, мне же двери поручено было
Как закрывать, так равно открывать из засады глубокой,
Прочие там вожди и советники войска данайцев
Слезы свои утирали, у каждого члены дрожали165.
Но совсем никогда не видел своими глазами,
Чтобы когда либо он от страха бледнел, на щеках же
Слезы свои утирал. Но меня он упрашивал сильно,
Выйти ему из коня, за меча рукоятку хватался
И за копье свое, замышляя погибель троянцам.
После же, город Приама когда был разрушен высокий,
Долю добычи имея с наградой великой, на судно
Он невредимым взошел, совсем не раненный медью
Острей, ни в рукопашном бою не побитый; такое
Часто бывает в боях, где Арес без разбора ярится166
Так рассказал я. Душа быстроногого внука Эака167
Быстро по лугу пошла асфоделову, крупно шагая,
Радуясь вести моей, что сын был в боях безупречен.
Души все остальные людей умерших стояли
Скорбные, каждая прочим печали свои выражала.
Лишь одна душа Теламонова сына Аякса,
Стоя отдельно от всех, на меня продолжала сердиться:
В споре с ним я победил у судов, Ахиллеса доспехи
Я получил, – дала их сама мне мать Ахиллеса,
Трои сыны присудили по воле Паллады Афины.
Лучше бы мне иметь пораженье в споре с Аяксом,
Ибо укрыла земля из-за этого голову мужа,
Всех превзошедшего, кроме могучего сына Пелея,
Силой своею и ростом, и славными также делами!
Так я к нему обратился и с ласкою слово промолвил168:
«Сын Теламона Аякс беспорочный! Итак ты не хочешь
Даже и мертвый свой гнев на меня позабыть за доспехи
Вредные? Боги их мне присудили на вред аргивянам,
Ибо со смертью твоей потеряли ахейцы опору
Крепкую. Мы же скорбим о тебе, равно о Пелиде,
Мы об умершем скорбим постоянно, и в горестной смерти
Вашей виновен лишь Зевс, копьеносное войско данайцев
Возненавидевший так, тебе предназначивший гибель!
Ну, сюда властелин, чтобы слово и речи услышать
Наши: свой гнев на меня обуздай, как и гордую душу!»
Так я просил. Ничего не ответив на это, пошел он
В область Эреба, где души умерших других находились.
Там, хоть разгневанный сильно, со мной разговаривать стал бы.
Так же, как я с ним; но в милой груди у меня пожелало
Сердце видеть еще и другие души умерших.
Там я увидел Миноса, преславного Зевсова сына:
Скипетр держал золотой и суд над умершими правил,
Сидя на месте; они же судить их просили владыку,
Около сидя и стоя в широковоротном Аиде.
После него Ориона гиганта в Аиде я видел,
Через луг асфоделов зверей гонявшего быстро:
Раньше когда-то он их убивал на горах на пустынных,
С палицей медной в руках, никогда не ломавшейся в битвах.
Тития видел я там, Земли знаменитого сына:
Он по земле распростерся на целые девять пелетров169,
Коршунов пара сидела на нем по бокам, пожирая
Печень, внутри перепонку клевала. Не мог отогнать он
Их рукой: обесчестил когда-то он прежде Латону,
В Пифу идущую через луга Панопеи широкой.
Тантала видел я там, страдавшего тяжко: стоял он
В озере, где вода подходила к его подбородку;
Жаждой томясь в воде, не мог до воды дотянуться:
Всякий раз, как старик нагибался, напиться желая,
Тотчас вода, утекая назад, исчезала, у ног же
Черная лишь земля оставалась: высушивал демон.
Сверху с деревьев, покрытых густою листвою, свисало
Много разных вкусных плодов: гранаты и груши,
Яблоки, сладкие смоквы, цветущие цветом маслины.
Но лишь старик выпрямлялся за них ухватиться руками,
Ветер немедленно их поднимал к облакам потемневшим.
Там Сизифа я видел, – измучен был тяжким трудом он:
Вверх катил руками обеими камень огромный;
Так, упершись руками, а сзади ногами, катил он
Камень в гору; когда же его докатить оставалось
К самой вершине, назад он катился от тяжести страшной,
Быстро затем достигал до равнины безжалостный камень.
Снова тогда с напряженьем великим он втаскивал камень,
Пот струился по членам, и пыль с головы поднималась.
После него я видел Гераклову силу, лишь душу,
Призрак его: он сам на лирах уже наслаждался
Вместе с богами, имея супругой прекрасную Гебу,
Дочь великого Зевса и Геры в сандалиях чудных.
Слышался шелест кругом теней, как птицы в испуге:
С шумом по всем сторонам разлетались. Ночи подобно
С луком Геракл, с тетивой натянутой и со стрелою
Грозно стоял, озираясь назад, стрелять наготове, –
Был на груди у него ужасен ремень перевязный;
Был тот ремень золотой с вырезными на нем чудесами170:
Дикие вепри, медведи и львы с разгоревшимся взором,
Битвы и стычки мужей, убийства кровавые в битвах;
Мастер, который сделал ремень перевязный искусно,
Больше уже ничего иного сделать не мог бы.
Тотчас меня он узнал, увидев глазами своими,
И, жалея меня, сказал крылатое слово:
«О Лаэртид Одиссей хитроумный, Зевса питомец!
О злополучный, ты терпишь, как видно, злейшую участь,
Словно как некогда я претерпел под лучом Гелиоса!
Зевса Кронида сыном действительно был я, но беды
Все ж бесконечные вынес: намного слабейшему мужу
Долго я был подчинен, и он тяжкие подвиги дал мне;
Он приказал мне отсюда собаку привесть: невозможно171
Подвиг придумать другой, не бывало труднее, чем этот.
Вывел я все-таки пса и привел из Аида на землю:
Мне Гермес помог, совоокая также богиня.»
Кончив, назад он ушел, во внутренность дома Аида;
Я же на месте остался и ждал, не придут ли другие
Мужи-герои, те, что раньше когда-то погибли.
Мог бы тогда я увидеть старейших, которых желал я,
(Славных мужей Пирифоя, Тесея, рожденных богами).
Но мертвецы без числа собирались большою толпою
С воем, с криком ужасным: охвачен был страхом я бледным,
Как бы еще Персефона теперь ко мне не послала
Голову чудища, ужас внушавшего, страшной Горгоны.
Тотчас я к судну вернулся и спутникам дал приказанье,
Чтобы они, взойдя на корабль, отвязали канаты.
Спутники быстро на судно взошли, к уключинам сели;
Волны течения нас понесли по реке Океану,
Прежде от гребли, затем от попутного славного ветра.

Двенадцатая песня

Сирены, Сцилла и Харибда, коровы Гелиоса.
(Вечер 33-го дня)
I.Снова у Цирцеи1-152
1.Приезд1
2.Погребение Эльпенора9
3.Предсказания Цирцеи16
4.Отъезд144
II.Сирены153-200
1.Приготовления к встрече153
2.Пение сирен181
3.Удаление от острова сирен197
III.Сцилла201-259
IV.Стада Гелиоса260-424
1.Предупреждение Одиссея260
2.Попытка его проехать мимо278
3.Преступление спутников338
4.Решение Зевса374
5.Чудо с тушами коров391
6.Гибель корабля403
V.Харибда425-446
VI.Конец долгого рассказа447-453

Только проехал корабль по теченью реки Океана
И по пурпурным волнам широкодорожного моря,
Острова Эй достиг, где рано рождается Эос,
Где у ней дом и место для пляски, где солнце восходит, –
Быстро приехав туда, на песок мы причалили судно,
Сами после сошли на прибрежье песчаного моря,
Где заснули затем в ожидании Эос пресветлой.
Но лишь блеснула на небе Заря золотыми перстами,
Спутников тотчас вперед я отправил в жилище Цирцеи,
Чтобы сюда принесли оттуда труп Эльпенора.
Быстрр мы бревен затем нарубили, где берег высокий,
Труп Эльпенора сожгли, проливая обильные слезы.
Тело когда сгорело с доспехами мертвого вместе,
Мы насыпали холм над могилой его и воткнули
Крепкое сверху могилы весло – об умершем на память.
Полностью сделали все мы. Меж тем от Цирцеи не скрылось
То, что мы из Аида обратно вернулись: сейчас же
Все приготовив, богиня пришла со служанками вместе,
Хлеба и мяса, вина принесла тёмнокрасного много.
Встав посредине, богиня богинь промолвила слово:
«О злополучные люди, в Аид вы спустились живыми!
Дважды вам умирать, а другие лишь раз умирают!
Ну, теперь насыщайтесь, едой и вином наслаждайтесь
Целый до вечера день, а с Зарею, поднявшейся рано,
В путь отправляйтесь: дорогу сама укажу я и буду
Всячески вам помогать, чтобы вы никакому коварству
Злому совсем не подверглись на море, равно и на суше.»
Кончила. Смелые наши сердца подчинились опять ей.
Так мы действительно день весь сидели тогда до заката
Солнца, обильно и мясом, и сладким вином наслаждаясь.
Солнце когда закатилось и тьма наступила повсюду,
Спутники спать легли у канатов, близко от судна.
Взяв за руку меня, отведя, посадила отдельно,
Рядом со мною легла и расспрашивать стала подробно.
Все как следует я рассказал по порядку богине.
Тут мне сказала Цирцея почтенная слово такое:
«Это действительно все совершилось. Теперь же послушай,
Что расскажу, а само божество в свое время напомнит.
Прежде всего попадешь дорогой морскою к сиренам172;
Всех чаруют сирены, которые к ним попадают;
Кто, не зная, близко подъедет и голос услышит,
Тот не вернется домой, себя не обрадует встречей
С милыми сердцу детьми, со своей дорогою супругой.
Сидя, сирены поют на лугу, чаруя проезжих
Голосом сладким. Большая гора из костей громоздится
Тех, что погибли и сгнили, и кожа на трупах их сохнет.
Мимо старайся проплыть, залепи у товарищей уши,
Воск размягчив медосладкий, – никто не мог бы услышать
Пенья сирен. Если ж сам пожелаешь их песни послушать,
Пусть к перекладине мачты тебя привяжут на судне
Быстром за руки и ноги веревками прочными крепко,
Чтобы сам ты послушал и пением их насладился.
Если же спутников будешь просить, чтобы они развязали,
Крепче тогда пусть привяжут веревками к мачте на судне.
Спутники мимо сирен лишь проедут, гребя с напряженьем,
Выберешь сам дорогу из двух, головой поразмыслив;
Я ж не намерена вовсе советовать, ту иль другую
Выбрать из двух, но о той и другой скажу я подробно.
Скалы нависшие там увидишь, действительно, возле.
Волны большие ревут Амфитриты пурпуровоглазой173
Возле Блуждающих скал: их боги так называют.
Мимо одной даже птицы не могут лететь, ни голубки
Робкие, если несут амбросию Зевсу владыке:
Гладкая там скала всегда одну похищает;
Следом отец и другую голубку тогда посылает.
Мимо другой скалы и близко никто не проехал
Благополучно, но там высокие волны и ветер
Носят по морю обломки судов и тела мореходцев.
Мимо нее лишь одно проплыло судно морское,
Всем известное судно Арго, от Аэта проехав174.
Мог бы и этот корабль утонуть, об утесы разбившись,
Если б не Гера на судне; Ясон для нее дорогим был.
Есть два утеса: один достигает широкого неба
Острой вершиной, одетый всегда туманною тучей;
Ясного воздуха там не бывает, всегда там туманы,
Летом и осенью, – туча вершину его покрывает.
Муж ни один взойти на нее и спуститься не мог бы,
Если бы было рук у него, как и ног, даже двадцать175:
Скользкая та скала как будто обтесана гладко.
Есть в середине утеса пещера, покрытая тьмою,
К западу вниз до Эреба она простирается: мимо
Правь, Одиссей благородный, свое глубокое судно,
Ибо еще ни один муж цветущий, из лука стреляя
С судна, не мог дострелить до этой глубокой пещеры.
Лает страшная Сцилла, живущая в этой пещере:
Как у щенка молодого становится голос у Сциллы;
Злое чудовище все же она: никому не на радость
Видеть ее, даже богу, когда он встретится с нею.
Ног двенадцать у Сциллы уродливых и безобразных,
Шесть очень длинных затылков у ней, а над каждым затылком
Страшная есть голова; в три ряда у чудовища зубы
Крепкие, частые, смерть несущие черную людям.
Скрыта до половины она в пещере глубокой176;
Выставив головы все наружу из пропасти страшной,
Ими на месте ловит, утес оглядев с вожделеньем,
Ловит дельфинов и всяких чудовищ, каких только схватит:
Множество шумная их Амфитрита питает во влаге.
Мимо нее никогда мореходцы не ездят безвредно,
Этим похвастать не могут: на каждую голову Сцилла
Мужа хватает, похитив его с темноносого судна.
Близко – другой, но пониже утес, Одиссей, ты увидишь
Против Сциллы, на выстрел один из лука, быть может;
Выросла сверху большая смоковница дикая, листьев
Полная, снизу под нею Харибда священная, воду
Темную жадно глотая, затем из себя выпускает
Три раза в день. Воздержись приближаться, когда поглощает,
Ибо тогда тебя не спасет и колеблющий землю.
Лучше уж возле Сциллы плыви и как можно быстрее
Мимо гони свой корабль, ибо много полезнее будет
Спутников шесть потерять, чем всем им вместе погибнуть.»
Так объяснила она, и в ответ ей на это сказал я:
«Ну, теперь, о богиня, скажи мне по правде об этом:
Если как-нибудь я без вреда ускользну от Харибды,
Сциллу могу ль отразить после гибели спутников милых?»
Так я спросил, и богиня богинь мне сказала на это:
«Дерзкий! Опять у тебя на уме или битва, иль подвиг!
Даже бессмертным богам уступить совершенно не хочешь:
Сцилла не смертная, но – бессмертное зло человеку,
Неодолимое чудо и дикое, ужас для смертных;
Силы не хватит ничьей на нее: наилучше избегнуть.
Если ж помедлишь и сам попытаешься с нею сразиться,
Сильно боюсь, что она, на судно обрушившись, снова
Столько ж похитит мужей своими шестью головами.
Лучше скорей уплывай, зовя на помощь Кратею
Сильную, Сциллы мать, породившую гибель для смертных:
Мать удержит ее от второго на вас нападенья,
После приедешь на остров Тринакию; много пасется177
Там коров Гелиоса и жирных овец и баранов,
Выгонов семь коровьих и семь же гуртов там овечьих,
В каждом из них пятьдесят, но приплода у них не бывает,
Сами, однако, не умирают; пасут их богини
Пышноволосые там Лампетия и Фаэтуса;
Их родила Гелиосу прекрасная нимфа Неайра.
Мать почтенная, их родив, воспитала, а после
Жить отослала далеко на остров Тринакию, чтобы
Там выпасали овец и коров криворогих отцовских.
Если их не тронешь, надейся, что будешь в отчизне
И возвратишься на остров Итаку, хоть злое претерпишь;
Если же вред причинишь им, тогда прорекаю погибель178
Судна и спутников, сам же, хотя избежишь, но вернешься
Поздно и плохо, всех потеряв сопутников милых.»
Кончила так. Показалась затем златотронная Эос.
После богиня богинь к себе возвратилась на остров.
К судну вернувшись опять, разбудил я сопутников милых,
Их убедил на судно взойти и отчалить отсюда.
Быстро они, взойдя на корабль, к уключинам сели.
(Море седое они взбороздили ударами весел).
Пышноволосая нимфа, владевшая речью людскою,
Нам позади корабля темноносого снова послала
Ветер попутный, для нас паруса надувший в дороге.
Снасти на судне мы все приготовили тотчас и сели;
Быстро помчался корабль, направляемый ветром и кормчим.
К спутникам тут обратившись, сказал я, в душе опечален:
«Нужно ль, друзья, чтобы знал один лишь я прорицанья,
Кои Цирцея, богиня богинь, сказала теперь мне?
Всем вам о них сообщу, чтобы знали, умрем ли, быть может,
Или от смерти удастся уйти и от Керы спастись нам?
Нимфа действительно прежде всего убеждает избегнуть
Песен богоподобных сирен, их цветистого луга,
Мне одному лишь пенье сирен позволяя услышать.
Вы к перекладине мачты меня привяжите покрепче,
Чтобы так и держать, не пускать из оков и веревок.
Если же, может быть, я отвязать приказывать буду,
Крепче еще меня привяжите веревками к мачте.»
Спутникам так говорил я, им все разъясняя подробно.
Тою порой хорошо оснащенный корабль приближался
К острову тех сирен, подгоняемый ветром попутным.
Ветер затем прекратился совсем, тишина наступила
С полным безветрием: демон волненье тогда успокоил179.
Спутники встали тогда, паруса свернули на судне,
Их уложили в его глубине и к уключинам сели,
Сидя, вспенили влагу ударами весел еловых.
Воска большой кусок отрубил я немедленно медью180
Острой, его руками могучими сдавливать стал я, –
Быстро он весь размягчался: давила ведь сила большая,
Гиперионида луч помогал, Гелиоса владыки,
Спутникам уши затем залепил я всем по порядку;
К судну они привязали меня за руки и ноги
К той перекладине прямо, веревками крепко скрутивши,
Сами же вспенили море седое ударами весел.
Но лишь настолько затем отстояли, насколько бывает
Слышно кричащего, легкий корабль от сирен не укрылся,
Звонкое пенье начавших навстречу летевшему судну:
«К нам, Одиссей многохвальный, великая слава ахейцев,
Судно причаль, чтобы голос и пение наше послушать!
Мимо нас никогда ни один человек не проехал
Прежде, чем пение наше из уст сладкозвучных не слушал:
Им насладившись вполне, уезжал, услышав о многом.
Знаем мы все о тебе, о том, сколько в Трое широкой
Вынесли все аргивяне с троянцами волею Зевса;
Знаем и все, что бывает по всей земле плодородной.»
Звучными так голосами пропели. Я сердцем стремился
Слушать их. Спутников я умолял развязать, им бровями
Знаки давая. Они же гребли, вперед наклоняясь.
Встали немедленно тут Эврилох с Перимедом и крепче
Большим веревок числом у мачты меня обвязали.
Только что остров опасный затем миновали, затихло
Пенье сирен, их звуки неслышными стали. Тогда лишь
Спутники верные воск отлепили, которым я уши
Им залепил, а на мне развязали веревки от мачты.
Но лишь действительно остров оставили, тут я заметил
Дым и высокие волны, услышал и шум. У гребцов же
Выпали весла из рук: они совсем испугались.
Все зашумело на море, корабль задержался на месте:
Острые спереди весла не двигались больше по влаге.
Я по судну ходил, приближался ко всякому мужу,
Всех одобрения словом стараясь тогда успокоить:
«О дорогие друзья, мы бедствий терпели довольно
Всяких и раньше, и это не большее зло, чем в пещере,
Где нас когда-то запер циклоп, жестокий насильник.
Даже оттуда спаслись мы: вам замысел хитрый и доблесть
Я показал, – всегда вы, надеюсь, будете помнить.
Ну, теперь моему должны подчиниться приказу:
Сядьте к уключинам, волны высокие моря ударьте
Веслами, – может быть, Зевс поможет, не даст нам погибнуть,
Но нам позволит уйти, избежать опасности этой.
Кормчий, тебе я теперь прикажу, а ты постарайся,
Чтобы рулем управлять хорошо на изогнутом судне:
Выведи судно отсюда, где дым и волны большие,
И постарайся достигнуть утеса высокого там вон;
Если туда уплывем, не ввергнемся в бедствие снова.»
Так приказал я. Они моему подчинились приказу.
Я ничего не сказал о Сцилле, беде неизбежной,
Чтобы гребцы, боясь, внутри корабля не укрылись,
Чтобы не думали в страхе совсем отказаться от гребли.
Тут совершенно забыл я о горьком приказе Цирцеи:
Мне велела она совсем не готовиться к бою;
Я же, облекшись в доспехи свои знаменитые, в руки
Взял два острых копья и, выйдя на палубу судна,
Спереди ждал, когда впереди покажутся скалы
Сциллы, которая, знал я, несет сопутникам гибель;
Но ничего совсем не увидел: глаза утомились,
Ибо мрачный утес я высматривал долго в тумане.
С горестным плачем тогда мы плыли узким проливом:
Сцилла – с одной стороны, с другой – поглощала морскую
Влагу соленую грозно Харибды божественной пропасть.
После, когда извергала обратно, кругом клокотало
С шумом ужасным, как будто в котле над огнем разожженным:
Брызги пены высоко взлетали на оба утеса.
Снова когда поглощала соленую влагу морскую,
Все у нее, казалось, внутри клокотало, вокруг же
Грозно ревело, внизу казалась земля, словно берег
Темный. Спутники были объяты ужасом бледным.
Смерти страшной боясь, Харибду мы разглядели.
Сцилла тем временем с судна кривого шесть ухватила
Спутников милых моих, наилучших руками и силой181.
Быстрое судно свое озирая и спутников милых,
Руки и ноги их лишь вверху мелькнувшими видел
В воздухе. В ужасе страшном они тогда закричали,
В раз последний меня, называя по имени, звали!
Словно рыбак со скалы выступающей с удочкой длинной
Маленьким рыбам бросает еду на приманку и вместе
Рог полевого быка опускает в глубокое море;
Вытянув рыбу из моря, ее на землю бросает,
Где трепещет она, – так те над скалой трепетали
В воздухе. Сцилла тут же пожрала кричать продолжавших,
Руки ко мне простиравших в борьбе с неизбежною смертью.
Самое жалкое тут я видел глазами своими,
Сколько ни вынес я бед, по широкому морю блуждая!
Но ушли лишь от скал ужасной Харибды и Сциллы,
Быстро проехали после к священному острову Солнца:
Там выпасались коровы с широкими лбами и много
Тучных животных других, баранов и коз Гелиоса.
В море еще находясь на своем корабле чернобоком,
Рев и мычанье коров, пасущихся в стаде, я слышал,
Блеявших также овец. Тогда-то вспомнил я слово,
Что говорил слепой Тиресий, старый фиванец,
Эянка также Цирцея; они мне строго внушали
Острова нам избегать Гелиоса, дающего радость.
Сильно душою скорбя, сказал я спутникам слово:
«Слушайте слово вы, претерпевшие множество бедствий,
Чтобы знать вам то, что сказал предсказатель Тиресий,
Эянка также Цирцея; они мне строго внушали
Острова нам избегать Гелиоса, дающего радость:
Самое страшное зло, говорили, случится там с нами;
Дальше нам гнать приказали от острова черное судно.»
Так убеждал я. У них сокрушилось милое сердце.
Вскоре затем Эврилох мне ответил ужасною речью:
«Ты, Одиссей, непреклонен, без устали сила и члены
Вложены в тело твое, словно все у тебя из железа:
Спутникам, столь изнуренным, без сна находящимся долго,
Наземь сойти не велишь. А мы бы на острове этом,
Всюду водой окруженном, сготовили ужин хороший.
В темную быструю ночь заставляешь остров покинуть,
Дальше ехать отсюда, блуждать по туманному морю.
Ветры бурные, гибель несущие судну, ночами
Дуют, и некуда будет бежать от гибели тяжкой,
Если вдруг набежит порывистый ветер Зефира
Шумного или же Нота, которые всех наибольше
Могут суда разбивать даже против божественной воли.
Темной ночи теперь подчинимся, будем готовить
Ужин, останемся спать возле нашего быстрого судна,
Утром же, рано встав, по широкому двинемся морю.»
Так Эврилох предложил, остальные его поддержали.
Тут я уже догадался, что демон замыслил нам гибель;
Слово крылатое я сказал тогда Эврилоху182:
«Все вы меня одного, Эврилох, побуждаете сильно!
Ну же, все поклянитесь немедленно клятвой великой:
Если мы стадо коров или стадо овечье большое
Где найдем, чтоб никто не свершил преступления злого,
Чтобы корову ль, овцу ль из гурта не убил, но спокойно
Будем пищей питаться, какую дала нам Цирцея.»
Так убеждал их. Они, как приказывал им, поклялись мне.
После, когда поклялись, принесли мне великую клятву,
В гавань причалили мы хорошо оснащенное судно,
Близко от пресной воды. С корабля все спутники вышли,
Скоро затем изобильный себе приготовили ужин.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
Вспомнив, оплакали после товарищей милых, которых
Страшная Сцилла пожрала, схватив с глубокого судна.
Сладостный сон той порою на плачущих их ниспустился.
Ночи последняя треть наступила, и звезды померкли183.
Тучегонитель Зевс приготовил свирепые ветры
С бурей божественной страшной, всю землю покрыл он и море
Тучею; тьма тогда поднялась до самого неба.
Но показалась едва розоперстая Эос на небе,
Судно тогда мы на якорь поставили в гроте глубоком;
Нимфы прекрасные там собирались водить хороводы.
Спутников милых затем я собрал, обратился со словом:
«Други, на судне у нас еду и питье мы имеем,
Незачем трогать коров, чтобы нам наказанья не вызвать,
Ибо эти коровы и мелкий весь скот – Гелиоса,
Грозного бога, который все видит всюду и слышит.»
Так убеждал их. Они подчинились душою отважной.
Месяц целый затем после этого дул непрестанно
Нот, ни один из других не дул, кроме Нота и Эвра.
Спутники, пищу пока с вином тёмнокрасным имели,
Сильно жить желая, коров не трогали вовсе.
После, когда на судне съестные припасы иссякли,
Ловлей стали они по нужде заниматься усердно,
Рыбами, птицами – всем, до чего добирались их руки;
Гибкие удочки были в ходу: заставил желудок.
Тою порою на остров пошел я богам помолиться,
Может быть, кто из богов укажет путь возвращенья.
Но лишь по острову я удалился от спутников прочих,
Руки умыв, где нашел я прикрытье от ветра, с молитвой
К вечным богам, на Олимпе живущим, тогда обратился184.
Сладостный сон на ресницы навеяли скоро мне боги.
Спутникам прочим тогда Эврилох посоветовал злое:
«Слушайте слово мое, испытавшие множество бедствий!
Всякая смерть ужасна для жалких людей земнородных,
Все же с муками смерти голодной ничто не сравнится.
Ну же, сгоните теперь наилучших коров Гелиоса:
Жертвы свершим вечносущим, владеющим небом широким.
Если ж вернемся домой на Итаку, в отцовскую землю,
Гипериону мы там Гелиосу воздвигнем богатый
Храм и поставим мы в нем драгоценностей много прекрасных,
Если же он, за коров криворогих гневаясь, наше
Судно захочет сгубить, нам помогут боги другие.
Лучше сразу погибнуть, в волнах захлебнуться соленых,
Чем умирать постепенно на острове уединенном!»
Высказал так Эвгрилох, остальные его поддержали.
Тотчас коров Гелиоса пригнали они наилучших:
Стадо прекрасных коров криворогих, с широкими лбами
Близко совсем паслось от нашего темного судна.
Их окружили они и к богам обратились с молитвой,
Мягкие листья срывая с покрытого листьями дуба,
Ибо белых зерен ячменных они не имели.
После молитвы коров закололи и кожу содрали,
Срезали бедра у них и белым жиром покрыли
Вдвое, и мяса сырого куски положили над жиром.
Не было вовсе у них вина к возлиянию жертвы:
Внутренность жаря, водой совершали они возлиянье.
Спутники внутренность съели, как только бедра сгорели.
Прочее мясо рассекли, куски вертелами пронзили.
Сладостный сон в это время с ресниц моих удалился,
К быстрому судну пошел я поспешно и к берегу моря.
Близко уже подойдя к кораблю обоюдокривому,
Запах приятный дыма тогда почувствовал скоро;
В горести тут завопил и к бессмертным богам стал взывать я:
«Зевс, наш отец, и другие блаженные вечные боги!
Сном глубоким меня в неизмерное бедствие ввергли:
Спутники страшный грех совершили, одни здесь оставшись!»
С вестью о смерти коров к Гелиосу в то время примчалась
Быстрая вестница бога Лампетия в длинной одежде.
Он, разгневанный в сердце, сейчас же бессмертным промолвил:
«Зевс, наш отец, и другие блаженные вечные боги!
Вы отомстите гребцам Одиссея, сына Лаэрта:
Столь преступно они убили коров, на которых
С радостью я любовался, идя на звездное небо
И возвращаясь обратно с широкого неба на землю.
Если как следует вы отомстить за коров не хотите,
В область Аида сойду я и буду светить лишь для мертвых.»
Зевс, облаков собиратель, ответил, ему возражая:
«Гелиос, право, ты должен светить бессмертным и смертным
Людям, живущим везде по широкой земле плодородной;
Быстрое судно его рассеку я на мелкие части,
Молнией светлой метнув в середине пурпурного моря.»
Слышал о том я от нифмы Калипсо прекрасноволосой,
Знавшей, как мне говорила, от вестника Зевса Гермеса.
К судну когда я пришел незамедлив и к берегу моря,
Выбранил всех, подходя к одному и другому, но средства
Мы не нашли никакого: коровы убиты уж были.
Скоро коровами знак такой показали нам боги:
Шкуры, с них снятые, вдруг поползли, а на вертелах мясо
Вдруг замычало, как будто послышался голос коровий.
Шесть угощались дней после этого спутники здесь же,
Лучших коров Гелиоса себе забирая на пищу.
Но лишь седьмой в обращенье приведен был Зевсом Кронидом,
Ветер тогда прекратился, свирепая буря утихла.
Мы, на судно взойдя, по широкому морю пустились:
Мачту подняв, паруса распустили белые сверху.
Остров покинули мы, и, когда никакая другая
Больше земля не виднелась, одно лишь море да небо,
Темную тучу тогда над судном нашим глубоким
Поднял Крониин; и вот потемнело широкое море.
Судно недолгое время бежало, пока не поднялся
Ветер шумный Зефир, разъярившийся вихрем великим:
Обе веревки от мачты оторваны были порывом
Ветра, и с грохотом мачта назад повалилась, а снасти
Тоже попадали сзади вовнутрь, у кормы корабельной.
Кормчему по голове угодило, череп разбит был
Весь на его голове; водолазу подобно нырнул он
В море с кормы, а душа незамедлив покинула кости.
Зевс загремел и на судно сейчас же молнию бросил:
Судно все потряслось под ударами молнии Зевса,
Сытое плаваньем, с судна ж упали спутники в воду
И понеслись на волнах далеко по пурпурному морю,
Словно вороны, возврата в отчизну лишенные богом.
Я по судну ходил, чтоб ударом волны не сорвало
Киль от бортов, чтобы дно обнаженным не гнало по морю.
Мачту отбросило к килю, канат на нее повалился,
Сделанный крепко из кожи воловьей, – поэтому вместе
Оба связались они, как и киль корабля, так и мачта.
Сидя на них, я понесся на гибель, гонимый ветрами.
Вихрем ярившийся ветер Зефир, наконец, прекратился;
Вскорости Нот появился, душе угрожая бедою,
Ибо к Харибде, погибель несущей, подплыть приходилось.
Целую ночь я проплыл, и с восходом лишь солнца пригнало
К Сцилле, ужасной скале, и против лежащей Харибде:
Снова она поглощала соленую влагу морскую.
Я же, к смоковнице дикой высокой подпрыгнув, повис там,
Так уцепившись на ней, как летучая мышь, не имея
Твердой опоры для ног никакой: ни ходить, ни держаться;
Корни ее глубоко, в высоту были ветви далеко,
Длинные ветви, большие, бросавшие тень на Харибду.
Так неустанно держался, пока, наконец, изрыгнула
Снова Харибда мачту и киль, как ни жаждал я страстно,
Чтобы скорей. Так судья, разобрав на площади много
Споров людей молодых, лишь поздно уходит обедать, –
Столько же времени вышло, пока показалися бревна.
Быстро я бросился сверху ногами на них и руками,
С шумом на длинные бревна упал, на их середину;
Сидя на них, стал грести я руками своими по влаге.
Сцилле больше отец людей и богов не позволил
Видеть меня: невозможно мне было бы смерти избегнуть185.
Девять отсюда я дней носился, на день лишь десятый
Боги пригнали меня на Огигию остров, к жилищу
Грозной, пышнокудрявой Калипсо, владеющей речью.
Нимфа меня полюбила, заботилась. Впрочем, об этом
Незачем мне говорить, потому что вчера рассказал я
Умной жене твоей и тебе; совсем не люблю я
Снова о том говорить, о чем уж рассказывал раньше.»

Тринадцатая песня

Отплытие Одиссея из страны феаков и прибытие на Итаку.
(Вечер 33-го, 34-й день и утро 35-го)
I.Отправление награжденного Одиссея1
II.В пути на Итаку81
III.Возвращение феаков126
IV.Превращение их судна в скалу146
V.Пробуждение Одиссея187
VI.Одиссей и Афина221-448
1.Встреча с Афиной221
2.Выдуманный рассказ251
3.Узнавание родины287
4.Совещание о мести женихам361
5.Превращение в нищего429

Кончил он так, и они призатихли в молчании полном:
Все очарованы были в тенями покрывшемся доме.
После сказал Алкиной, с ответом к нему обратившись:
«С самой поры, Одиссей, как вступил ты в жилище с высокой
Кровлей и медным порогом, я знаю: ты не вернешься186
К прежним скитаньям, коль много страданий уже перенес ты.
К каждому здесь подойдя, предложу им всем я такое:
Сколько ни есть постоянно вино тёмнокрасное пьющих
В доме моем старейшин и слух услаждающих пеньем187!
Много гостю одежд приготовлено в ящике гладком,
Много прекрасных вещей золотых и разных подарков,
Сколько советники наши сюда доставили гостю.
Ну, по треножнику гостю еще пусть каждый доставит
И по котлу, а себя возместим, собирая в народе,
Ибо подарки давать тяжело от себя одного лишь.»
Так произнес Алкиной. По душе показалось им слово.
Спать желавшие все по домам пошли незамедлив.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
К судну все поспешили с различною медью для гостя.
Все хорошо разложила священная мощь Алкиноя,
Сам он по судну ходил между скамьями, не помешать бы,
Если возьмутся гребцы усердно на веслах работать.
В дом Алкиноя пришли корабельщики пир приготовить.
Им Алкиноева сила святая вола заколола
В честь темнотучного Зевса Кронида, владыки над всеми.
Срезав бедра вола, насладились прекрасною пищей,
В общем участвуя пире; им песни певец богоравный
Пел Демодок: почитаем был он средь народа. Но часто
Голову к солнцу свою обращал Одиссей, ибо жаждал,
Чтобы скорей закатилось оно: торопился уехать.
Словно как ужинать пахарь стремится, весь день волочивший
Крепко сколоченный плуг новиной на волах черномастных, –
Рад он поэтому, видя, что солнечный свет уж заходит,
Ужинать время итти; он идет, подгибаются ноги, –
Так же был рад Одиссей, заходящее солнце увидев,
Веслолюбивым феакам сейчас же слово сказал он,
Больше других к Алкиною со словом своим обращаясь:
«О властелин Алкиной, во всех племенах самый славный!
В путь снарядите меня, совершив возлиянье, а сами
Будьте здоровы! Все, что желала душа, совершилось:
Скоро поеду, подарки уже получил от небесных
Вечных богов. Да найду я на родине, в дом возвратившись,
Всех невредимыми близких, жену беспорочную с ними.
Вы же, с женами здесь законными вместе оставшись,
Так и с детьми, наслаждайтесь, и боги осыплют вас счастьем
Всяким, зла ж никакого пускай не случится в народе!»
Кончил. Они ж, с одобреньем к нему отнесясь, предложили
Гостя отправить домой, потому что сказал он как нужно.
Тут Алкиноева сила глашатаю так приказала:
«Воду в кратере смешай, Понтоной, и вино между всеми
В доме затем раздели, чтобы, Зевсу-отцу помолившись,
Гостя отправить нам в его дорогую отчизну.»
Так приказал. Понтоной же, смешав медосладкий напиток,
Всем, подходя к ним, по кубкам разлил; совершили оттуда,
С мест со своих, возлиянье блаженным богам, на широком
Небе живущим. Затем Одиссей пресветлый поднялся,
Кубок двуручный в руки Арете, приблизившись, подал;
К ней затем обратившись, крылатое слово сказал он:
«Будь, басилея, здорова на многие годы, до тех пор,
Старость пока не придет со смертью: они неизбежны.
Еду я, – ты ж наслаждайся, оставшись с феаками всеми,
Дома с детьми, с басилеем и мужем своим Алкиноем.»
Так произнес и пошел чрез порог Одиссей богоравный.
С ним Алкиноева сила глашатая вместе послала
К берегу моря гостя вести, к быстроходному судну.
Следом за ним Арета отправила женщин-служанок:
Первую с вымытым чисто плащом и хитоном послала,
Крепкий же ящик нести другую отправила следом,
Третья еще понесла еду с вином тёмнокрасным.
К быстрому судну когда подошли и к берегу моря,
Тотчас на судно кривое, дары приняв, положили
Спутники славные: платье, вино и различную пищу;
Плащ и ковер они разостлали на палубе судна
Быстрого, чтобы спал Одиссей на корме непробудно.
Сам затем Одиссей подошел и на ложе улегся
Молча. Гребцы на скамьи к уключинам сели в порядке
И отвязали причал от дыры просверленного камня;
Стали веслами воду они бороздить, наклоняясь.
Скоро сон непробудный спустился к нему на ресницы,
Сладкий, глубокий, всего наиболее сходный со смертью.
Словно коней-жеребцов четверка помчалась по полю,
Двинулась с места сразу вперед под ударами плетки,
Быстро свершая путь, от земли высоко отделяясь; –
Так и корма корабля высоко поднималась, а сзади
Темные волны свирепо шумящей воды бушевали.
Судно бежало все время совсем невредимо: ни ястреб,
Даже ни сокол догнать не могли бы, быстрейшие птицы.
Волны морские корабль рассекал, несясь с быстротою,
Мужа везя, божеству подобного разумом крепким:
Прежде он множеств бедствий различных действительно вынес,
В битвах с мужами дерясь, рассекая высокие волны, –
Спал он спокойно теперь, позабыв, сколько бедствий он вынес?
Только звезда показалась ярчайшая, всех наибольше
Предвозвещая приход Зари, родящейся рано,
К острову судно морское в то время уже приближалось.
В крае Итаки есть гавань одна, что давно уж зовется
Именем Форкина, старца морского; в бухте два мыса,
Как нависшие скалы стоят, образуя ту гавань
И защищая извне от высокой волны, от свирецой
Бури; внутри суда многоместные могут держаться
Даже без якоря, лишь доберутся к месту стоянки.
Выше над гаванью там длиннолистную видишь маслину,
Возле маслины – пещера прекрасная, темная, нимфам
Тем посвященная, коих зовут наядами также;
В ней внутри есть кратеры, равно и амфоры из камня,
Гнездами многими пчелы повсюду гнездятся в пещере;
Там же внутри много станов громадных из камня: наяды188
Красные ткут покрывала, на них глядеть – загляденье!
Ключ, непрерывно журчащий, внутри. В пещеру два входа:
К северу – первый вход, легко для людей он доступен;
К западу – вход второй для богов лишь: никак невозможно
Людям туда проникать, ибо это – бессмертных дорога.
Судно погнали сюда гребцы, ибо раньше здесь были.
К берегу гавани так разогнался корабль под руками
Сильных гребцов, что всей половиною въехал на сушу.
С судна на сушу сошли с многоместного, вынеся прежде
Спавшего на корабле обоюдокривом Одиссея
Вместе с прекрасным ковром и плащом, на которых лежал он;
Спать продолжавшего здесь на прибрежном песке положили,
Вынесли также дары, что ему, по внушенью Афины,
Лучшие дали феаки, когда уезжал он в отчизну.
Все это вместе собрав, в стороне от дороги сложили,
Возле оливы-ствола, чтоб никто из людей проходящих,
Пользуясь сном Одиссея, забрать не вздумал богатства.
Сами поехали снова домой к себе. Земледержец,
Всех угроз не забыв, какими грозил Одиссею
Славному, спрашивать стал, чтобы волю Зевса разведать:
«Зевс, наш отец! Я совсем средь бессмертных богов почитаем
Больше не буду: меня почитать перестали и люди,
Даже феаки, хоть род они от меня производят.
Знал я: домой Одиссей, наконец, вернется, хоть много
Вынесет бедствий; лишить его возвращенья не думал,
Ибо ты раньше ему обещал, кивнув головою189.
Спящего нынче его привезли по морю на судне
И на Итаку внесли, и несметные дали богатства:
Меди и золота много и тканых одежд изобильно190, –
Столько бы он – Одиссей – не мог увезти из под Трои,
Если бы с долей добычи вернулся домой невредимо.»
Зевс, облаков собиратель, ответил ему, возражая:
«Энносигей повелитель, о горе! Что ты сказал мне?
Чести тебя не лишают бессмертные боги, и было б
Трудно позорить бесчестьем старейшего, лучшего бога!
Если ж кто из людей, слабейших в силе и мощи,
Чтить не захочет, его всегда наказать ты успеешь.
Делай, что сам пожелаешь, как будет угоднее сердцу.»
Зевсу ответил затем Посейдон, земли колебатель:
«Тучей покрытый Зевс! Как советовал ты, поступлю я:
Я уважаю тебя, считаюсь с душою твоею.
Я намерен сегодня прекрасное судно феаков
В море туманном, когда возвращаться на родину будет,
Так разбить, чтоб они прекратили совсем перевозку
Всяких людей; заслоню я их город высокой горою.»
Зевс, облаков собиратель, ему отвечая, промолвил:
«Милый, намеренье это твое признаю наилучшим,
Ибо из города люди увидят, что судно, обратно
Плывшее, вдруг, не доехав до места, в утес превратится,
Быстрому судну подобный; затем несказанно все люди
Будут дивиться тому, что гора заслонила их город191
Этот услышав ответ, Посейдон, земли колебатель,
В Схерию двинулся быстро, туда, где живут феакийцы.
Там задержался. Когда приближался корабль мореходный,
Быстро гонимый гребцами, к нему подошел земледержец,
В камень его претворил, ударив рукой наклоненной,
Снизу его утвердил и ушел далеко от утеса.
Стали тогда говорить один другому феаки,
Славные греблей своей на быстрых судах многоместных;
Каждый так говорил, взглянув на соседа иного:
«Горе какое! Кто-то сковал наше быстрое судно,
Плывшее морем домой! Оно уж вблизи показалось.»
Каждый так говорил, но не знал, почему так случилось?
К ним ко всем Алкиной тогда обратился и молвил:
«Горе: древнейшее есть от отца моего предсказанье.
Мне говорил он не раз, что на нас Посейдон будет гневен,
Ибо мы всяких людей невредимо по морю провозим.
Он говорил, что время придет, – и прекрасное судно
Наше, когда возвращаться обратно на родину будет,
Бог сокрушит и задвинет скалою высокой наш город.
Так мой отец предсказал, и теперь свершилось все это.
Ну, теперь подчинитесь, исполните все, что скажу я:
Кончите смертных людей возить по морям, даже если
К городу кто приплывет. Посейдону волов заколите
Лучших двенадцать, отборных, над нами не сжалится ль, может,
Город, может быть, наш не задвинет высокой горою.»
Так сказал он, и те испугались, волов закололи,
После стали они молить Посейдона владыку,
Всех племен феаков вожди и советники вместе,
Стоя вокруг алтаря. Одиссей между тем пробудился:
Спал на земле отцов, но ее совсем не узнал он,
Долго отсутствуя, ибо богиня туман напустила,
Зевсова дочь Паллада Афина, его чтобы сделать
Неузнаваемым, с ним подробно о всем сговориться,
Чтобы жена, друзья, горожане не прежде узнали,
Чем до конца отомстит женихам за всю их надменность.
Вот почему по-иному казалось теперь все владыке:
Гавань знакомая, очень удобные в бухте причалы,
Скалы крутые кругом, цветущие близко деревья.
Встал он, с места поднявшись, взглянул на отцовскую землю,
Громко заплакал, себя по бедру ладонью ударил
Вниз наклоненной рукой, и, сетуя, слово сказал он:
«Горе мне! В землю какую людей опять я приехал?
Дикие ль здесь живут, надменные, правды не зная?
Гостеприимны ль они? имеют ли страх пред богами?
Спрятать куда мне столько сокровищ? Где сам я скитаться
Буду? Лучше бы мне у феаков остаться на месте:
Если бы к сильному я басилею другому прибегнул,
Он приютил бы меня и отправил, быть может, в дорогу!
Где мне спрятать богатства, не знаю. Конечно, на месте
Здесь не оставлю, а то добычей станут другого.
Горе: о, как вообще неразумны и несправедливы
Все оказались вожди и советники в крае феаков,
Ибо в чужую страну привезли. На остров Итаку,
Видный вдали, везти обещав, не исполнили слова.
Зевс, покровитель гостей, который все видит и судит
Смертных, всем по делам воздавая, за ложь их накажет.
Ну, сокровища я подсчитаю, тогда и увижу,
Взяли ли что у меня, отъезжая на судне глубоком?»
Кончив, треножники стал он прекрасные вместе с тазами,
Золото, тонкую ткань пересчитывать, также одежды.
В целости все. Но тогда об отцовской земле стал скорбеть он:
Сетуя громко и плача, блуждал он по берегу моря
Многошумящего. Близко к нему подступила Афина:
Образ она приняла пастуха молодого, который
Больше всего был похож на сына хозяина стада,
Нежного возраста, плащ двойной был на плечи наброшен,
С дротом в руке, на ногах же – сандалии яркого цвета.
Радостен стал Одиссей, лишь увидел, пошел ей навстречу,
К ней обратился затем и слово крылатое молвил:
«Милый мой, с первым с тобой я в этой стране повстречался.
Здравствуй, ко мне подходи безо всякого умысла злого;
Здесь меня защити, помоги сохранить мне все это;
Словно как бога прошу я, к коленям твоим припадая.
Мне и об этом правду скажи, чтобы знал хорошо я,
Это что за страна? Что за люди ее населяют?
Остров это какой, водой окруженный, иль берег
Суши, обильно родящей, вдающийся в море глубоко192
Так сказала ему совоокая дева Афина:
«Или глуп ты, гость, иль, может быть, издали прибыл,
Если об этой земле вопрошаешь меня, потому что
Небезызвестна совсем она, и многие знают
Люди, те, что живут на востоке, где солнце восходит,
Так и на западе темном живущие, сколько ни есть их.
Остров скалистый суров, для езды на конях неудобен,
Но не беден однако, раздолья хоть мало имеет:
Хлеба в этой стране и вина обильно родится,
Ибо дождя выпадает достаточно, держится влага;
Пастбища есть для коров и для коз превосходные всюду,
Много есть водопоев хороших для всяких животных.
Странник, имя Итаки дошло потому и до Трои,
Как говорят, от ахейских земель далеко отстоящей.»
Кончила так. Одиссей пресветлый, многострадальный
Сильно рад был опять приветствовать землю родную,
Как сказала Паллада, эгидодержавного Зевса
Дочь. Крылатое слово тогда сказал он Афине;
Правды же всей не открыл он в искусно продуманной речи,
Но, как обычно, в груди напрягал многохитрый свой разум:
«Слышал я об Итаке, когда далеко за морями
Жил на Крите широком. Теперь сюда же и сам я
С этими прибыл вещами, оставив столько же детям.
Бегством спасаюсь теперь, потому что убил Орсилоха,
Сына Идоменея проворного: в Крите широком
Всех он, хлеб едящих людей, побеждал быстротою
Ног и хотел отнять добычу мою из-под Трои,
Ради которой так много великих бедствий я вынес,
В битвах с мужами борясь, рассекая высокие волны:
Мне не хотелось служить отцу Орсилоха под Троей,
Ибо сам я был во главе товарищей милых;
Медным копьем я ударил его, проходившего с поля,
Сидя вблизи от дороги с товарищем верным в засаде;
Темная ночь покрывала все небо, никто не заметил:
Тайно убил я его и похитил дыханье из тела.
После того, как его умертвил я острою медью,
К судну придя затем, упросил финикийцев знакомых,
Дав им достаточно много добытого мною богатства;
Их упросил я меня отвезти и высадить в Пилос
Или к Элиде священной, где властвуют мужи эпейцы.
Силою ветра, однако, сюда мореходцев погнало,
Как ни противились ветру; меня ж обмануть не желали.
Так проблуждали мы там и попали мы ночью оттуда,
Быстро въехали в гавань на веслах, об ужине думать
Даже забыли совсем, хоть и очень голодными были.
Так с корабля и сошли мы на берег и спать повалились;
Сладкий немедленно сон к изнуренному мне ниспустился.
Вещи мои финикийцы с глубокого вынесли судна,
Рядом со мной положили, где спал на песке я прибрежном;
Сами на судно взошли и в Сидон населенный поплыли
Снова обратно; а я хоть печальный, на месте остался.»
Выдумал так. Улыбнулась ему совоокая дева
И потрепала рукой. Уподобившись женщине рослой,
Видом красивой, во всех рукодельных работах искусной,
Речь обратила к нему и крылатое слово сказала:
«В хитростях кто пересилит тебя, в различном лукавстве
И в осторожности, если случится и с богом столкнуться?
В выдумках неистощим ты, всегда хитроумен; должно быть,
Даже домой прибыв, обойтись без обмана не можешь,
Как и без хитрого слова, к которому с детства привычен.
Ну же, об этом уже говорить мы больше не будем;
В хитростях опытны оба: ты смертных всех выше речами,
Я же умом могу похвалиться меж всеми богами,
Так и хитростью. Как не узнал ты Палладу Афину,
Зевсову дочь, меня, что тебе постоянно во всяких
Трудных делах помогает, всегда охраняя от смерти?
Дружбу к тебе я внушила феакам всем и почтенье.
Вот и сейчас поспешила на помощь к тебе, чтобы спрятать
Вещи, какие тебе благородные дали феаки.
Дать же сама я внушила, когда ты домой отправлялся.
Сколько тебе, я скажу, назначено в доме прекрасном
Вынести разных забот! Претерпи и снеси поневоле
И никому из мужей и жен открыться не должен,
Ибо придешь ты бродягой, забитым нуждою, но молча
Должен обиды терпеть, выносить и насилия граждан.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Трудно тебя, богиня, узнать человеку при встрече,
Даже видавшему виды: во всё претвориться ты можешь.
Знаю и сам хорошо, что ко мне благосклонность являла
Прежде, когда мы, ахейцев сыны, воевали под Троей;
После ж, когда мы высокий разрушили город Приама,
Сели затем на суда, ахейцев рассеяли боги,
После, о Зевсова дочь, нигде совсем я не видел,
Чтобы пришла ты на судно меня охранять от несчастий.
Я же бывал постоянно измучен душою и сердцем,
Всюду скитаясь, пока не избавили боги от бедствий;
Лишь тогда, наконец, пришла ты в землю феаков,
Где ободряла меня и в город меня проводила.
Ради отца на коленях тебя я молю, потому что
Думаю: в землю, видно, другую, но не на Итаку,
Издали видную прибыл! А ты, надо мной насмехаясь,
Так говоришь лишь, мои обольщая и душу и сердце.
Правду скажи мне, в свою ль дорогую попал я отчизну?»
Так сказала в ответ совоокая дева Афина:
«Мысли такие в груди всегда тобою владеют193,
И потому-то тебя не могу я покинуть в несчастьи,
Ибо рассудком ты сметлив своим и разумен, и ласков.
С радостью муж бы другой, из скитаний вернувшись в отчизну,
Жаждал дома увидеть детей дорогих и супругу.
Только тебе не угодно о близких узнать и услышать,
Прежде чем в верности сам испытаешь супругу, какая
Дома сидит постоянно и слезы всегда проливает:
Целые ночи и дни у нее лишь в этом проходят.
Этому все же никак не верила я совершенно,
Знала в душе, что вернешься, хоть спутников милых погубишь,
Но не хотела, конечно, совсем Посейдону перечить,
Брату родному отца, на тебя пылавшему гневом;
Он на тебя рассердился, что сына его ослепил ты194.
Ну, я место Итаки тебе покажу, чтобы верил:
Форкина это гавань, действительно, старца морского;
Дальше за гаванью сверху маслину тенистую видишь,
Близко совсем и пещера прекрасная, темная, нимфам
Тем посвященная, коих зовут наядами также.
В этой пещере знакомый со сводами грот подходящий:
Много там гекатомб обильных нимфам свершал ты!
Это ж – покрытая лесом гора, по прозванию Нерит.»
Так объяснила богиня, рассеяв туман. Показался
Остров родной. Одиссей терпеливый радостью вспыхнул,
Землю приветствуя, он целовал плодородную почву,
Руки свои воздев, молиться стал тотчас же нимфам:
«Зевса дочери нимфы-наяды! Совсем я не думал
Видеться с вами. Но снова привет приношу вам смиренный
И прославляю, дары же я вам принесу, как и прежде,
Если добытчица, дочь повелителя Зевса, допустит
Жить мне еще, а сыну расти моему дорогому!»
Снова на это так совоокая дева сказала:
«Бодрости больше: об этом тебе и думать не надо.
В месте тайном пещеры божественной без промедленья
Вещи мы спрячем, чтобы в сохранности все оставались,
Сами мы поразмыслим, чтоб сделать все наилучше.»
Кончив, богиня вошла в пещеру, покрытую тьмою,
Место потайное там отыскать. Одиссей же в пещеру
Вещи свои перенес, как золото с крепкою медью,
Так и одежды, какие ему подарили феаки.
Их уложили надежно. Ко входу приставила камень
Дочь эгидодержавного Зевса Паллада Афина.
Оба они возле корня маслины священной сидели,
Вместе надменным они женихам замышляли погибель.
Так совоокая дева Афина ему предложила:
«О Лаэртид, Одиссей многохитрый, Зевса питомец!
Ты поразмысли, как руки тебе наложить на бесстыдных
Всех женихов, что в доме бесчинствуют целых три года,
Сватают равную богу супругу и вено* приносят.
Но на твое возвращенье надеясь, она постоянно
Плачет и каждого мужа надеждой манит отрадной,
Каждому весть посылает, иное в душе замышляя.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Горе мне: злая судьба Агамемнона, сына Атрея,
Дома могла бы меня, как видно, настигнуть, когда бы
Мне ты не рассказала, как следует, все и подробно.
Ну, теперь мне придумай, как им отомстить повернее?
Встань поближе ко мне, вдохнови отвагой и силой
Как и тогда, когда мы громили троянские стены.
Если поможешь мне, совоокая, столь же усердно,
Буду я против трехсот человек выступать и сражаться
Вместе с тобой, богиня почтенная, лишь помогай мне!»
Так совоокая снова ему на это сказала:
«Помощь великую дам я, не будешь ты мною оставлен,
Это когда лишь начнешь: мы пол оросим беспощадно
Кровью и мозгом всех тех женихов вероломных, какие
Все добро твое истребляют, безжалостно грабят.
Станешь неузнаваем по воле моей ты для смертных:
Кожу твою иссушу прекрасную в членах подвижных,
Русые волосы я на твоей голове уничтожу,
Рубище брошу на тело: увидевший всяк ужаснется;
Мутными сделаю очи твои, столь прекрасные раньше,
Чтобы всем женихам безобразным ты показался,
Как и супруге, и сыну, которого дома оставил.
Сам ты прежде всего иди к свинопасу, который
Свиней твоих стережет и к тебе хорошо расположен,
Сына любя твоего, Пенелопу разумную также.
Можешь его разыскать при свиньях, какие пасутся
Возле утеса Коракс, у источника вод Аретусы,
Жолуди там пожирают желанные, мутную воду
Пьют, что свиньям приносит обилие лучшего сала.
Там оставаясь и сидя с ним рядом расспрашивай старца.
Временем тем я в Спарту поеду, где много красавиц,
Милого сына сюда призову, твоего Телемаха:
Он для тебя в Лакедемон широкопространный поехал,
Чтоб о тебе расспросить Менелая, живой ли и где ты?»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Что же ты раньше ему не сказала, хотя обо всем ты
Знаешь; или чтобы и он перенес испытанья, блуждая
В море бесплодном, когда разоряют его достоянье?»
Снова сказала ему в ответ совоокая дева:
«Это слишком тебя пускай уже не заботит,
Я ведь сама его отправляла, чтоб добрые вести
Там получить; никакой не случилось беды, но спокойно
В доме Атрида сидит он, всего у него изобильно.
Здесь же на черном судне его женихи караулят,
Чтобы убить, не пустить проехать в отцовскую землю.
Этого, знаю, не выйдет, скорее земля их укроет,
(Всех женихов, твое добро разоряющих в доме.)»
Так объяснив, к Одиссею жезлом прикоснулась Афина.
Гладкая кожа на членах подвижных, морщинистой стала,
Русые волосы на голове Одиссея опали,
Кожей древнего старца покрылись все части на теле,
Мутными стали глаза у него, столь прекрасные раньше,
Рубищем жалким, хитоном другим покрылися плечи,
Грязным, изодранным вовсе, испачканным копотью дымной;
Длинную шкуру оленя набросила сверху богиня
Шерсти лишенную, скипетр дала с безобразной котомкой195,
Всюду дырявой, вместо ремня через плечи – с веревкой.
Оба расстались они, совещание кончив. Богиня
К сыну пошла Одиссея, в божественный град Лакедемон.

Четырнадцатая песня

Пребывание Одиссея у Эвмея.
(35-й день).
I.Свиная ферма1-28
II.Одиссей и Эвмей29-409
1.Нападение собак20
2.Вмешательство Эвмея33
3.Гостеприимство48
4.Беседа гостя и хозяина114
5.Отказ в плаще148
6.Вымышленный рассказ Одиссея185
7.Недоверие Эвмея360
III.Ужин пастухов410-456
IV.Злая ночь457-533
1.Рассказ о засаде под Троей459
2.Ночной отдых507
3.Эвмей на страже524

Сам Одиссей от залива прошел по скалистой тропинке
В гору, к лесистому месту, в котором, по слову Афины,
Славный жил свинопас, охранявший добро господина,
Самый верный раб Одиссея, подобного богу.
Около дома сидящим нашел во дворе свинопаса.
Двор оградил он на месте высоком, всюду открытом,
Круглый, большой и прекрасный; его для свиней построил
Сам свинопас, по отъезде хозяина в дальние страны196,
Деспойны слов не ждал, равно и старца Лаэрта:
Крупных камней притащив, насадил колючий кустарник197,
Двор частоколом сплошным оградил повсюду снаружи,
Частым, густым, нарубив для этого черного дуба;
Свиньям в этом дворе построил двенадцать свинарен,
Близко одну от другой, где те и лежали, а в каждой
Маток, недавно родивших, всегда пятьдесят запиралось:
Здесь на земле валялись они. Самцы же отдельно
В меньшем лежали числе: количество их убавляли
Евшие их женихи: свинопас посылал ежедневно
Боровов лучших, больших, прекрасно откормленных, жирных;
Триста всего шестьдесят по количеству боровов было;
Звероподобных четыре собаки всегда находились
Возле; их вырастил сам свинопас, пастухов повелитель.
Сам он для ног себе в это время сандалии делал,
Кожу вола разрезая прекрасного вида. Другие
Три пастуха разошлись по разным местам со свиньями;
Против воли послал свинопас четвертого в город,
Чтобы свинью женихам необузданным в пищу доставить,
Чтобы, ее заколов, женихи насытились мясом.
Вдруг, Одиссея внезапно почуя, залаяли громко собаки,
С яростным лаем рванулись к нему. Осторожности ради
Сел Одиссей на месте, с руки же выпала палка:
Мог у свинарни своей теперь пострадать безобразно198.
Но свинопас подскочить не замедлил стремительно – быстро,
Их успокоить – унять у дверей; хоть и выпала плетка,
Все же, грозя камнями тяжелыми, псов разогнал он
В разные стороны, после же этого молвил владыке:
«Старец, еще бы немного, и псы бы тебя растерзали
Сразу, меня ж, быть может, стыдом бы великим покрыли!
Мне без того и другие несчастия боги послали:
В горе и скорби сижу, о хозяине тяжко вздыхая199,
Богу подобном, тучных свиней посторонним готовя
В пищу. А тот, не имея, быть может, совсем пропитанья,
Где-то скитается сам по чужим городам и народам,
Если жив он еще и видит сияние солнца!
В хижину вместе, о старец, последуй за мною; там раньше
Пищей душу насытишь, равно и вином, а позднее
Мне расскажешь, откуда явился и чем озабочен?»
Так произнес и повел свинопас преславный в палатку.
Внутрь приведя, посадил, набросав для сидения веток
Густо и шкуру большую косматой козы разостлавши,
Чтобы на ней чужеземец возлег. Одиссей был доволен
Гостеприимством таким и сказал с благодарностью слово:
«Пусть же тебе воздадут сам Зевс и бессмертные боги
Всем, чего пожелаешь, за этот прием благосклонный!»
Ты же, Эвмей свинопас, отвечая на это, промолвил200:
«Странник! Совсем у меня не в обычае худшего даже
Гостя позорить, ибо сам Зевс чужеземцев и нищих
Всех охраняет. Наше даяние малым бывает,
Но от сердца: рабам ведь бояться приходится, ибо
Новые нами теперь господа молодые владеют;
Прежнему боги мешают вернуться домой из скитаний.
Прежний ко мне хорошо относился, имущество дал мне,
Все, чем добрый хозяин раба своего награждает:
Домом с землей наградил, женой многосватанной также.
Кто для него поработал, труды тех умножили боги.
Дело, что мне поручил он, ему приумножил я: много
Пользы имел бы хозяин, до старости здесь проживая201!
Но он погиб... О, полезней погибнуть бы роду Елены,
Всем до конца, ибо многим мужам согнул он колени!
Мой повелитель давно в Илион многоконный уехал,
Чтобы с Трои сынами за честь Агамемнона биться.»
Кончив, поясом тотчас хитон он себе подпоясал,
Быстро в свинарню пошел, где стада поросят запирались;
Двух отобрав там, принес и затем заколол их обоих;
Их опалив и на части рассекши, пронзил вертелами,
Мясо прожарив, поднес и на вертелах подал горячим
Все Одиссею, мукою посыпав ячменною белой,
А в деревянную чашку вина медосладкого налил;
Сам напротив присел и пришельца подбодрил словами:
«Странник, теперь покушай, что есть у раба из припасов;
Ешь поросят, а свиней, кабанов женихи пожирают,
Жалости вовсе не зная, богов не боясь, ни их кары.
Дел и поступков надменных не любят блаженные боги,
Но справедливость людей, поступки разумные ценят.
Даже враждебные люди, насильники, если приедут
В землю чужую, напав на нее, на судах уезжают,
Полных добычи различной, допущенной Зевсом владыкой, –
Все ж, возвращаясь домой, нападенья и мести боятся.
Эти ж, как будто услышав божественный голос какой-то,
Знают о смерти его, потому что как следует сватать,
Иль разойтись по домам не желают совсем, но надменно
Губят его достоянье, безжалостно дом разоряют.
Сколько уж Зевса дней и ночей протекло сватовства их,
Им не одно и не двух ежедневно животных кололи;
Сами дерзко чужое вино распивают без меры.
Правда, обильно было добра у него как на суше
Темной, так на Итаке; никто из героев, ни даже202
Двадцать их совместно такого добра не имели
Столько же: я перечислю тебе, что имел господин мой203:
Стад по двенадцать коров и овец на суше имел он,
Столько ж свиных на Итаке и столько же пастбищ обширных
Козьих; пасут свои рабы пастухи и чужие.
Здесь же, на острове, пастбищ одиннадцать козьих обширных,
Все в отдаленьи отсюда, пасут же их честные люди.
Все пастухи женихам пригоняют скот постоянно,
Коз наиболее жирных, какие окажутся лучше.
Я же за свиньями здесь хожу и слежу постоянно,
Борова лучшего им отобрав, отсылаю на ужин.»
Кончил он. Странник меж тем поросятину кушал усердно,
Молча вином запивал, женихам отомстить замышляя.
Только насытился странник и душу свою подкрепил он,
Кружку наполнил Эвмей до самых краев, из которой
Пил свинопас постоянно и гостю подал. Тот принял204
С радостью. Гость обратился к нему со словом крылатым205:
«Кто же тебя, дорогой мой, купил? За какие богатства?
Очень богатый, должно быть, могучий, как сам говорил ты?
Но, сказал ты, погиб, Агамемнона честь защищая.
Точно скажи, ибо мужа я где-либо, может быть, видел.
Знает Зевс и другие блаженные боги: известье,
Может быть, знаю о нем, ибо всюду я много скитался.»
Страннику так сказал свинопас, пастухов предводитель:
«Старец! Сюда уже забредали скитальцы другие,
Много болтали о нем небылиц, в пропитаньи нуждаясь;
Все ж не могли убедить Пенелопу и милого сына,
Сколько ни лгут, ибо правды о нем не могут поведать.
Каждый бродяга такой, попав на остров Итаку,
К деспойне нашей идет, чтобы ей рассказать небылицы.
Та, приняв хорошо, одарять и расспрашивать любит,
Слушая, слезы с ресниц проливает от скорби великой,
Как постоянно бывает с женой, потерявшей супруга.
Старец, и ты, вероятно, готов небылицы придумать,
Чтобы плащ и хитон получить и другую одежду.
Видно, быстрые псы и хищные птицы сорвали206
Кожу с костей у него, душа покинула тело,
Или рыбы морские пожрали, а кости на суше
Где-то лежат под песком глубоким у берега моря.
Думаю, так он погиб, огорчения близким доставив
Всем, наиболее мне: никогда не найду уж другого
Кроткого, доброго столь господина, куда ни попал бы,
Если даже к отцу иль к матери снова вернусь я207,
В дом, где некогда я был рожден и воспитан родными.
Столько теперь я уже не тоскую по ним, хоть желаю
Видеть глазами своими, побыть у родителей дома,
Сколько тоскую теперь по уехавшем вдаль Одиссее.
Гость! хоть вдали он, его по имени звать не решаюсь:
Так он ко мне хорошо относился, заботился много!
Я называю его дорогим, хоть от нас далеко он.»
Многострадальный сказал Одиссей пресветлый на это:
«Все ты, друг, отвергаешь, нисколько не хочешь поверить
В то, что приедет; душа у тебя к недоверию склонна!
Я не просто тебе говорю, но поклясться готов я
В том, что вернется домой Одиссей! За приятную новость,
Но не сейчас, а когда он вернется на родину, в дом свой,
Дай мне одеться в плащ и хитон, прекрасное платье.
Прежде того ничего не возьму, хоть и очень нуждаюсь.
Мне, как ворота Аида, становится тот ненавистен,
Кто, побуждаемый горькой нуждой, небылицы болтает.
Зевсом клянусь я тебе и трапезой гостеприимной,
Домом клянусь Одиссея, в который теперь я приехал, –
Все, что тебе говорю, неминуемо будет по слову:
Солнце еще не успеет окончить свой бег круговратный,
Месяц один не пройдет, другой еще не наступит, –
Как он вернется домой и всем отомстит, кто бесчестит
Здесь супругу его и блестящего милого сына!»
Ты, Эвмей свинопас, ему же ответил на это:
«Старец! не дам я награды за добрые вести такие,
Ибо уже никогда Одиссей не вернется. Спокойно
Пей; позабудем об этом, другое что-нибудь вспомним,
Ибо душа у меня всегда в груди изнывает
Скорбью, едва о моем хозяине милом напомнят.
Клятву поэтому лучше оставим совсем. Одиссей же
Пусть приезжает: и я, и супруга его Пенелопа,
Старец Лаэрт, Телемах боговидный, – равно мы желаем.
Я и о сыне его Телемахе скорблю несказанно,
Как об отце Одиссее: он вырос, как бога питомец.
Думал я; ростом и видом своим, удивленья достойным,
Будет средь прочих мужей он не хуже отца дорогого.
Здравого разума, видно, лишили бессмертные боги
Или какие-то люди: уехал в божественный Пилос
Вести собрать об отце; женихи же наглые тайно
Подстерегают в засаде у острова, чтобы бесславно
Сгибло у нас потомство Аркесия, равного богу.
Но мы оставим об этом, погиб ли там он, быть может,
Или спасся от смерти, Кронион простер над ним руку.
Ну, чужеземец, теперь о заботах своих мне поведай,
Правду скажи о себе, не скрывай, чтобы знал хорошо я:
Кто ты, откуда? Где город? Родители где проживали?
Прибыл сюда на каком корабле? На Итаку какие
Прибыли вместе с тобой корабельщики? Как имена их?
Знаю ведь сам я, что пешим сюда невозможно добраться.»
Так Одиссей хитроумный сказал, отвечая на это:
«Да, я об этом тебе расскажу вполне откровенно,
Времени лишь бы хватило для нас и было бы вволю
Пищи со сладким вином, лишь под кровлей бы нам находиться
И угощаться спокойно, готовили лишь бы другие
Люди, – тогда я, пожалуй, весь год хоть рассказывать буду;
Все-таки вряд ли рассказ я закончу о бедствиях многих:
Столько я вытерпел горя, несчастий по воле бессмертных!
Родом я из Крита широкого мог бы гордиться,
Сын богатого мужа; но многие в доме другие
Были еще сыновья у отца от законной супруги,
Там и воспитаны были; а я рожден был рабыней,
Купленной им. Но со мной, как с сыном родным обходился
Кастор Гилакид, отец мой; горжусь, что его я породы:
Был на Крите тогда он как бог почитаем в народе
Как за богатство его, равно за сынов благородных.
Смерть несущие Керы пришли и в жилище Аида
Взяли его; меж собой добро поделили родные
Смелые братья, каждый по жребию долю большую,
Дав незаконному дом лишь и долю совсем небольшую.
Все-таки дочь богатых родителей взял я женою,
Ибо в то время ценили меня за отвагу и доблесть:
В битвах не был я робким. Теперь миновало все это.
Думаю все же, что ты, на соломину старую глядя,
Видишь и прежний колос. Но много мне выпало бедствий!
Боги Арес и Афина великую дали мне доблесть:
Мог я ряды сокрушать врагов и, если в засаде
С лучшими был я мужами, врагам замышляя погибель,
Смерти боязнь никогда не смущала мне смелого, сердца:
Выскочив прежде других из засады, копьем убивал я208
Вражеских всех мужей, попадали какие под ноги.
Был я таким на войне, но других никаких не любил я
Дел, что для жизни семьи благородной множат богатства.
Были всегда мне милы суда многовеслые, также
Битвы с врагами и копья прекрасные, меткие стрелы,
Гибель несущие, что для иных бывает ужасным.
Нравилось то мне, что в душу вложили блаженные боги;
Но другие дела и заботы любят иные.
Прежде еще, до поездки под Трою войска ахейцев,
Мне привелось девять раз на людей выступать иноземных:
Воинов вел ли, суда ль быстроходные, – все удавалось.
Там добычу я брал, какая понравится, много
В долю по жребию я получал; умножалось богатство,
Быстро на Крите стал влиятелен и уважаем.
Но лишь направил нас Зевс на ужасную эту дорогу,
Многим мужам колени согнувшую, тут мне пришлося
С Идоменеем, вождем знаменитым на Крите, поехать209,
Войско везти на судах в Илион с троянцами биться.
Было нельзя отказаться: удерживал голос народа.
Девять действительно лет воевали мы, дети ахейцев,
Лишь на десятом году разрушили город Приама.
После поплыли домой; но рассеяли боги ахейцев.
Мне, злополучному, Зевс наиболее бед приготовил:
Месяц один только дома провел я, детьми наслаждаясь,
Милой женою законной, богатством своим, ибо скоро
Сердце толкнуло меня с друзьями, равными богу,
Ехать в Египет затем на судах, хорошо оснащенных.
Девять судов снарядив, не замедлил набрать я дружину;
Шесть после этого дней пировали друзья дорогие.
Тою порой добывал я пирующим много животных,
Чтобы на жертвы богам и самим питаться хватило.
В день седьмой, наконец, мы из Крита широкого снялись,
С ветром прекрасным Бореем попутным легко мы поплыли,
Как по теченью. Тогда ни с одним из судов не случилось
Злой беды, но, сидя на них, по волнам невредимо
Ехали мы, рулевые ж и ветер суда направляли.
В пятый день по Египту, прекрасно текущему, плыли,
Там на Египте реке, задержав обоюдокривые
Наши суда, приказал я немедленно спутникам верным
На берег вытащить их, самим у судов оставаться,
Стражу лазутчикам нашим держать на месте высоком.
Но, забыв осторожность, чужим стремясь поживиться,
Спутники начали грабить прекрасную землю Египта,
Силой тамошних женщин тащить и детей малолетних,
Всех мужей убивать, – и до города крики достигли.
Их услышав, с Зарей, показавшейся рано, примчались
Быстро оттуда: поле наполнилось медным сияньем
Пеших и конных людей. А Зевс, играющий громом,
Спутников наших вверг в трусливое бегство: не смели
Боя выдерживать, ибо повсюду грозила им гибель.
Много там наших погибло, убитых острою медью,
Многих живыми враги увели в неволю работать.
Мне же вложил сам Зевс такое намеренье в душу:
Лучше мне умереть и достигнуть участи горькой
Здесь же, в Египте: меня и в будущем зло ожидало.
Шлем с головы, прекрасно сработанный, снять не замедлив,
Щит свой с плеча и копье далеко от себя я отбросил,
Сам подбежал к басилею и встал пред его колесницей,
За ноги взяв, целовал их. Меня он на колесницу
Принял к себе и в дом свой повез проливавшего слезы.
Многие воины копья метали в меня той порою:
Сильно разгневаны были, убить разгорелись душою.
Он же меня прикрывал, ибо Зевса разгневать боялся:
Зевс возмущается злым обращением с гостем просящим.
Семь я годов оставался в Египте, собрал драгоценных
Много сокровищ среди египтян, ибо все мне дарили.
Год же когда круговратный восьмой наступил, в это время
Хитрый, в обманах искусный ко мне финикиец явился,
Плут и барышник, многим немало зла причинивший.
Он меня обольстил уговорами хитрыми – ехать
В гости к нему в Финикию, где будто бы много сокровищ
В доме его. У него проживал я в течение года.
Дни когда миновали и месяцы полного года,
Быстро весь год совершился, и сроки уже наступили,
В Ливию на корабле мореходном со мной он поехал,
Мне предложив обманно торговлей совместно заняться:
В рабство хотел он меня там продать за хорошую цену.
Вынужден был я поехать на судне, не очень хоть верил.
Судно помчалось при ветре прекрасном, Борее попутном,
Морем широким от Крита. Но Зевс логибель замыслил.
Лишь покинули Крит и уже никакая другая
Не была видной земля, но вокруг нас море да небо,
Тотчас над судном глубоким собрать не замедлил Кронион
Темную тучу: море тогда потемнело под судном.
Зевс загремел в это время и молнией в судно ударил, –
Весь наш корабль затрещал, ударенный молнией Зевса:
Серой запахло на судне, и мы попадали в море.
Прочие, словно вороны, неслись на волнах возле судна
Черного: Зевс их лишил возвращения в отчую землю.
Мне же, хоть я испугался погибели в море, Кронион
Самую крепкую мачту послал темноносого судна
В руки мои, чтобы мог я погибели в море избегнуть.
Мачту руками обняв, я носился на гибельном ветре;
Девять носился я дней, на десятый же темною ночью
Волны высокие в край феспротов меня подкатили.
Фейдон, феспротов герой-басилей, приветливо принял,
Ибо сын его, продрогшего в холоде видя
И изнуренного сильно, поднял руками своими,
К дому отца своего дорогого помог мне добраться.
Там приодели меня, дали плащ и хитон мягкошерстный.
Там я об Одиссее услышал: сказал мне хозяин,
Будто его принимал он, когда тот на родину ехал.
Мне он показывал много богатств, Одиссеем добытых,
Золота, меди, железа, трудного при обработке210.
Стольким добром и в десятом колене могли бы кормиться,
Сколько в доме владыки его сокровищ лежало.
Сам Одиссей меж тем, говорил он, в Додону поехал
Зевсову волю узнать из покрытого листьями дуба,
Как он должен вернуться в тучную землю Итаки,
Столько отсутствуя: лучше открыто приехать иль тайно?
Клялся он мне самому, совершив возлияние в доме,
Будто уж спущен корабль и гребцы для него наготове,
Чтобы его везти в отцовскую милую землю.
Прежде однако меня он отправил на судне, готовом
Ехать морем на остров Дулихий, богатый пшеницей;
Строго гребцам он велел меня к басилею Акасту
Быстро доставить. Они же, склонившись на умыслы злые
Против меня, порешили в жестокое бедствие ввергнуть.
Лишь корабль мореходный отъехал от края феспротов,
Сразу же был я свободы лишен мореходцами злыми:
Плащ и хитон с меня сорвали с другою одеждой,
Плечи мне рубищем жалким покрыли, изорванным, грязным,
Тем, что на мне и теперь ты видишь своими глазами.
К вечеру на корабле, хорошо оснащенном в дорогу,
Издали видной Итаки едва лишь достигли, веревкой,
Скрученной туго, меня они привязали к скамейке,
Сами же, спешно на берег сойдя, насыщались едою.
Но совсем легко развязали на мне все веревки
Сами блаженные боги. На голову бросив лохмотья,
Я по рулю соскользнул незаметно, приблизился грудью
К морю и дальше поплыл, пробиваясь руками своими;
В сторону быстро отплыв, я от них далеко оказался.
К чаще высокой деревьев приблизившись, на берег вышел,
Скрылся в чаще и лег. А спутники, сетуя горько,
Близко искали меня; но полезным не посчитали
Дальше искать, назад поэтому снова вернулись,
К судну кривому. Меня же легко весносущие боги,
Спрятав, после к жилищу приблизили доброго мужа,
Ибо судьбою пока предназначено жить мне на свете.»
Ты, Эвмей свинопас, отвечая на это промолвил:
«О злополучный гость, взволновал ты долгим рассказом
Душу. О сколько скитался и сколько уже претерпел ты!
Все-таки не убедил: не как следует об Одиссее,
Мне рассказал, ибо лгать на ветер тебе, таковому
Старому, незачем; я хорошо и сам понимаю:
Больше уже не вернется хозяин сюда, ненавистен
Стал он богам, не в бою с троянцами славно он умер
Иль на руках у своих друзей после битвы с врагами, –
Холм ему бы тогда воздвигли там панахейцы,
Сына даже его прославляли бы долго в народе, –
Но бесславно его сгубили Гарпии, видно.
Уединенно живу я на ферме свиной, не бываю
В городе, разве когда прикажет сама Пенелопа
В город явиться, коль вести какие откуда получит:
Сидя, расспрашивать любят подробно с вестями прибывших
Те, что душевно скорбят об отсутствии долгом владыки,
Иль женихи, что добро разорять безнаказанно рады.
Мне же расспрашивать всяких приезжих не нравится с тех пор,
Как этолиец один меня обманул небылицей;
Сам он мужа убил; по землям разным скитаясь,
В дом приблудился ко мне: этолийца я ласково принял.
Он говорил, что на Крите он видел у Идоменея,
Как Одиссей корабли починял, пострадавшие в бурю:
Летом иль осенью будто сюда домой он вернется,
Много добра привезет, с ним приедут друзья дорогие.
Старый мой гость многогорький, богами ко мне приведенный
Нет, не удастся меня ни прельстить, ни обрадовать ложью.
Я не за ложь и басни тебя хорошо принимаю:
Зевса чту, покровителя странных, тебя же жалею.»
Снова ответил на это ему Одиссей многоумный:
«Сердце, хозяин, в груди у тебя недоверчиво слишком,
Ибо и клятвами даже не мог я доверия вызвать.
Ну, давай, мы теперь заключим договор обоюдный,
Сверху свидетели боги, какие живут на Олимпе:
Если действительно в дом вернется сюда твой хозяин,
Платье тогда подаришь мне, хитон и плащ, и отправишь;
Ехать на остров Дулихий, куда я стремлюсь всей душою.
Если ж не сбудется слово, сюда не вернется хозяин, –
Сбросить меня вели служанкам с утеса крутого,
Чтобы другие бродяги не смели обманывать здешних.»
Светлый Эвмей свинопас, возражая на это, ответил:
«Доброй славы, гость, ни чести теперь уж не будет
Мне и после когда-то от жителей, если тебя я,
В дом приведя, дружелюбно приняв, как хороший хозяин,
Как-нибудь после убью и вырву из тела дыханье!
С чистым сердцем тогда могу ли молиться я Зевсу?
Но проходит уж время теперь, и работники скоро
Будут являться сюда, чтобы сытный обед приготовить.»
Так они между тем один с другим говорили.
Тою порою пришли пастухи свинопасы со стадом;
Заперли свиней в закуты на отдых после пригона.
Невыразимый визг из закут между тем раздавался.
Светлый тогда свинопас к пастухам своим обратился:
«Лучшую мне пригоните свинью, мы заколем для гостя,
Сами насытимся с ним, потому, что много заботы,
Много трудов положили на этих свиней белозубых;
Между тем как другие наш труд безвозмездно съедают.»
Так закончив, бревно расколол он безжалостной медью.
Те пригнали свинью пятилетнюю, жирную очень,
После ее к очагу подвели. Свинопас же пресветлый,
Набожным будучи сам, не забыл о богах о бессмертных,
Но с головы белозубой свиньи клок щетинистой шерсти
Срезал и бросил в огонь и к богам обратился с мольбою,
Чтоб Одиссея они многоумного в дом возвратили.
В лоб он ударил свинью дубовым поленом для топки:
Жизнь ушла от нее. Свинью пастухи закололи,
Кожу содрали с нее, на куски затем разрубили.
Салом свиным обложил свинопас, отовсюду нарезав,
Мясо сырое и сжег на огне, пересыпав мукою
Ячной, а прочего мяса куски вертелами пронзил он
И, на огне осторожно прожарив, вытащил после.
Мясо затем все вместе на стол положили. Поднялся
Тут свинопас и, его разделив на равные доли,
Семь частей по столу разложил одинаковых: нимфам
Первую долю и < сыну Зевса и Майи Гермесу,
Поровну прочее все себе поделил с пастухами,
Часть же хребтовую дал белозубой свиньи Одиссею,
Целую вырезку, этим порадовав душу владыки,
Так Одиссей многоумный сказал, к нему обратившись:
«Если бы Зевсу, Эвмей, ты столько же сделался милым,
Сколько и мне, потому что такого почтительно принял!»
Ты же Эвмей свинопас сказал ему, отвечая:
«Кушай, гость злополучный, вот этой едой наслаждайся,
Тем, что имеется; боги одно нам даруют, другого,
Что по душе нам, лишают: они одни всемогущи.»
Так угощая, он сжег богам вечносущим начатки
И, возлиянье свершив тёмнокрасным вином, Одиссею,
Стен сокрушителю, кубок поднес, и тот сел, как обычно.
Хлеб разделил между ними Месавлий, который был куплен
Тою порой, как хозяин отсутствовал: без разрешенья211
Деспойны или старца Лаэрта. Купил свинопас сам
В Тафии, дав за него от своих трудов сбереженья.
Руки они протянули к разложенным яствам обильным.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
Хлеб унести не замедлил Месавлий. Они же, поевши
Досыта хлеба с мясом свиным, ушли все на отдых.
Злая безлунная ночь наступила: дождем поливало
Зевсовым ночь всю, Зефир же порывистый дул непрестанно.
Им Одиссей сказал, испытать свинопаса желая,
Даст, быть может, плащ ему он сам, иль другому
Дать велит, потому что о нем проявил уж заботу:
«Выслушай, друг Эвмей, равно и все остальные,
Слово, какое скажу, похваляясь: вино неразумным212
Делает мужа, оно заставляет разумного даже
Громко петь, от души смеяться и в пляску пускаться,
Слово сказать понуждает, когда помолчать было б лучше,
Но, раз уже проболтался, всего до конца я не скрою.
Если бы в возрасте был я цветущем и прежнюю силу
Мог бы ту вернуть, как в засаду ходили под Троей!
Были вождями там Одиссей с Менелаем Атридом,
Третьим вождем был я: они сами меня пригласили;
Но лишь до города мы, до высокой стены проскользнули,
Где кустарник густой, у стены городской повалились.
Так мы там в тростнике на болоте лежали в засаде.
Злая спустилася ночь: свирепели порывы Борея;
В иней холодный снег претворился снизу под нами,
Инеем наши покрылись щиты, кристаллом сияя.
Там другие все имели плащи и хитоны,
Плечи сверху щитами покрыв, спокойно лежали;
Я ж, отправляясь в засаду, товарищам плащ свой оставил.
Глупый: вперед не подумал, что холодно, может быть, будет.
Вышел я, щит лишь имея один и пояс блестящий,
Ночи третья лишь часть наступила и звезды склонились.
Тут я сказал Одиссею, лежавшему рядом со мною,
Локтем двинув его; он быстро ко мне отозвался:
«Зевса питомец, друг Лаэртид Одиссей многохитрый!
Между живыми мне, видно, не быть уж, – меня обуздает
Холод: плаща не имею. Меня соблазнил, вероятно,
Демон – в одном лишь хитоне итти. Не избегнуть мне смерти!»
Так объяснил я. В душе он сейчас же решенье обдумал,
Ибо таким был всегда он в советах и в битвах с врагами.
Голосом тихим слова мне такие нашептывать стал он:
«Тише, молчи: никто из ахейцев пусть не услышит!»
Кончил и голову поднял, на локти упершись, и молвил:
«Слушайте, други: сейчас божественный сон мне приснился.
Слишком де мы далеко от судов ушли. Пусть попросит
Кто-либо войск вождя Агамемнона, сына Атрея,
Воинов нам от судов не пошлет ли сюда на подмогу?»
Так посоветовал. Встал Андремонид Фоас незамедлив,
В сторону светлый плащ отложил и пустился сейчас же
Быстро к судам. Я сейчас же одеждой Фоаса укрылся
С радостью. Скоро тут златотронная Эос блеснула.
Если б имел я возраст цветущий и прежнюю силу.
Все вы, каждый из вас, конечно, мне плащ одолжил бы,
Дружбу питая ко мне, уважая могучего мужа:
Стужей теперь я измучен, имея плохую одежду »
Ты, Эвмей свинопас, ему отвечая, промолвил:
«Старец, ты свой рассказ изложил вполне безупречно,
Лишнего ты не сказал ничего, ни единого слова, –
В платье и в чем другом потому не будешь нуждаться:
На ночь получишь все, в чем нуждаешься ты, претерпевший;
Утром же рубише это опять на себя ты наденешь:
Мало плащей и хитонов у нас, одежды на смену;
Каждый работник у нас одно лишь платье имеет.
После ж того, как сюда вернется сын Одиссея,
Сам тебе он подарит хитон и плащ одеваться,
Сам тебя отправит, куда лишь душа пожелает.»
Кончил и встал свинопас, расстелил близ огня Одиссею
Ложе, сверху шкуры набросил овечьи и козьи.
Там Одиссей и улегся, плащом густошерстным укрывшись
Длинным, бывшим всегда у Эвмея в запасе, на случай,
Если вдруг начнется ужасная стужа и холод.
Спать Одиссей там улегся на ложе готовом. С ним рядом
Спать легли пастухи молодые. Эвмей свинопас лишь
Спать не хотел вдали от хлевов, за свиней беспокоясь:
Вооружившись, пошел он во двор. Одиссей был доволен
Тем, что его достоянье в отсутствие так охранялось.
Острый меч Эвмей перекинул на крепкие плечи,
Сверху набросил он плащ очень плотный, в защиту от ветра,
Сверху покрылся большою косматою шкурою козьей,
Острое взял он копье от собак и людей в оборону,
Спать направился быстро к ущелью глубокому: спали
Свиньи клыкастые там, укрываясь от ветра Борея.

Пятнадцатая песня

Прибытие Телемаха к Эвмею.
(35 и 36 дни, утро 37-го дня)
I.Телемах в Лакедемоне1-183
1.Советы Афины1
2.Гостеприимство Менелая43
3.Проводы Телемаха143
II.Обратный путь Телемаха183-300
1.Сухим путем183
2.Принятие Феоклимена222
3.На судне морем286
III.Одиссей и Эвмей301-495
1.Предположение Одиссея бродяжить301
2.Возражение Эвмея325
3.Просьба Одиссея340
4.Рассказ Эвмея о себе351
IV.Телемах на Итаке495-557
1.Приезд495
2.Отправление к Эвмею550

Тою порой в Лакедемон широкий Паллада Афина
Прибыла, чтобы сказать Одиссея блестящему сыну,
Чтобы его побудить скорее домой возвратиться.
Быстро нашла. Телемаха и Нестора славного сына,
Спящих дома, в сенях Менелая, великого славой.
Мягким скован был сном Несторид Писистрат благородный;
Сладостный сон однако не мог Телемаха осилить:
Ночью божественной он от забот об отце пробуждался.
Близко встав к нему, совоокая дева сказала:
«Больше тебе, Телемах, не годится далеко от дома
Быть, ибо там оставил добро и мужей вероломных:
Как бы они у тебя имущество не истребили,
Все разделив меж собой, не напрасным бы путь оказался!
Но попроси Менелая отправить как можно скорее,
Чтобы еще у себя застать беспорочную матерь213:
Братья ее и отец понуждают за Эвримаха
Выйти замуж ее: он всех женихов превосходит
Брачным выкупом, щедро дары свои умножая, –
Как бы из дома чего против воли твоей не забрала!
Знаешь и сам ведь, какое в груди у женщины сердце:
Дом умножает того, за которого замуж выходит,
Собственных прежних детей и умершего первого мужа
Больше уже не помнит, о них не заботится вовсе.
Ты же, в дом возвратись, о своих делах позаботься,
Их поручи служанке, какая покажется лучшей,
Боги пока тебе не укажут супруги достойной.
Слово другое скажу я, ты в душу пойми это слово:
Много против тебя женихов засело в засаде214
Между Итакой и Самой утесистой, в узком проливе,
Сильно желая убить, не пустить в отцовскую землю.
Но не удастся им, знаю; земля покроет скорее
Всех женихов, добро твое истребляющих в доме.
Дальше от всех островов плыви на судне прекрасном
Ночью: бессмертные боги, какие тебя охраняют,
Ветер попутный пошлют, корабль подгоняющий сзади.
К первому выступу лишь Итаки подъедешь, быстрее
В город отправь корабль и спутников, вместе прибывших
Сам же прежде всего иди к свинопасу, который
Свиней твоих стережет и к тебе хорошо расположен;
Ночь у него проведи; его же в город отправишь
К матери милой своей Пенелопе разумной с известьем:
Пусть известит, что ты невредимо из Пилоса прибыл.»
Так сказав, на высокий Олимп удалилась богиня.
Он же от сладкого сна разбудил Несторида сейчас же,
Двинув пяткой ноги, и слово такое промолвил:
«Несторов сын, Писистрат, пробудись, запряги в колесницу215
Однокопытных коней: уже ведь пора нам в дорогу!»
Но Несторид Писистрат ответил ему, возражая:
Как ни спешим, Телемах, никак невозможно в дорогу
Темною ночью поехать, – ведь утро скоро настанет.
Но подожди: Атрид Менелай, знаменитый копейщик,
Выйдет сюда, и, дары принеся в колесницу их сложит,
Нас отправит в дорогу, проводит ласковым словом:
Гости каждый день такого хозяина помнят,
Гостеприимного, их принявшего ласково в доме.»
Так сказал. Показалась уже златотронная Эос.
Близко к ним подошел Менелай, голосистый в сраженьях
С ложа поднявшись возле Елены прекрасноволосой.
Милый сын Одиссея, едва Менелая увидел,
Свой белизною сверкавший хитон подвязал торопливо,
Длинный плащ поспешил на могучие плечи набросить,
В двери пошел к Менелаю навстречу и слово промолвил
Милый сын Одиссея вождя Телемах богоравный:
«Зевса питомец, Атрид Менелай, мужей предводитель!
Ты теперь отпусти меня в дорогую отчизну,
Ибо душа у меня домой устремляется ехать.»
Так ответил ему Менелай, голосистый в сраженьях:
«Долго тебя, Телемах, я не буду удерживать больше,
Если стремишься ехать, и сам не одобрю другого,
Всякого, кто хорошо сверх меры гостей угощает,
Или плохо весьма: угощать сколько следует надо.
Плохо равно, когда остаться хотящего гостя
Гонит из дому хозяин, а ехать хотящего держит.
Должно гостей принимать, но задерживать их не годится.
Но подожди, я дары принесу и тебе в колесницу
Их уложу, чтобы видел глазами; велю приготовить
Женщинам в доме обед из того, что имеется в доме.
Это взаимно: гостю почет, а хозяину радость
В том, что сытым поедешь по нашей земле по широкой.
Если же вздумаешь ехать по Аргосу и по Элладе,
Сам я отправлюсь с тобой, коней для тебя запрягу я,
Сам по местам населенным тебя повезу, – без подарков
Нас никто не отпустив, – хоть что-нибудь всюду подарят:
Или треножник меди прекрасной, иль таз, или пару
Мулов для упряжки, иль золотой прекраснейший кубок.»
Так Телемах разумный сказал Менелаю на это:
«Зевса питомец, Атрид Менелай, голосистый в сраженьях!
К нашим хочу вернуться уже, ибо после себя я,
Выехав из дому, стража сокровищ моих не оставил:
Как бы, ища отца богоравного, сам не погиб я,
Как бы много сокровищ в дому у меня не погибло!»
Это услышал едва Менелай, голосистый-в сраженьях
Тотчас супруге своей велел и служанкам готовить
В доме обед из всего, что имеется в доме в запасе.
Этеоней Боэфоид к нему подошел и встал рядом,
С ложа поднявшись: он близко совсем проживал от владыки.
Тут огонь развести приказал ему повелитель,
Мясо зажарить, – и тот подчинился приказу охотно.
Сам пошел в кладовую свою благовонную, шел же
Он не один, а с Еленой супругою и с Мегапенфом.
Только спустились туда, где много сокровищ лежало,
Взял двоеручный кубок Атрид Менелай повелитель,
Сыну ж велел Мегапенфу сосуд серебряный выбрать.
Гостю в дар. К сундукам подошла той порою Елена:
В них разноцветные платья ее работы лежали.
Вынув одно, по длине и узорам красивее прочих,
Яркое, словно звезда – на самом низу находилось –
Гостю Елена, богиня средь жен, понесла за другими.
Все поспешили по дому итти с дорогими дарами.
Лишь пришли, Телемаху сказал Менелай белокурый:
«О Телемах, возвращенье, как сердцем своим пожелал ты
Волей свершится Зевса, супруга гремящего Геры!
Что ж до даров, то сколько ни есть драгоценностей, в доме
Здерь лежащих, я дам, что лучше всего и дороже;
Дам я тебе сосуд весь серебряный, лучшей работы
Бога Гефеста, края же сосуда большого покрыты
Золотом; Файдим его мне дал, басилей из Сидона;
Некогда в доме меня приютил он, когда возвращался
Я в дорогую отчизну. Его подарить я желаю.»
Кончил герой Атрид и кубок ему двоеручный
В руки дал. Тогда Мегапенф благородный поставил
Возле него серебром засиявшую чашу большую.
Встала с ним рядом Елена прекрасноволосая, гостю
Платье она подала и приветливо слово сказала:
«Этот многожеланный подарок для свадьбы дарю я,
Милый, тебе: возьми о работе Елены на память,
Будет супруга носить. Пока же у матери милой
Пусть полежит. А теперь я желаю тебе возвратиться
Радостным в дом прекрасный, в свою дорогую отчизну».
Кончив, в руки ему положила. Он с радостью принял.
В кузов герой Писистрат сложил дорогие подарки;
Их приняв, разглядел и душою своей изумился.
К дому их тогда повел Менелай белокурый.
Сели дома они на стулья и кресла в порядке.
Воду служанка для них в золотом превосходном кувшине.
Чтобы руки умыть, над серебряным тазом, держала,
Стол, обструганный гладко, поставила возле сидевших;
Хлеб на столе разложила почтенная ключница, выдав
Разных съестных из запасов, охотно прибавленных ею.
Мясо на части для них Боэфоид разрезал и подал;
Налил вина Мегапенф, многославного сын Менелая.
Руки они протянули к разложенным яствам готовым.
Но лишь питьем и едой насладилися, сколько хотели,
Тут молодой Телемах и Нестора сын благородный,
Впрягши коней в колесницу нарядную, сами вскочили,
Тотчас погнали коней от дверей галереи звучащей.
Следом за ними пришел Атрид Менелай белокурый,
В правой руке держа услаждающий душу напиток
В кубке своем золотом, чтоб они на дорогу возлили;
Встал впереди колесницы, отпил из кубка и молвил:
«Юноши, путь вам добрый! Вы Нестору, пастырю войска,
Мой привет передайте: со мной, как отец, был он нежен
В те времена, как сыны ахейцев сражались под Троей.»
Так Телемах разумный сказал Менелаю на это:
«Зевса питомец! Ему обо всем, как велел, мы расскажем,
Только приедем к нему. И когда б, на Итаку вернувшись,
Мог я и в доме своем рассказать обо всем Одиссею,
Как был ласково встречен тобою и ласково принят,
Сколько подарков привез драгоценных, домой возвратившись!»
Только что так он ответил, как птица-орел пролетела
Справа, в когтях со двора унося домашнего гуся
Белого; следом за ними бежали мужи и жены,
Громко крича. А орел, подлетев к собравшимся близко,
Справа затем улетел от коней с колесницей. То видя,
Рады все были: у них сердца в груди веселились
Первым ко всем Несторид Писистрат обратился и молвил:
«Зевса питомец, людей повелитель Атрид! Объясни мне,
Нам ли, тебе ли от бога явилося знаменье это?»
Так он спросил. Менелай, любимец Ареса, стал думать,
Как, размыслив, ответить приличнее Нестора сыну?
В длинной одежде Елена сказала, его упреждая:
«Слушайте: я предскажу, что вложили бессмертные боги
В душу мою, и как, я уверена, все совершится!
Как белоперого гуся, вскормленного дома, похитил
С гор прилетевший орел, где птенцы и сам он родился, –
Так Одиссей, после долгих скитаний и бедствий тяжелых
В дом свой вернувшись, им отомстит иль, уже возвратившись,
Дома находится, всем женихам готовя погибель.»
В очередь ей сказал Телемах рассудительный снова:
«Это Зевс громовержец, Геры супруг, да исполнит, –
Я тогда тебе, как богине, буду молиться!»
Кончил и поднял бич на коней. И двинулись кони
Быстро к полю скакать, через город вперед устремившись.
Двигали кони весь день на шее ярмо колесницы.
Солнце уже закатилось, и все потемнели дороги.
В Феры успели прибыть, приехали в дом Диоклеса,
Сына вождя Орсилоха, рожденного богом Алфеем;
Ночь у него провели, – дружелюбно приезжих он принял.
Лишь розоперстая Эос блеснула рано на небе,
Впрягши коней в колесницу нарядную, сами вскочили,
(Тотчас погнали коней от дверей галереи звучащей.)
Плеть высоко подняв: послушно те полетели.
В Пилос, город высокий, затем приехали быстро.
К сыну Нестора так Телемах тогда обратился:
«О Несторид, обещай такую мне выполнить просьбу:
Мы до конца друзьями гордимся быть как по дружбе
Наших родителей, так потому, что ровесники оба, –
Этот же путь совместный скрепил наиболее дружбу.
Зевса питомец, до судна меня довези и оставь там,
Чтобы отец твой меня не задерживал в доме, желая
Лучше принять, ибо нужно скорее домой возвратиться.»
Так попросил. Несторид же раздумывал в собственных мыслях216,
Как ему обещать на словах и на деле исполнить?
Так показалось ему наилучшим, когда поразмыслил:
К быстрому судну коней повернув и к берегу моря,
Там на корме корабля сложил дорогие подарки,
Золото, платье, все, что было дано Менелаем.
Друга затем торопя, крылатое слово сказал он:
«Быстро на судно взойди, посади и спутников прочих,
Прежде чем старцу сказать я успею, домой возвратившись.
Знаю ведь я хорошо и душою, и сердцем, какое
Гостеприимство его: не отпустит без угощенья,
Явится сам сюда с приглашеньем; один не вернется,
Думаю, без результатов назад: настойчив отец мой.»
Кончил и к городу тотчас погнал коней пышногривых,
КПилосу, быстро доехал затем до отцовского дома.
А Телемах, гребцов торопя, приказание дал им:
«Спутники, снасти в порядке на черном судне расставьте,
Сами после взойдем на него и поедем обратно!»
Кончил он. Выслушав слово внимательно, те подчинились,
Быстро взошли на корабль, по местам к уключинам сели.
Тою порою как он хлопотал на корме корабельной,
Жертву Афине свершая, приблизился муж иноземец:
В дальнем Аргосе мужа убив, бежал он оттуда;
Был предсказателем он, из рода Мелампа, который
Некогда в Пилосе жил, изобильном стадами баранов,
Был намного богаче, чем все остальные пклосцы.
В землю чужую тогда бежал он, отчизну покинув,
Как и Нелея, из смертных славнейшего мужа, который
Год круговратный владел его достояньем великим,
Силою взяв. А Меламп в это время в оковах тяжелых
Связанный, в доме Филака страдал за Нелееву дочерь,
Так равно он страдал за свое ослепленье, в какое
Сердцем он впал, вовлеченный богиней Эриннией страшной.
Смерти однако ж избегнув, мычавших волов из Филаки
В Пилос пригнал, отомстил за позор и обиду Нелею,
Равному богу, привел супругу брату родному
В дом. После этого сам явился к народу чужому
В Дргос, конями богатый: ему суждено было роком
Там пребывать и жить, аргивянами многими править217.
Взял ой себе там супругу, построил с высокою кровлей
Дом и родил сыновей Антифата и Мантия сильных.
После родил Антифат Оиклея, отважного духом,
Амфиарая родил Оиклей, подстрекателя к битвам;
Зевс эгидодержавный и бог Апполон полюбили
Всею душою его, но до старости все ж он не дожил,
Ибо в Фивах погиб из-за женщины, склонной к подаркам;
Двух сыновей он имел: Амфилаха и Алкмеона,
Мантий тоже родил сыновей Полифида и Клита,
Но златотронная Эос похитила младшего сына
Ради его красоты, чтоб ему средь богов обретаться218.219
Бог Апполон Полифида тогда прорицателем сделал,
После Амфиарая из всех предсказателей лучшим.
Он, рассердясь на отца, в Гипересию переселился,
Людям всем он, там проживая, предсказывал правду.
Сын Полифида пришел, Феоклимена имя носивший;
Тотчас приблизился он к Телемаху, который в то время
Жертву с мольбой совершал, находясь на корме корабельной.
Так обратившись к нему, сказал он крылатое слово:
«Друг мой, как раз я тебя застаю совершающим жертву;
Именем этой жертвы и демона я умоляю,
Также твоей головой, головами спутников милых, –
Мне ответь и по правде скажи, ничего не скрывая:
Кто и откуда ты сам, родители где, где твой город?»
Так на это ему Телемах разумный ответил:
«Все я тебе, чужеземец, скажу вполне откровенно:
Я из Итаки по роду, отец Одиссеем зовется;
Был он когда-то, теперь же постигнут бедою жестокой.
Ради него я приехал сюда с гребцами на судне,
Вести собрать об отце, ушедшем давно уж из дома.»
Так Феоклимен ему боговидный промолвил на это:
«Прибыл к тебе я сюда, убив на родине мужа
Одноплеменного, братьев имевшего в славном конямя
Аргосе много, равно как и родичей много могучих.
Скрывшись от них, я от смерти и черной Керы спасаюсь:
Горькая участь моя теперь на чужбине скитаться.
Я, как беглец, умоляю, – позволь мне укрыться на судне,
Чтобы меня не убили: уж гонятся, верно, за мною!»
В очередь снова ему Телемах разумный ответил:
«С судна кривого теперь тебя прогнать не позволю.
Следуй; на судне тебя угостим, что сами имеем220
Так произнес и копье медноострое с рук от пришельца
Взял, положил на помост корабля обоюдокривого;
После поднялся и сам на свое мореходное судно,
Сел на корме корабля, пригласил Феоклимена возле
Рядом с собою сесть. Гребцы отвязали причалы.
Спутникам так приказал Телемах, торопя их скорее
Браться за снасти на судне; те тотчас ему подчинились:
Мачту сосновую внутрь отверстия балки срединной
Вставили, кверху подняв, привязали канатами к судну,
Белые там паруса распустили на крепких веревках.
Им совоокая дева послала ветер попутный,
Разбушевавшийся сильно, порывистый, чтобы быстрее
Путь совершали на судне, плывущем по влаге соленой.
Мимо проплыли Крун и Халкиды, прекрасно текущей.
Солнце уже закатилось, и все потемнели дороги.
Плыл мимо Феи корабль, подгоняемый Зевсовым ветром,
Мимо Элиды священной, где властвует племя эпейцев.
Он к островам скалистым отсюда судно направил,
Мысля, будет ли схвачен иль смерти, быть может, избегнет.
Тою порой свинопас с Одиссеем ужинать стали;
Возле них за едоп пастухи остальные сидели.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
Стал Одиссей говорить, испытать свинопаса желая,
Будет ли дальше его принимать хорошо, разрешит ли
В хижине здесь остаться, пошлет ли в город, быть может?
«Слушай теперь, Эвмей, и все вы, друзья остальные!
Утром в город хочу я итти собирать подаянье,
Чтобы тебе с пастухами не быть обузой тяжелой.
Дай мне хороший совет, провожатого доброго дай мне,
Чтобы провел он до места. По городу буду бродяжить
Нищим: кто чашку протянет, кто хлеба пшеничного даст мне.
Так дойду до дома, где жил Одиссей богоравный,
Вести о нем расскажу Пенелопе, разумной супруге.
Там к женихам надменным удастся, быть может, проникнуть,
Пищи мне не дадут ли, имея еды изобилье;
Может быть, что захотят, хорошо им сделаю сразу.
Нужно тебе объяснить, и это прими во вниманье:
Милостив Зевса посланник ко мне, Гермес благодетель,
Людям всем в делах доставляющий радость и славу.
В ловкости смертный никто со мною не может равняться:
Я костры развожу, дрова расколоть я умею221,
Мясо режу и жарю, вино разливаю по кубкам, –
Все, что для знатных людей выполняют люди простые.»
Ты, Эвмей, свинопас, со вздохом глубоким ответил!
«Горе, мой гость! Почему появилось такое решенье
В мыслях твоих? Вероятно, совсем ты погибнуть задумал,
Если хочешь проникнуть в толпу женихов вероломных:
Дерзость и наглость их до железного неба доходят!
Служат им совсем на тебя непохожие слуги,
Но молодые у них, в хороших плащах и хитонах,
В лучшей одежде, и сами красавцы лицом, головою.
Вот какие слуги. На гладких столах постоянно
Мясо, хлеб, вино, – всего у них изобилье222.
Здесь оставайся у нас, потому что твоим пребываньем
Я и все пастухи остальные не тяготимся.
Но возвратится только прекрасный сын Одиссея,
Он и хитон тебе подарцт и плащ одеваться,
Он отправит, куда душа твоя пожелает.»
Снова ответил ему Одиссей, в страданиях твердый:
«Если б, Эвмей, настолько любезным ты сделался Зевсу,
Сколько и мне, потому что избавил меня от страданий!
Хуже скитальчества нет ничего другого для смертных:
Люди, которых скитанья, несчастья и беды настигнут,
Гибельный голод и злые болезни претерпевают!
Так как желаешь меня удержать, чтоб его возвращенья
Ждать, скажи об отце Одиссея, подобного богу,
Также о матери, – их престарелых оставил, уехав –
Живы ль еще они под лучами светлого солнца,
Или скончались уже, пребывают в доме Аида?»
Так ответил ему свинопас, пастухов предводитель:
«Гость мой, об этом скажу я тебе вполне откровенно:
Жив еще Лаэрт, постоянно он молится Зевсу,
Чтобы душа его покинула члены скорее:
Так по уехавшем сыне тоскует, по умной супруге
Славной, ему причинившей тяжелую скорбь наиболыпе.
Смерть супруги повергла его преждевременно в старость.
Жалкою смертью она умерла, о своем знаменитом
Сыне скорбя. Никому да не будет из близких подобной
Смерти, из всех, благосклонность и дружбу мне оказавших!
Сильно скорбела хотя пока в живых находилась,
Мне ничего не бывало милей, чем ее расспросить ли,
Или о ней разузнать, потому что с Клименою вместе,
С доблестной дочерью младшей, позднее родившейся прочих,
С нею меня воспитала, любила немногим лишь меньше.
В пору как зрелости многожеланной, достигли мы оба,
Выдали замуж в Саму Климену, несметное вено
Взяв. После этого мне подарила прекрасное платье,
Плащ и хитон, а на ноги прибавила пару сандалий,
В поле послала, больше еще в душе уважая223.
Этого я не имею теперь. Но блаженные боги
Благословили дела, за которые взялся; от них ведь
Ел я и пил и других угощал, уважаемых мною.
Но о деспойне нашей совсем никаких не услышишь
Радостных дел или слов с той поры, как свалилось несчастье
В дом: вероломные мужи. Беседовать с деспойной любят
Слуги, любят о всем расспросить у нее и разведать,
Вместе откушать и пить, унести хоть безделицу любят224
В поле, что радость сердцу раба всегда доставляет.»
Снова, ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный:
«Горе, Эвмей свинопас: ты скитался уже с малолетства
Много вдали от отчизны, вдали от родителей милых!
Ну, и об этом теперь откровенно вполне расскажи мне,
Был ли разрушен город широкодорожный, в котором
Твой отец проживал с почтенною матерью вместе,
Или оставлен ты был у коров иль овец? Захватили
Злые люди тебя на корабль, на котором приплыли
К мужу в дом, где тебя за большую цену купил он?»
Так ответил ему свинопас, пастухов предводитель:
«Странник, об этом уже от меня разведать желаешь,
Слушай молча теперь, наслаждайся, вино распивая,
Сидя спокойно на месте: теперь бесконечные ночи,
Хватит и выспаться нам, и приятно беседовать хватит;
Незачем рано ложиться: сверх меры сон утомляет.
Прочие все, кого душа побуждает и сердце,
Пусть ложиться идут, но с Зарей, показавшейся утром,
К свиньям господским должны, поев лишь, отправиться рано.
Мы же в хижине будем питьем и едой наслаждаться,
Горькие повести жизни рассказывать будем друг другу,
Их вспоминая: ведь муж, перенесший большие несчастья
Всюду скитавшийся, прежним своим наслаждается горем.
Я и о том расскажу, о чем разузнать пожелал ты.
Остров Сирия есть, о котором ты, может быть, слышал;
К северу остров лежит от Ортигии, где повороты
Солнца; не густо он заселен, но хорош и удобен:
Пастбища там для скота, вина и пшеницы обилье.
Голода там никогда не бывает, ни страшных болезней
Всяких, какие страдать заставляют людей злополучных.
Но когда в той стране состарятся смертные люди,
К ним Аполлон сребролучный приходят вдвоем с Артемидой,
Их убивают без боли, пуская в них нежные стрелы.
Города два там, и все разделено надвое ровно.
Некогда в том и другом городах басилействовал Ктесий,
Сын Ормена, отец мой, богам бессмертным подобный.
Прибыли как-то туда на славных судах финикийцы,
Чтобы барышничать здесь, привезя без числа безделушек,
Женщина в доме отцовском была, финикиянка родом,
Ростом, красой выделялась, равно мастерством рукодельным.
Но обольстили коварно ее хитрецы финикийцы:
Возле глубокого судна она белье полоскала;
С нею на ложе любовном смешался один: даже честной
Женщине слабой легко затуманить любовью рассудок.
После спрашивать стал он ее, кто она и откуда?
Та указала на дом отца моего и сказала:
«Родом я горжусь из Сидона, обильного медью,
Дочь Арибанта я, человека с великим богатством;
Видели шедшей с поля меня и схватили тафийцы,
Мужи грабители, после сюда привезли, за большую
Цену продали мужу, живущему в этом вон доме.»
Ей человек ответил, в любви с ней смешавшийся тайно:
«Снова, быть может, желаешь домой последовать с нами,
Чтобы увидеть как дом отцовский с высокою кровлей,
Так и родителей; живы они и славны богатством.»
Женщина словом таким финикийцу ответила снова:
«Будет это, коль вы, корабельщики, клятву дадите
В том, что меня невредимо домой отвезете на судне.»
Так им ответила. Все, как она приказала, поклялись.
Но лишь поклялись они и свою закончили клятву,
Снова женщина им, отвечая на слово, сказала:
«Вы молчите теперь, никто из спутников ваших,
Если встретит меня у источника или дорогой,
Пусть говорить не смеет, а также никто бы не выдал,
В дом господина придя: лишь узнает, в тяжкие узы
Он закует меня, да и вам приготовит погибель.
В мыслях держите слова и не медлите с куплей-продажей225.
Но лишь наполните судно припасами нужными всеми,
В дом присылайте мне извещение без промедленья.
Золота я принесу, под рукою сколько ни будет,
Может быть, что и другое отдам за провоз я охотно, –
В доме ведь знатного мужа за сыном хожу малолетним:
Умный ребенок, со мной лишь гулять из дому выходит.
К вам на судно его приведу, и несметную плату
Можете взять за него, продав любым иноземцам.»
Женщина, так объяснив, пошла к прекрасному дому.
Целый год финикийцы у нас оставались, припасов
Много различных на свой глубокий корабль закупая.
Но когда нагрузили глубокое судно, чтоб ехать,
Вестника к ней тогда мореходцы прислали с известьем:
В дом отца моего человек многохитрый явился,
Цепь золотую в оправе янтарной принес для показа:
Мать почтенная, все служанки разглядывать стали
Эту цепь золотую, ощупывать даже руками,
Цену давая большую. Он ей кивнул незаметно.
Знак ей глазами подав, затем отправился к судну.
Взяв за руку меня, рабыня вывела в двери;
Кубки в передней нашла на столах для людей пировавших:
Вместе с моим отцом они пировали обычно,
Если являлись к нему о делах народных размыслить.
Быстро три кубка схватив и спрятав за пазуху, вышла
Женщина в двери; за нею пошел я по глупости следом.
Солнце уже закатилось, и все потемнели дороги.
Путь совершая поспешно, дошли мы до гавани славной;
Быстрое судно там стояло мужей финикийцев.
Те на него взошли и поплыли дорогою влажной,
Нас посадив. А Зевс послал нам ветер попутный.
Шесть дней плыли мы ночью и днем по бурному морю;
День же седьмой наступил лишь, приведенный Зевсом Кронидом,
Женщину ту Артемида из лука стрелой поразила:
Пала она на дно корабля, как чайка морская226.
Бросили в море ее добычей тюленям и рыбам.
Я оставался на судне, печалясь душою и сердцем.
Ветер и волны меж тем пригнали к Итаке корабль наш;
Продали здесь меня за много сокровищ Лаэрту227.
Так я и эту землю увидел своими глазами!»
В очередь так Одиссей, питомец Зевса, промолвил:
«Мне глубоко ты, Эвмей, взволновал благородную душу.
Все излагая подробно о том, сколько вынес ты бедствий!
Зевс однако тебе дал злое и доброе вместе:
Вынесши многое, в дом человека такого попал ты,
Где хорошо тебя питьем и едой наделяет
Твой господин: живешь хорошею жизнью. Я тоже,
Много средь разных народов скитаясь, сюда попадаю.
Так тогда друг с другом они говорили о многом.
Спали недолго они, лишь время короткое, ибо
Скоро блеснула Заря золотая. Гребцы Телемаха,
К суше держа, паруса развязали и мачту спустили;
В бухту въехав на веслах, немедленно бросили якорь
Каменный и, укрепив на корме канатами, сами
Стали, оставив корабль, сходить на берег приморья.
Есть приготовив, воду с вином тёмнокрасным смешали.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
Им тогда Телемах рассудительный слово промолвил:
«В город черное судно теперь вы гоните отсюда,
Я же иду на поля, к своим пастухам отправляюсь.
Вечером в город приду, осмотрев поля и работы.
Завтра, конец отмечая дороги, для вас я устрою228
Пир: хорошо и мясом, и сладким вином угощу вас.»
Так со своей стороны Феоклимен сказал боговидный:
«Мне куда, дорогое дитя, в чей дом отправляться
Здешних людей, на Итаке утесистой мощью известных?
В твой и матери дом отправиться прямо, быть может?»
Снова в ответ ему Телемах рассудительный молвил:
«Будь бы иначе, тебя приходить пригласил бы я прямо
В дом наш: есть чем гостя принять в нем! Однако же будет
Хуже тебе самому, потому что я буду далеко;
Матери ты не увидишь, она к женихам не выходит
Часто, но ткет, у себя оставаясь в комнате верхней.
Но укажу другого, который пришедшего примет;
То – Эврилох, Полиба разумного сын благородный229, –
Словно на бога теперь на него глядят итакийцы.
Много он лучше других женихов и более прочих
Хочет жениться на матери, место занять Одиссея.
Знает об этом лишь Зевс олимпиец, в эфире живущий,
Гибели день для них не придет ли еще до женитьбы?»
Кончил он. Птица с правой руки в то время летела,
Ястреб, быстрый посол Аполлона, терзая голубку
В острых когтях у себя, рассыпая перья на землю
Посередине меж кораблем и самим Телемахом.
Так Феоклимен ему, отозвав от прочих отдельно,
Крепко руку сжав, называя по имени, молвил:
«Птица та, Телемах, не без воли богов пролетела
Справа! Прямо взглянув, узнал я вещую птицу.
Нет басилеев иных знаменитее вашего рода
В вашем народе Итаки: всегда сильнейшими были!»
Снова на это, ему Телемах рассудительный молвил:
«Гость, о если бы эти слова исполнились, дружбу
Скоро узнал бы мою и даров получил бы ты много:
Каждый, с тобою встречаясь, тебя бы прославил счастливым!»
Кончил и к верному другу Пирею так обратился:
«Клита сын Пирей! Подчинялся во всем ты мне больше,
Чем другие, со мной совершившие в Пилос дорогу.
Гостя этого в дом свой теперь отведи, дружелюбно
Дома его угощай, пока не вернусь я обратно.»
Так ответил ему Пирей, мечом знаменитый:
«Если там, Телемах, ты останешься долго, быть может,
Я позабочусь о госте, ни в чем недостатка не будет.»
Кончив, на судно пошел, приказав товарищам прочим,
Чтобы, взойдя на корабль, причалы на нем отвязали.
Быстро они на судно взошли и к уключинам сели.
Тою порою Телемах подвязал под ногами подошвы
Лучшие, с палубы судна копье, заостренное медью,
Крепкое в руки взял. А гребцы отвязали причалы,
Судно столкнули и в город поехали, как повелел им
Раньше и сам Телемах, богоравного дын Одиссея.
Быстро ноги его понесли по пути к свинопасу
В домик: свиней там в несметном количестве было; за ними
Верный ходил свинопас, был к хозяевам он расположен.

Шестнадцатая песня

Узнавание Одиссея Телемахом
(37-й день)
I.Телемах и нищий у Эвмея1-154
1.Появление Телемаха1
2.Радость Эвмея12
3.Телемах и гость42
4.Отправление Эвмея в город130
II.Превращение Одиссея155-234
1.Приход Афины155
2.Превращение172
3.Изумление Телемаха173
4.Радость отца и сына «...190
III. Обсуждение мести235-321
IV.Два вестника к Пенелопе322-341
V.Женихи Пенелопы342-408
VI.Пенелопа и женихи409-461
VII.Вести Эвмея из города452-481

С ранней зарей между тем Одиссей со светлым Эвмеем230
Дома огонь разожгли и себе готовили пищу,
К стаду свиней перед тем пастухов остальных отославши,
Лаять не стали собаки, когда Телемах приближался,
Но замахали хвостами. Тогда Одиссей заприметил,
Топот услышав, что псы, ласкаясь, виляли хвостами;
Слово крылатое он свинопасу немедленно молвил:
«Слышишь, Эвмей? Какой-то, наверное, друг твой подходит
Или знакомый какой, потому что собаки не лают,
Машут хвостами, хоть топот шагов подходящего слышу.»
Слова ещё не закончил, как милый сын появился
Возле преддверия. С места вскочил свинопас изумленный,
С рук упали сосуды, в которых он смешивал воду
С красным вином, а сам свинопас устремился навстречу:
Голову поцеловал он и оба глаза прекрасных,
Обе руки, по щекам покатились крупные слезы.
Словно отец встречает приветливо-радостно сына, –
Лишь на десятый год из далекой чужбины вернулся231
Сын единственный, поздно родившийся, много принесший
Горя, – так целовал Телемаха Эвмей благородный,
Так обнимал всего, как будто от смерти ушел он;
Слово крылатое он, сострадая, сказал со слезами:
«Сладкий мой свет Телемах, это ты ль? Не надеялся больше
Видеть тебя с той поры, как уехал ты в Пилос на судне!
Ну, дитя дорогое, входи, чтобы мне насладиться232
Сердцем при виде, что ты возвратился сюда из чужбины!
В поле ты к пастухам совсем не часто приходишь,
Вместе с людьми живешь; проводя с наслаждением время
В пагубном круге многих мужей женихов вероломных!»
Слово ему в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Будет уж, батюшка, так: для тебя ведь сюда прихожу я,
Чтобы тебя увидеть глазами и слово услышать,
Дома ль ещё у меня осталася мать, или новый
Муж Пенелопу увел, Одиссея же ложе пустое
Грязной давно паутиной и пылью покрылось, быть может?»
Снова сказал ему свинопас, пастухов предводитель:
«Дома тебя давно ожидает, страдая душою, –
Полные скорби ночи и дни проводя постоянно,
Терпит в душе, всегда проливая печальные слезы.»
Так дроизнес и копье у него медноострое принял.
Каменный после порог перешел он, внутрь направляясь.
С места поднялся отец Одиссей, Телемаха увидев.
Тот на это сказал, удержать на месте пытаясь:
«Гость, сиди: мы найдем для себя сиденье другое
В нашей хижине: здесь человек, который посадит.»
Так убеждал он, и сел Одиссей. Свинопас Телемаху
Шкур овечьих настлал на ветки зеленые. Милый
Сын Одиссея сел поблизости старого гостя.
Им Эвмей свинопас поднёс на доске деревянной
Мясо, какое у них от вчерашнего дня оставалось,
После этого быстро принес им хлеба в корзине;
Сладкий как мед напиток смешал в деревянной кратере,
Сам напротив сел Одиссея, подобного богу.
Руки простерли они к предложенным яствам лежащим.
Но лишь питьем и едою насытились, сколько хотели,
Тотчас сказал Телемах свинопасу светлому слово:
«Этот гость откуда? Каким похваляется родом?
Как мореходцы его привезли на Итаку на судне?
Пешим никак, полагаю, попасть сюда невозможно.»
Так Эвмей свинопас в ответ сказал Телемаху233:
«Все, о дитя дорогое, тебе расскажу я по правде:
Родом хвалится он из широкого Крита, по многим
Смертных людей городам скитался, как сам рассказал он,
Много странствовал, – так ему предназначил сам демон.
Он теперь бежал с корабля приезжих феспротов,
В хижину прибыл ко мне; тебе я скитальца вручаю,
Делай, как хочешь. Он сам о помощи молит смиренно.»
Снова в ответ ему Телемах рассудительный молвил:
«Слово твое, о Эвмей, вызывает к нему сожаленье:
Как я теперь приму пришельца в собственном доме?
Сам я молод еще, не могу положиться на руки
И не могу защитить, если первым его кто обидит;
Милая мать моя колеблется надвое сердцем,
Или здесь оставаться, заботливо думать о доме,
Брачное ложе блюсти, избегать осужденья народа,
Или из дома уйти за одним из ахейцев, который
Лучше других женихов, драгоценней вено предложит.
Мужа, который в гостях теперь у тебя пребывает,
В плащ и хитон одену в другое прекрасное платье,
Меч двуострый дам и пару сандалий на ноги,
В путь снаряжу, куда душа его пожелает.
Ты же пока, если хочешь, о нем у себя позаботься;
Я одежду пришлю и еду для его прокормленья,
Чтобы тебе с пастухами твоими не был он в тягость.
Но не хочу допускать, чтобы он к женихам отправлялся,
Ибо бесчинством они и дерзостью славятся наглой.
Высмеять могут его и обидеть, – мне тяжко то будет.
Трудно бывает итти одному и могучему мужу
Против большого числа: намного они ведь сильнее.»
Так со своей стороны сказал Одиссей терпеливый:
«Милый друг, в разговор и мне бы прилично вмешаться.
Слушаю я, и мое разрывается милое сердце:
Сколько, как ты рассказал, женихи бесчинств натворили
В доме, против желаний такого, как ты, человека!
Мне объясни, добровольно ли им подчиняешься, или
Люди тебя ненавидят, послушные голосу бога?
Братьями ль ты недоволен? На них полагается каждый
Вместе сражаясь, хотя бы великая битва возникла.
Если бы молод я был и с душою такой молодою.
Или как сын Одиссея отважного, или как сам он
(Может вернуться домой он, еще остается надежда),
Голову снимет пускай тогда с меня иноземец,
Если для всех женихов я не стану гибелью скорой,
В дом Одиссея придя, знаменитого сына Лаэрта!
Если же всею толпой меня одного одолеют,
Лучше я предпочту быть убитому в собственном доме,
Там умереть, чем всегда их поступки бесчинные видеть,
Видеть, как женихи почтенных гостей выгоняют,
Как со служанками скверно обходятся в доме прекрасном;
Видеть, как льется вино, поедается всякая пища,
Как без конца добро у них расточительно гибнет!»
Так ему Телемах рассудительный снова ответил:
«Гость! Я об этом тебе расскажу вполне откровенно:
Люди ко мне не враждебны, не могут меня ненавидеть;
Братьями я доволен, которые будут, надеюсь,
Вместе бороться, хотя бы великая битва возникла;
Род наш единственным сделал таким владыка Кронион:
Сына Лаэрта родил одного лишь мой прадед Аркесий,
Лишь единственный сын Одиссей у Лаэрта родился,
В доме родил Одиссей одного лишь меня и покинул, –
Много поэтому в доме бывает людей, мне враждебных:
Сколько на островах ни есть женихов знаменитых,
Силу имеющих там, на Дулихии, Саме, лесистом
Закинфе, сколько ни есть женихов на Итаке скалистой, –
Столько сватает мать, разоряя добро Одиссея.
Брак ненавистный она не смеет прямо отвергнуть,
Но и не может конца положить; они ж разоряют
Лом наш и скоро меня самого на куски растерзают!
Это все лежит у бессмертных богов на коленях.
Батюшка, ты поскорее иди к Пенелопе разумной,
Ей скажи, что я невредимо из Пилоса прибыл.
Я же останусь здесь, пока ты назад не вернешься,
Ей одной сообщив, чтоб никто не узнал из ахейцев
Этого: многие люди погибель мне замышляют.»
Ты, Эвмей свинопас, сказал, ему отвечая:
«Знаю, понял, и мне повторять приказанье не надо.
Ну же, скажи мне теперь и поведай по правде об этом:
Нужно ли мне итти к Лаэрту несчастному с вестью
Всед за цей? До сих пор, Одиссея жалея, скорбел он,
В поле работая, ел он и пил со слугами вместе,
Если душа у него в груди к еде побуждала.
После ж того как ты на судне отправился в Пилос,
Он, говорят, ничего не ест и не пьет совершенно,
Вовсе за полем не смотрит, но вечно со стоном и плачем
Скорбный сидит: на костях у Лаэрта тело худеет.»
Снова так ему Телемах рассудительный молвил:
«Плохо! Но все же его мы оставим, как ни прискорбно.
Если бы смертным всем выбирать предоставлено было,
Прежде всего я бы день возвращенья родителя выбрал.
Весть передав Пенелопе, назад возвратись, а к Лаэрту
Ты по полям не блуждай; от меня же матери скажешь,
Чтобы как можно скорее к Лаэрту послала служанку,
Ключницу тайно от всех, и та уведомит старца.»
Так приказав, свинопаса послал. Тот, сандалии в руки
Взяв, подвязал под ногами и в город пошел. От Афины
Вовсе не скрылось, как свинопас из хижины вышел.
Близко она подошла, уподобившись женщине видом,
Росту большого, красивой, в делах рукодельных искусной;
Встав у преддверия дома, она Одиссею открылась;
Но Телемах ничего не заметил и вовсе не видел,
Ибо совсем не для всех открыто являются боги.
Виделн лишь Одиссей и собаки; без лая, но с визгом
Бросились в сторону псы, через двор бежали в испуге.
Тут кивнула бровями она. Одиссей же увидел
Светлый, из хижины вдоль ограды высокой пошел он,
Встал перед нею. К нему обратилась Афина со словом:
«О Лаэртид Одиссей многоумный, Зевса питомец!
Незачем больше тебе теперь от сына скрываться,
Но совместно с ним женихам готовьте погибель;
В город идите теперь многославный: сама я не долго
Буду от вас далеко, ибо вместе намерена биться!»
Кончив, к нему жезлом золотым прикоснулась Афина,
Чистый плащ и хитон ему надела на плечи,
Сделала ростом выше, лицом и телом моложе;
Снова он смуглым стал, разгладились полные щеки,
Черной оброс бородою его подбородок. Афина,
Сделав таким Одиссея, исчезла затем. Одиссей же
В хижину снова вернулся назад. Телемах изумился,
В сторону он повернул глаза, испугавшись, не бог ли234?
Слово крылатое он сказал, к нему обратившись:
«Мне ты, гость, иным теперь показался, чем раньше:
Платье другое имеешь и тело совсем не такое!
Видно, один из богов ты, на небе широком живущих!
Милостив будь, и тебе совершим мы священные жертвы,
Мы золотые дары тебе принесем: пощади нас!»
Светлый сказал ему Одиссей, в испытаниях твердый:
«Я не бог. Почему же меня ты равняешь с богами?
Я твой отец. Воздыханий тяжелых тебе я доставил
Много: ты бедствия терпишь, насилья мужей переносишь!»
Слово такое сказал и сына поцеловал он;
Слезы лились у него по щекам: удержать их не мог он.
Но Телемах не поверил, что это отец перед ним был.
Так он, словами меняясь, опять сказал Одиссею:
«Нет, не поверю, что ты Одиссей! Меня обольщает
Демон какой-либо, чтобы сильнее стонал я и плакал,
Ибо никак нельзя человеку смертному сделать
Собственным разумом это: лишь бог, если явится, может
Сделать легко молодым или старым, как пожелает.
Только что был ты сейчас стариком, одетым в лохмотья,
Стал на богов ты похожим, живущих на небе широком!»
Снова ему отвечая, сказал Одиссей многохитрый:
«О Телемах, тебе изумляться не следует слишком,
Как и дивиться тому, что отец твой находится дома,
Ибо другой Одиссей никакой сюда не прибудет.
Я и есть Одиссей, претерпевший несчастья скиталец,
В год двадцатый приехал сюда, в отцовскую землю.
То, что свершилось теперь, Афины добытчицы дело,
Как пожелала она, ибо может, – ведь все ей возможно:
То захотела меня похожим на нищего сделать,
То молодым захотела, одетым в прекрасное платье.
Это легко ведь богам, живущим на небе шцроком,
Как возвеличить, равно принизить смертного мужа.»
Именно так он закончил и сел. Телемах, проливая235
Слезы из глаз, обнимая отца благородного, плакал.
Оба они той порой разгорелись желанием плача:
Громко плакали оба, звучнее, чем хищные птицы,
Чем орлы морские иль коршун с кривыми когтями,
Есди у них поселяне птенцов бесперых забрали.
Так проливали они под бровями горячие слезы.
Так бы проплакать могли до заката светлого солнца,
Если б отцу не сказал Телемах, обратившись со словом:
«Как, отец дорогой, на Итаку приехал на судне?
Кто мореходцы, какими себя с похвальбой называют?
Пешим, я знаю, не мог ты никак до Итаки добраться.»
Светлый ответил ему Одиссей, в страданиях твердый:
«Всю я правду, дитя, скажу, ничего не скрывая:
Славные греблей феаки доставили: как перевозят
Всех иноземцев других, какие к ним попадают,
Так провезли и меня, на быстром заснувшего судне,
Сняли на берег Итаки, сложили дары дорогие:
Меди, золота много, одежды много прекрасной.
Все находится это по воле бессмертных в пещере.
После того лишь сюда я пришел по совету Афины,
Чтобы гибель и смерть женихам с тобою обдумать.
Ну, теперь женихов перечисли, о них расскажи мне,
Чтобы я знал хорошо и число их, и люди какие?
Может быть, мы, поразмыслив своей непорочной душою,
Сможем решить, устоим ли в опасной борьбе с женихами
Мы одни, или нужно других призвать нам на помощь?»
Так ответил ему Телемах рассудительный снова:
«Много я слышал, отец, о твоих делах многославных,
Слышал, сколько силен ты руками, словами разумен.
Но изумлен я, что ты слишком много сказал: будто можно
Двум человекам всего со многими сильными биться!
Их – женихов не десять всего и не двадцать каких-то,
Много их больше. Тебе я сейчас же всех перечислю:
Их пятьдесят и два жениха, молодых и отборных,
Лишь из Дулихия, шесть приехало слуг вместе с ними;
Двадцать четыре из Самы приехало юношей знатных.
Двадцать из Закинфа здесь молодых пребывает ахейцев;
Здешних двенадцать из самой Итаки, отборных и сильных236,
Вместе с ними глашатай Медон и певец богоравный,
Также и двое слуг, искусных разрезывать мясо237.
Если, придя домой, со всеми встретимся ими,
Как бы тогда не принять многогорьких ужасных насилий!
Лучше защитников сильных других пригласи, если можешь,
Кто расположен к нам, о помощи их поразмысли!»
Светлый ответил ему Одиссей, в страданиях твердый:
«Вот почему я скажу, ты ж внимательно выслушай Слово
И поразмысли, довольно ль от Зевса отца и Афины
Помощи нам, иль других призывать нам следует в помощь?»
Так на это в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Те, которых назвал ты, защитники лучшие наши:
Сидя на небе высоком, они и над всеми другими
Смертными власть простирают, равно и над всеми богами.»
Светлый ответил ему Одиссей, в страданиях твердый:
«Оба не долгое время вдали от свалки могучей
Будут, конечно, когда разгорится дело Ареса
В доме моем, когда с женихами в сраженье мы вступим.
Ты с появленьем зари не медли домой отправляться,
Там у себя пребывай с женихами надменными вместе;
После того свинопас отправится в город со мною:
Буду я жалким по виду, на нищего старца похожим.
Если меня начнут оскорблять, ты сдерживать будешь
Сердце в груди у себя, хоть обидное я потерпел бы:
Если даже за ноги меня по палате потащат,
Станут швыряться в меня, удержись, и такое увидев,
Кроткими лишь словами потребуй от них прекращенья
Этих безумств. Но они не послушают, не подчинятся,
Ибо день роковой приближается к ним и уж близок.
(Но и другое скажу я, ты ж в мысли прими, что скажу я:
Только что в сердце мое многомудрая вложит Афина,
Тотчас тебе головою кивну я; увидев, сейчас же,
Сколько ни есть для сраженья пригодного в доме оружья,
Все забирай и сноси подальше, в укромное место.
Если ж тогда женихи тебя расспрашивать станут,
Кроткими им словами такими ответить старайся:
«Я уношу, потому что оружье на то непохоже,
Что Одиссей когда-то оставил, уехав под Трою:
Обезображено дымом оно, от огня исходящим.
Но наиболее важно, что в мысли вложил мне Кронион:
Как бы, упившись вином и споры затеяв, друг друга
Вы не ранили, пира и сватанья не осквернили,
Ибо мужа железо само притягивать может238
Только нам двоми два меча, два копья приготовишь,
Также и кожаных два щита, чтоб оружие в руки239
Взять нам обоим, когда нападенье начнем. Женихам же
Ум затуманит Паллада Афина и Зевс промыслитель).
Но и другое скажу я, ты ж в мысли прими, что скажу я:
Если по правде ты сын мой и крови действительно нашей,
Пусть не узнает никто о приезде домой Одиссея,
Даже Лаэрт, равно свинопас не узнает об этом,
Как из домашних никто, ни даже сама Пенелопа.
Мы одни, ты да я, образ мыслей рабынь испытаем,
Также рабов иных разузнаем к нам отношенье,
Кто из них меня и тебя почитает – боится,
Кто не заботится, кто нас обоих не чтит, а позорит.»
Снова блистательный сын ответил, ему возражая:
«Думаю, твердость мою, отец, испытаешь и после:
Слабости нет во мне, малодушию я не подвержен.
Все же уверен, что это совсем не будет полезным
Нам обоим, – тебя прошу я подумать об этом:
Долго надо ходить, узнавая каждого мужа,
Все поля обходя; женихи ж в это время спокойно
Будут в доме губить все наше добро беспощадно.
Женщин все же тебе испытать не мешает, разведать,
Кто тебя позорит, какие в том невиновны?
Но мужей по отдельным работам испытывать порознь
Я не хотел бы; это возможно впоследствии сделать,
Если ты знаменье знаешь эгидодержавного Зевса.»
Так друг с другом тогда они говорили об этом.
Плыл той порой на Итаку корабль, построенный крепко,
Спутников раньше привезший из Пилоса и Телемаха.
Только что въехали эти гребцы в многоводную гавань,
Черное судно они немедля на сушу втащили,
Смелые спутники снасти к себе отнесли, а подарки
Ценные в Клитиев дом тогда понесли, впереди же
Вестник отправился, в дом Одиссея, чтобы известье
Благоразумной жене сообщить Пенелопе о том, что
Сын ее Телемах возвратился, находится в поле,
Судно же в город велел переслать, – и пусть басилея
Нежных слез не льет, ничего не боится напрасно.
Встретились оба тогда, свинопас и посланный вестник,
Оба с известьем одним, чтоб его передать Пенелопе.
В дом когда пришли басилея, подобного богу240,
Вестник встал средь рабынь и слово такое промолвил:
«Милый сын твой уже к тебе, басилея, вернулся!»
Близко к ней подойдя, рассказал свинопас Пенелопе
Все, что ему Телемах приказал рассказать, посылая,
После же этого, все приказание выполнив, вышел,
Дом и ограду оставив, обратно отправился к свиньям.
Были в душе женихи опечалены, стыдно им стало,
Вышли из комнаты мимо стены высокой дворовой;
Там, впереди у дверей, женихи печально сидели.
К ним Эвримах Полибид обратился с такими словами:
«Сделано, други, большое, для нас неприятное дело:
Путь совершил Телемах, от него мы такого не ждали!
Ну же, в море столкнем наилучшее черное судно,
Верных посадим гребцов и отправим как можно скорее
Нашим друзьям сказать, чтобы быстро вернулись обратно
Слова не кончил, когда Амфином увидел оттуда:
В многоглубокую гавань уже возвращалося судно,
Весла держали в руках, паруса уже убирали.
Так он со смехом весёлым товарищам тут же промолвил:
«Незачем весть посылать, потому что они уж вернулись:
Или какой-либо бог сказал им, иль видели сами
Мимо плывущий корабль, а настигнуть его не могли уж.»
Кончил. Поднялись они и отправились к берегу моря.
Быстро черное судно втащили с моря на сушу,
Снасти затем к себе отнесли их проворные слуги.
Сами на площадь пошли всей толпою, сидеть не позволив
Вместе с собою там никому, молодым или старым.
Им Антиной, сын Эвпейта, такое слово промолвил:
«Горе: как боги спасли от гибели этого мужа!
Целые дни на высокой горе мы сидели на страже241
Возле друг друга всегда, а солнце когда заходило,
Мы проводили всю ночь не на суше здесь, но на море,
Светлую Эос ждали, на судне плывя быстроходном.
Мы стерегли Телемаха в засаде, убить вознамерясь, –
Демон, должно быть, его домой проводил незаметно.
Но тяжелую смерть приготовим здесь Телемаху;
Он от нас не уйдет, потому что, я в этом уверен,
Жив он пока, к концу привести сватовство мы не можем,
Ибо стал он умен и опытен стал он в советах.
Здешние люди нам перестали угодное делать.
Сделаем прежде, чем он соберет на площадь ахейцев;
Думаю, ни от чего отступиться уж он не захочет,
Гневаться не перестанет, расскажет, встав перед всеми,
Как мы, тяжелую смерть приготовив, его не настигли;
Те не похвалят нас, о делах преступных услышав:
Как бы не сделали зла, из нашей страны не изгнали
Нас, и тогда уйти пришлось бы к чужому народу.
Лучше убьём, захватив далеко от города, в поле
Или в дороге и сами богатством его завладеем,
Между собой разделим, как следует, дом же оставим
Матери вместе с тем, кто женою возьмет Пенелопу.
Если ж не нравится вам предложение это, хотите
Чтобы остался живым, добром отцовским владел он, –
Здесь собираясь, не будем его истреблять достоянье:
Каждый в собственном доме отдельно свататься будет,
Сам добиваться успеха подарками брачными: замуж
Выйдет она за того, кто больший выкуп заплатит.»
Так он закончил. Они же притихли в молчании полном.
К ним Амфином обратился с такими словами и молвил,
Ниса блистательный сын, повелителя Аретиада;
Он из Дулихия прибыл, обильного хлебом, травою,
Был главарем женихов, Пенелопе всего наибольше
Речью своей угождал, обладая здравым рассудком.
К ним благосклонно ко всем обратился с такими словами:
«Я со своей стороны, о друзья, убивать Телемаха
Вовсе не склонен, ибо убить басйлеева сьцна
Тягостно: раньше спросить у богов должны мы совета.
Если одобрит воля великого Зевса, тогда я
Сам готов убить и других всех побудить к убийству;
Если же боги отклонят, я требую, чтоб воздержались!»
Так предложил Амфином; понравилось им предложенье:
Встали немедленно с мест и направились в дом Одиссея;
В дом придя, разместились на гладких креслах и стульях.
Между тем пришло Пенелопе разумной другое
В мысли: самой к женихам вероломным и наглым явиться,
Ибо узнала, что гибель они замыслили сыну:
Заговор их подслушав, глашатай Медон рассказал ей.
Двинулась быстро в палату она со служанками вместе.
Но, придя к женихам, благородная женщина встала
Возле столба от кровли, построенной крепко, и щеки
Ярким своим платком головным прикрыв, Антиною
Гневное слово сказала такое, к нему обратившись:
«Злой Антиной, коварства; исполненный! Люди Итаки
Так говорят, будто ты из ровесников самый разумный
Словом и делом. Но ты не таким оказался на деле.
Бешеный ты человек! Почему Телемаху готовишь
Смерть? Позабыл и думать о людях просящих, которым
Зевс помогает. Зло замышлять друг на друга безбожно!
Разве забыл, что отец твой сюда бежал, испугавшись
Мести сограждан своих? На него разгневались люди,
Сильно за то, что к тафийцам пристал и разбойничал вместе,
Грабил феспротов, дружбой с которыми связаны были.
Милую жизнь отца твоего отнять порешили,
Также имущество всё и богатство его уничтожить.
Но Одиссей удержал, не позволил им, как ни стремились.
Дом его ты теперь разоряешь бесчестно, супругу
Сватаешь, сыну готовишь убийство, меня же позоришь.
С этим покончить велю я и прочих побудить к тому же!»
В очередь ей Полибид Эвримах ответил на это:
«Многоразумная старца Икария дочь Пенелопа!
Это мыслей твоих пускай не заботит, не бойся:
Нет человека такого, не будет и не было, кто бы
Руки на сына посмел наложить твоего Телемаха,
Жив я пока и гляжу своими глазами на землю.
Так я тебе говорю, и, право, исполнится это:
Чёрная кровь его по копью моему заструится
Тотчас же, ибо меня Одиссей, городов сокрушитель,
Часто к себе садил на колени и в руки давал мне
Мяса куски, наливал вина тёмнокрасного в кубок.
Самым поэтому милым из всех признаю Телемаха.
Смерти от рук женихов бояться ему, утверждаю,
Незачем; но нельзя избегнуть смерти от бога.»
Так сказал, ободряя, но гибель ему сам готовил.
В верхний нарядный; покой той порою пришла Пенелопа,
Стала оплакивать здесь Одиссея супруга, покуда
Сладкого сна не навеяла ей на ресницы Афийа.
Вечером светлый пришел свинопас к Одиссею и сыну242.
В это время они приступили ужин готовить,
Прежде свинью заколов годовалую. Тотчас Афина,
Близко к ним подойдя, прикоснулась жезлом к Одиссею,
Сыну Лаэрта, в старца опять его претворила,
В рубище жалкое тело его облекла, свинопас бы
Даже и в мыслях не мог признать Одиссея, увидев
Близко его, не пошел рассказать Пенелопе разумной.
Первым слово такое сказал Телемах свинопасу:
«Светлый Эвмей, ты пришел! Из города вести какие?
Верно, уже женихи вернулись домой из засады,
Или в засаде еще ожидают мое возвращенье?
Ты, Эвмей свинопас, ему отвечая, промолвил:
«В мысли такого мне не пришло узнавать и разведать
В городе, ибо душа побуждала как можно скорее
Снова вернуться сюда, сообщить лишь весть Пенелопе.
Встретился быстрый вестник со мной дорогою, спутник
Твой; он первым успел сообщенье матери сделать.
Знаю другое еще, потому что увидел глазами:
Я возвращался уже из города, где холм Гермеса;
Быстрое судно оттуда увидел, входящее в гавань;
Много мужей находилось на том корабле быстроходном,
Был он полон щитами, двуострыми копьями также.
Думал я, не они ли, но верно и точно не знаю.»
Так рассказал. Улыбнулась ему Телемаха святая
Сила, взглянув на отца, избегая глаз свинопаса.
Те, работу закончив и все приготовив на ужин,
Ужинать сели: никто в разделяемой поровну пище
Там не нуждался; когда ж утолили и жажду, и голод,
Вспомнив о ложе, даром приятного сна насладились243.

Семнадцатая песня

Возвращение Телемаха на Итаку.
(38-й день)
I.Уход Телемаха от Эвмея1-27
II.Встреча его дома рабынями и матерью28-60
III.На площади61-84
IV.Телемах, мать и Феоклимен84-166
1.Возвращение Телемаха84
2.Рассказ о путешествии100
3.Предсказание Феоклимена151
V.Приготовление к пиру167-182
VI.Нищий (Одиссей) с Эвмаем на пути в город182-327
1.Отправление182
2.Столкновение с козоводом Мелантием205
3.Возле дома260
4.Собака Аргос291
VII.В пировой палате328-491
1.Приход Эвмея и нищего328
2.Угощение Телемаха342
3.Обход за подаянием360
4.Выступление Антиноя374-491
а) Ругань Антиноя374
б) Выступление Эвмея380
в) Заступничество Телемаха392
г) Рассказ нищего414
д) Швыряние скамьей458
е) Вмешательство женихов481
VIII.Пенелопа в соседней комнате492-588
IX.Уход Звмея589-606

Лишь розоперстая Эос, рожденная рано, блеснула,
Тотчас тогда Телемах, Одиссея, подобного богу,
Сын, подвязал подошвы прекрасные снизу под ноги,
Крепкое взял копье – к рукам оно подходило –
В город собравшись итти, своему свинопасу сказал он:
«В город иду я, отец, чтобы мать дорогую увидеть;
Громко плакать и лить безутешно горячие слезы,
Думаю, раньше не кончит, конечно, жена Одиссея,
Чем не увидит меня самого. Тебе поручаю
Странника жалкого в город вести; собирать подаянье244
Станет он в городе; будет ему подавать, кто желает,
Хлеба и в кубке вина; одному мне давать невозможно
Всем приходящим: о многом другом я заботиться должен.
Если же гость недовольным окажется, хуже ему же
Будет. Всегда я люблю говорить вполне откровенно.»
Так отвечая ему, сказал Одиссей многохитрый:
«Милый мой друг, я и сам не хотел бы здесь задержаться.
Старому нищему лучше по городу, нежели в поле,
Пищу просить, и пусть подает мне, кто пожелает.
Возраста я не такого, чтоб мне во дворе оставаться,
Старшего слушать приказы, во всем ему подчиняться.
Но иди, а меня, как приказывал ты, не замедлит
Этот муж отвести, у огня лишь немного погреюсь,
Ибо одежду плохую имею, и утренний холод
Как бы меня не свалил: далеко ведь, сказали мне, город.»
Так он сказал. Телемах, через двор направляясь, ногами
Быстро вперед зашагал, женихам замышляя погибель.
Лишь дошел Телемах до удобного к жительству дома,
Тотчас поставил копье, прислонив к высокой колонне;
Внутрь вошел, перейдя порог из каменной глыбы.
Первой его Эвриклея кормилица лишь увидала,
Кресло красивое шкурой овечьей покрыв, проливая
Слезы, навстречу пошла; за нею другие служанки
Твердого духом вождя Одиссея отвсюду сбирались,
С радостью встретив, ему целовали голову, плечи245.
Скоро из комнаты вышла разумная мать Пенелопа,
Иль золотой Афродите подобная, иль Артемиде,
Слезы лия, обняла своего любимого сына,
Голову поцеловала и оба глаза прекрасных,
Слово такое сказала крылатое, сетуя скорбно:
«Сладкий мой свет Телемах, это ты ль? Не надеялась больше
Видеть тебя с той поры, как на судне уехал ты в Пилос246
Тайно, против воли моей, об отце за вестями!
Ну, расскажи мне теперь, что пришлось услыхать и увидеть247
В очередь ей Телемах разумный на это ответил:
«Мать дорогая, не плачь, не волнуй мне слезами своими
Сердце в груди, потому что ушел я от гибели тяжкой;
Но, умывшись, на тело надевши чистое платье,
В верхнюю комнату ты поднимись со служанками вместе,
Всем богам обещай принести гекатомбы святые, –
Может быть, Зевс возместить пожелает это моленье?
Я, со своей стороны, отправляюсь на площадь, с собою
Гостя зову: сюда он приехав со мною на судне;
Раньше вперед отправил его со своими друзьями,
Дав приказание в дом отвести к дорогому Пирею,
Гостеприимно его угощать, пока не вернусь я.»
Так сказал он, и речь у нее бескрылою стала248,
После умылась, на тело одела чистое платье,
Всем обещала богам принести гекатомбы святые, –
Может, быть, Зевс возместить пожелает эти молитвы?
Тою порой Телемах с копьем из комнаты вышел;
Шел не один он: собаки проворные следом бежали.
Тут красотою чудесной его озарила Афина:
Люди все удивлялись ему, когда проходил он249.
Возле него женихи надменные там собирались,
Дружески с ним говорили, но злое готовили в мыслях.
Сам Телемах в это время, толпы женихов избегая,
С Ментором сел и с Антифом, а также с вождем Галиферсом:
Верными были они давно – по отцу с ним друзьями250.
Там он и сел, подойдя; обо всем те расспрашивать стали.
Славный копейщик Пнрей подошел тем временем близко,
Гостя ведя через город на площадь. И не отвернулся
Тут от него Телемах, но к нему пошел он навстречу.
Первый из них Пирей со словом к нему обратился:
«К дому пошли, Телемах, к моему немедленно женщин,
Чтобы взяли подарки твои от вождя Менелая.»
Так в ответ ему Телемах рассудительный молвил:
«Мы не знаем, Пирей, как это закончится дело:
Если, быть может, меня женихи вероломные тайно
Дома убьют и добро отца меж собою разделят,
Лучше их сам забери, чем кто-то из них завладеет;
Если же я, приготовив убийство, им Керу устрою,
В дом дары принесешь мне, и оба мы радостны будем.»
Так сказав, повел он домой злополучного гостя.
Только прибыли в дом Телемаха, построенный крепко,
Скинув плащи с себя, их сложили на стулья и кресла,
В гладкие ванны войдя, помылись теплой водою.
Но, когда их помыли служанки и маслом натерли,
Мягкие им на плечи плащи и хитоны надели,
Вышли оба они из ванны и сели на стулья;
Воду служанка для них в золотом превосходном кувшине,
Чтобы руки умыть, над серебряным тазом держала,
Стол обструганный гладко, подставила возле сидевших.
Хлеб принеся, разложила почтенная ключница, выдав
Разных съестных из запасов, охотно прибавленных ею251.
Мать напротив сидела на стуле, к столбу прислоненном
Возле двери входной, и тонкую пряжу сучила.
Руки простерли они к приготовленным яствам лежащим.
Но лишь питьем и едой насладилися, сколько хотели,
Речь средь них повела Пенелопа разумная первой:
«В верхний покой, Телемах, мне, как видно, придется подняться,
Лечь на ложе своем, наполненном стонами горя,
Скорби слезами всегда орошаемом с самой поры, как
Выбыл с Атридами мой Одиссей в Ил ион: ты не хочешь,
Прежде чем женихи вероломные явятся в дом наш,
Мне рассказать о возврате отца, если где-либо слышал.»
Ей со своей стороны Телемах рассудительный молвил:
«Вот поэтому, мать, всю правду тебе расскажу я:
Прежде мы к Нестору в Пилос приехали, к пастырю войска;
В доме высоком он принял меня, угощал дружелюбно,
Словно отец принимает любимого сына, который
Только что прибыл домой из чужбины, отсутствуя долго, –
Так со своими детьми многославными принял меня он;
Но никогда, говорил он, о твердом в беде Одиссее
Вести какой-либо, жив ли иль умер уже, не слыхал он.
Он меня к Менелаю отправил, к сыну Атрея,
Дал он мне коней с колесницей, сколоченной крепко.
Видел я там аргивянку Елену, ради которой
Много, по воле богов, аргивян и троянцев страдало.
Тотчас расспрашивать стал Менелай, голосистый в сраженьях,
Ради какой нужды в Лакедемон пресветлый я прибыл?
Правду всю рассказал я ему, ничего не скрывая.
После того Менелай, отвечая словами, сказал мне:
«Горе: бессильные сами, они захотели на ложе252
Брачное лечь человека, такого отважного духом!
Лань если в чаще лесной оленят, недавно рожденных,
В логово львиное спать уложит, сама же пасется,
Рыщет по склонам горы травянистой, по горным ущельям,
В логово ж лев могучий случайно вернется в то время, –
Всем оленятам и лани расправа свирепая будет253;
Так Одиссей женихам приготовит жестокую учасгь.
Если б, о Зевс отец, Аполлон и богиня Афина,
Он остался таким, каким когда-то в Лесбосе
С Филомелидом боролся, его в состязании бросил
С силой великой на землю, – и все взликовали ахейцы!
Будь и теперь таким Одиссей, с женихами столкнувшись,
Все кратковечными стали б, и горькой была бы их свадьба!
Но обо всем расскажу, о чем ты просишь и молишь,
И о другом расскажу без утайки, одну только правду,
Полностью все передам я, что слышал от старца морского,
Слова его одного от тебя совсем я не скрою.
Видел его, он сказал, на острове в скорби великой,
В доме нимфы Калипсо, которая держит насильно;
Он уехать не может в отцовскую милую землю:
Нет у него судов оснащенных, ни спутников милых,
Чтобы поехали с ним по хребту широкого моря254
Так сказал Менелай сын Атрея, славный копейщик.
Это свершив, я вернулся, и боги мне ветер попутный
Дали, доставили быстро меня в дорогую отчизну.»
Так рассказал он, душу в груди у нее взволновавши.
После того Феоклимен божественный встал и промолвил:
«О дорогая жена Одиссея, сына Лаэрта!
Ясно не знает он, видно. Послушай мое извещенье;
Правду я всю тебе расскажу, ничего не скрывая.
Зевсом клянусь я тебе и трапезой гостеприимной,
Домом клянусь Одиссея, в который теперь я приехал,
В том, что сейчас Одиссей в отчизне уже, о поступках
Злых узнавая, сидит ли в тиши, пробирается ль к дому,
В это же время всем женихам готовит погибель.
Сидя на корабле оснащенном, я видел такую
Вещую птицу и громко сказал Телемаху об этом.»
Так сказала ему Пенелопа разумная снова:
«Гость, о если бы эти слова исполнились, дружбу
Скоро узнал бы мою и даров получил бы ты много, –
Каждый, с тобою встречаясь, тебя бы счастливым прославил!»
Так об этом оба они говорили друг с другом.
Тою порой женихи перед домом сына Лаэрта,
Диски и копья меча на сбитой земле, развлекались,
Там, где раньше они всегда проявляли бесчинства.
Время обеда когда наступило, и скот появился, –
Всюду его с полей пастухи, как и раньше пригнали, –
Тут к женихам обратился Медон – наибольше угоден
Был из глашатаев им, на пирах участвовал с ними:
«Юноши, вы уже усладили играми душу:
В дом идите, чтобы себе обед приготовить:
Во время сесть за обед, – ничего в том плохого не вижу.»
Так сказал, и они пошли, подчинившись совету.
Только что в дом, хорошо обитаемый, вместе вступили,
Сбросив с себя плащи, положили на стулья и кресла,
Жирных коз, баранов больших и боровов тучных,
Также корову из стада затем женихи закололи,
Чтобы готовить обед. Одиссей со светлым Эвмеем
В то же самое время спешили отправиться в город.
Первым слово сказал свинопас, пастухов предводитель:
«Гость, ты сегодня еще желаешь отправиться в город,
Как приказал господин; со своей стороны у себя бы
Сторожем лучше на скотном дворе тебя я оставил.
Но своего господина я чту и боюсь, как бы после
Он меня не бранил: тяжела ведь брань господина.
Ну же, идем теперь, потому что прошла половина
Большая дня, и тебе холоднее ведь вечером будет.»
Так на это ему Одиссей многохитрый ответил:
«Знаю я, понял, и мне приказывать больше не надо.
Двинемся тотчас же: ты впереди, постоянно, я – сзади.
Посох в дорогу мне дай, если вырублен он, опираться,
Ибо скользкая в город дорога, как сам ты сказал мне.»
Так и сказав, он себе убогую бросил на плечи255
Рваную сумку с веревкой вместо ремня для ношенья.
Скипетр ему Эвмей, усладу дорожную подал256.
Оба пошли. А псы с пастухами дома остались
Двор сторожить. Свинопас повел хозяина в город:
Был он на нищего старца несчастного больше похожим
В рубище жалком на теле, на скипетр он опирался.
Так, по дороге идя каменистой, они находились
Близко от города; там водоем был устроен прекрасный257,
Весь обложенный: воду всегда горожане там брали;
Соорудили его Итак и Поликтор с Неритом;
Роща тополей темных, обильно питаемых влагой,
Всюду его окружала. Холодные воды струились
Сверху со скал; алтарь наверху был нимфам устроен:
Путники все там нимфам дары приносили обычно.
Долия сын Мелантий в том месте встретился с ними,
Коз он гнал на обед женихам, отобранных в стаде,
Лучших, откормленных; два пастуха подручных с ним было.
Только увидел он их, напустился с ругательным словом,
Стал непристойно бранить, Одиссеево сердце волнуя:
«Вот один негодяй другого ведет негодяя:
Боги так постоянно подобного сводят с подобным.
С этим обжорой куда ты идешь, свинопас непотребный,
С нищим докучным, столы на пирах обирающим жадно258?
Стоя, он жмется к дверным косякам своими плечами,
Крохи одни ему подают, не мечи, не сосуды.
Если дашь его, поставлю сторожем хлева259,
Будет он чистить хлев и носить козлятам подстилку, –
Толстые бедра себе наживет, простоквашей питаясь.
Так как, однако, уже привык он к безделью дурному,
Вряд да захочет в работу на поле итти, но в народе
Нищенством жить предпочтет, наполнять ненасытное чрево.
Все же тебе говорю я, и это исполнено будет:
Если в дом придет Одиссея, подобного богу,
В голову много ему скамеек брошено будет,
Ребра ему женихи обломают, швыряя скамейки!»
Кончив, по глупости, мимо него проходя, он ударил
Пяткой в бедро, но с дороги не мог столкнуть Одиссея:
Тот устоял неподвижно, но надвое стал размышлять он;
Или с дубиной напасть на него и душу исторгнуть,
Или голову, к долу склонив, раздробить козоводу?
Вынес однако обиду и душу сдержал. Свинопас же
Выругал прямо в лицо и руки воздел, и взмолился:
«Зевса дочери, нимфы источников! Если когда-то
Бедра коз и ягнят, покрытые жиром обильно,
Вам сжигал Одиссей, мне исполните просьбу такую,
Чтобы вернулся домой он, чтоб демон привел Одиссея.
Все он тогда у тебя хвастовство уничтожит и чванство,
Коим надменно теперь выставляешься, вечно шатаясь
В городе сам, пастухи же дурные стада истребляют.»
Так, со своей стороны, козовод Мелантий ответил:
«Горе, чего наболтал он, собака, искусный в коварстве260!
Сам я когда-нибудь вдаль от Итаки на оснащенном
Судне его отвезу, на нем заработаю много.
Если бы так Телемах был Фебом убит сребролучным
В доме сегодня иль был он уже женихами обуздан,
Как возвращения день Одиссеев давно уж потерян!»
Так сказал и сзади оставил медленно шедших:
Сам зашагал и дошел очень быстро до дома владыки,
Тотчас же внутрь вошел и рядом сел с женихами,
Против любимого им наиболее всех Эвримаха.
Мяса куски перед ним положили служители тотчас,
Хлеба ему принесла почтенная ключница, чтобы
Ел. Приблизился светлый Эвмей с Одиссеем, и оба
Встали у входа. Звуки кругом раздавались форминги
Звонкой: то Фемий певец женихам заиграл, начиная
Петь. Одиссей, прикоснувшись рукою, сказал свинопасу:
«Это, Эвмей мой, конечно, прекрасный дом Одиссея!
Можно его легко узнать, между многими видя:
Комнаты рядом одна за другой расположены, двор же261
Весь окружен стеной и оградой; устроены крепко
Двери двойные: не может никто одолеть их с оружьем.
Знаю, что многие мужи обед в палате готовят:
Вверх поднимается запах от жира; я слышу форминги
Звуки: боги ее сотворили сопутницей пира.»
Ты, Эвмей свинопас, на это сказал Одиссею262:
«Сразу узнал ты, ибо во всяких делах ты разумен.
Ну, теперь мы уже поразмыслим, как поступить нам?
Ты ли в дом войдешь, хорошо обитаемый, первым,
Вступишь в толпу женихов; я ж на месте пока что останусь?
Если же ты пожелаешь, останься, а первым войду я.
Но не медли здесь, чтобы вне никто не увидел,
Чем не бросил в тебя, не ударил; об этом подумай.»
Светлый ответил ему Одиссей, в испытаниях твердый:
«Знаю я, понял, и мне приказывать больше не надо.
Первым ты уж входи, я ж останусь пока что на месте:
Я хорошо знаком как с ударами, так и с метаньем,
Много выносит моя душа, к беде я привычен
В море и в битвах: пускай прибавляется новая к прежним.
Жадного только желудка скрывать совсем невозможно,
Гибель несущего: людям доставил он много страданий;
Ради него и суда многоместные плыть снаряжают
В море бесплодное, чтобы нести неприятелям горе.»
Так о многом тогда они говорили друг с другом.
Голову поднял и уши меж тем валявшийся тут же
Аргос, пес Одиссея, в страданиях твердого. Сам он
Некогда выкормил пса, но охотиться с ним не успел он:
Раньше еще в Илион священный уехал. Обычно
Юноши пса на оленей водили, на коз и на зайцев.
Всеми был брошен теперь он: хозяина не было дома.
Пес тогда лежал, как обычно, на куче навоза
Возле ворот; от волов и от мулов навоз там скоплялся,
После рабы вывозили его на хозяйское поле.
Там лежал кишащий клещами собачьими Аргос263.
Лишь Одиссея почуял, теперь проходившего близко,
Аргос хвостом завилял, и к земле опустилися уши,
Но подойти к своему господину уж не было силы.
Слезы утер Одиссей на щеках, лишь взглянул на собаку;
Скрыв их легко от Эвмея, сейчас же расспрашивать стал он:
«Кажется странным, Эвмей, что лежит на навозе собака,
Столь прекрасная видом; однако, не знаю я точно:
Вида красивого пес имеет ли быстрые ноги,
Или подобен он псам, которых хозяева ценят
Лишь за одну красоту, у себя со стола их питают?»
Ты, Эвмей свинопас, отвечая на это, промолвил:
«Этой собаки хозяин погиб на далекой чужбине.
Если б она по делам и по виду такой оставалась,
Как и была, когда Одиссей с ней расстался, под Трою
Выехав, ты бы проворству ее и силе дивился:
В чаще леса густого нисколько она не боялась
Всяких зверей, их следы хорошо разыскать понимала.
Гибнет больная теперь: хозяин ее на чужбине
Дальней погиб, а за нею беспечные жены не смртрят.
Так и рабы, если их хозяева не понуждают,
Больше уже совсем не желают усердно работать.
Зевс громовержец, когда человека ввергает в день рабства,
Лучших сторон половину тогда у него отнимает.»
Так сказал и в дом, хорошо населенный, пошел он;
Прямо в палату вошел к женихам, где они пировали.
Аргоса в черную смерть погрузила судьба через двадцать
Лет с той поры, когда Одиссея опять он увидел.
Издали первым увидел его Телемах боговидный,
Как свинопас проходил по дому. Его подозвавши,
Быстро кивнул головою. А тот, кругом оглянувшись,
Взял пустую скамью, на которой всегда помещался
Кравчий, режущий мясо для всех женихов пировавших.
Эту скамью поднес и подставил к столу Телемаха,
Против него, и на ней поместился. Эвмею глашатай264
Мяса кусок положил и подал хлеб из корзины.
Вскорости следом за ним Одиссей появился в палате,
Жалкому нищему старцу подобный по виду, на скипетр
Он опирался, а тело лохмотьями было покрыто.
Сел он в дверях на порог из ясеня и прислонился265
Телом своим на косяк кипарисовый: некогда мастер
Гладко его обтесал и по снуру выпрямил точно.
Сын Одиссея к себе подозвал свинопаса и молвил,
Целый хлеб передав из корзины прекрасной и мяса
Лучшего, сколько обе руки у него захватили:
«Это гостю дай, самому же ему посоветуй
Чаще всех женихов обходить и просить подаянье:
Стыд человеку, который нуждается, надо отбросить.»
Кончил. Пошел свинопас, едва приказанье услышал,
К нищему близко он встал и сказал крылатое слово:
«Гость, вот это тебе Телемах присылает с советом –
Чаще всех женихов обходить и просить подаянье:
Стыд человеку, который нуждается, надо отбросить.»
Так отвечая Эвмею, сказал Одиссей многоумный:
«Зевс повелитель! Пошли Телемаху удачу и счастье,
Все ему ниспошли, что сам он в душе пожелает!»
Кончил и принял руками обеими, возле котомки
Жалкой у собственных ног положил он дары Телемаха.
Ел он до тех пор, пока раздавалося пенье в палате;
Кончил он есть, когда прекратил и певец богоравный.
Всюду в палате тогда женихи расшумелись. Афина,
Близко встав к Одиссею, Лаэртову сыну, вдохнула
Мысль: обходить женихов за столами, прося подаянье,
Чтобы узнать, кто из них справедлив и кто беззаконен?
Этим от зла никого из них охранить не хотела.
Справа пошел обходить он тогда же каждого мужа,
Руку протягивал к ним, как будто давно уж был нищим.
Те подавали, жалея его и ему удивляясь;
Спрашивать стали друг друга, откуда он прибыл и кто он?
Козий пастух Мелантий сказал, женихам отвечая:
«Выслушать вас прошу, женихи басилеи преславной!
Вам о госте скажу, которого раньше я видел.
В самом деле сюда свинопас привел чужеземца,
Точно однако не знаю, откуда он хвалится родом.»
Так сказал. Антиной разбранил свинопаса словами:
«Всем, свинопас, чересчур ты известен! Зачем же привел ты
Этого в город? Бродяг и своих нам достаточно прочих,
Нищих докучных, столы на пирах обирающих жадно!
Или тебе, быть может, не жаль, что хозяйскую пищу
Жрут побродяги? Зачем же еще и его притащил ты?»
Ты, Эвмей свинопас, Антиною на это ответил266:
«Ты, Антиной, хоть и знатен, однако недоброе моязил.
Разве к себе приглашают чужих каких-либо в дом свой,
Кроме таких мастеров, которые пользу приносят:
Иль предсказателей, боли целителей, плотников разных,
Иль вдохновенных певцов, наслаждение пеньем дающих?
Этих людей по земле беспредельной всегда приглашают.
Жалких же нищих никто приглашать в свой дом не стремится.
Ты всегда из всех женихов к рабам Одиссея
Больше безжалостен прочих, ко мне особенно; я же267
Этим не озабочен, пока живет Пенелопа
Умная с сыном своим Телемахом в собственном Доме.»
Так в свой черед за ним Телемах рассудительный молвил:
«Лучше молчи и слова Антиноя оставь без ответа,
Ибо привык он всегда подстрекать и ко всем обращаться
С грубыми злыми словами, других возбуждая к тому же.»
Кончив, крылатое слово сказал он затем Антиною:
«О Антиной, как о сыне отец, обо мне ты печешься,
Этого гостя из дома советуя выгнать насильно
Словом жестоким; но пусть до этого бог не дрпустит!
Лучше возьми и подай, тебе отказать не хочу я,
Взять я велю. Ты не должен стыдиться и матери в этом,
Или кого из рабов, живущих в дому Одиссея.
Но, как видно, другое в груди своей замышляешь:
Лучше побольше себе, чем давать стремишься другому!»
Так со своей стороны Антиной на это ответил:
«Что ты сказал, Телемах, необузданный в гневе оратор!
Если бы столько все женихи ему подавали,
Три бы месяца он вдали от дома держался!»
Кончил и, взяв под столом, показал он с угрозой скамейку;
Жирные ноги свои на нее он ставил, пируя.
Все другие давали, наполнив скоро котомку
Хлебом и мясом; уже Одиссей намерен был тотчас
Снова к порогу итти, вкусить подаянья ахейцев;
Но, подойдя к Антиною, он встал и слово промолвил:
«Друг, подай: ты не хуже, мне кажется, прочих ахейцев,
Лучше скорей, потому что подобен ты басилею!
Должен поэтому больше и лучше дать, чем другие,
Я же за это тебя по земле необъятной прославлю.
Домом когда-то и я владел средь людей превосходным,
Счастливо жил и богато, всегда давая скитальцу,
Кто бы он ни был и в чем ни нуждался, ко мне попадая;
Было рабов у меня без числа и много другого,
Что хорошо для жизни и что называют богатством.
Но уничтожил Зевс Кронион, так захотевший268:
Он побудил меня с пиратами вместе в Египет
Двинуться, в дальний путь, чтобы там на чужбиье погиб я.
Там на Египте реке задержав обоюдокривые269
Наши суда, приказал я немедленно спутникам верным
Вытащить их на берег, самим у судов оставаться,
Стражу лазутчикам нашим держать на месте высоком.
Но, забыв осторожность, чужим стремясь поживиться,
Спутники начали грабить прекрасную землю Египта,
Силою тамошних женщин тащить и детей малолетних,
Всех мужей убивать, – и до города крики достигли.
Их услышав, с Зарей, показавшейся рано, поспешно
Мчались оттуда: все поле наполнилось медным сияньем
Пеших и конных людей. А Зевс, играющий громом,
Всех обратил нападавших в трусливое бегство – не смели
Боя выдерживать, ибо повсюду грозила им гибель.
Много там наших: погибло, убитых острою мелью.
Многих живыми враги увели в неволю работать.
Дметору, сыну Иаса, меня затем передали,
Гостю из Кипра, который был сильным владыкой на Кипре.
Прибыл оттуда я, тяжелый путь совершивши.»
Так со своей стороны сказал Антиной, отвечая:
«Что за демон привел тебя на несчастие, пиру
В тягость! Дальше держись от стола моего, иль иначе
Скоро узнаешь опять и Кипр, и горький Египет!
Как попрошайка нищий назойливый, наглый, подходишь
Ты ко всем по порядку, они же дают безрассудно,
Ибо совсем никакой бережливости не проявляют;
Тратя чужое добро, потому что у каждого много.»
Так, отступая назад, сказал Одиссей хитроумный:
«Горе: красивый по виду, но ум обнаружил ты слабый!
В доме своем ты и соли просящему не дал бы, видно,
Ибо, в чужом находясь, из чужого добра пожалел ты
Хлеба кусок лишь подать мне, хоть много его под рукою!»
Так он сказал. Антиной же, сильнее разгневавшись в сердце,
Словом крылатым ответил, взглянув на него исподлобья:
«Больше не думаю я, что теперь из палаты вернешься
Благополучно назад, потому что болтал и бранился.»
Кончив, скамейку схватил и в плечо он правое бросил
Возле спины. Как скала, устоял Одиссей невредимо,
С ног не свалил удар Антиноя: он выдержал твердо,
Молча качнул головой лишь, в душе отомстить замышляя;
Сел на пороге, назад возвратившись, свою же котомку
Полную возле себя положив, к женихам обратился:
«Выслушать вас прошу, женихи басилеи преславиой,
Чтобы я высказать мог, что душа в груди побуждает.
Скорби, печали в душе совершенно не остается,
Если получит удар человек, добро охраняя:
Или волов защищая своих, иль овец белорунных.
Но Антиной ударил меня за голодный желудок,
Пагубный, злой, приносящий всем людям столько страданий!
Если Эриннии все же за нищих стоят, как и боги,
Смертный конец Антиноя настигнет еще и до свадьбы К
Так, со своей стороны, Антиной, сын Эвпейтов, ответил:
«Странник, спокойно сиди и ешь, а нето убирайся,
Иначе вон повлекут молодые за дерзкое слово,
За руку взяв иль за ногу, все кости твои сокрушая!»
Кончил он слово, но все женихи рассердились чрезмерно;
Так говорили иные из юношей высокомерных:
«Нехорошо, Антиной, что в бродягу жалкого бросил:
Гибель тебе, если вдруг он окажется богом небесным!
Боги ведь, знаешь и сам, пришельцам чужим уиодобясь,
Вид молодых или старых приняв, города посещают,
Смотрят, надменные кто и кто справедливые люди?»
Так женихи говорили, но он пренебрег их словами.
Скорбь великая тут нарастала в душе Телемаха;
Слез он однако из глаз об ударенном наземь не пролил,
Молча качнул головой лишь, в душе отомстить замышляя270.
Но Пенелопа, едва услышала шум от швырянья,
В комнате сидя своей, к служанкам своим обратилась:
«Пусть бы его самого поразил Аполлон славнолучный!»
Ключница ей Эвринома в черед на это сказала:
«Если бы кончилось это по нашим желаньям, тогда бы
Эос никто пышнотронной из всех женихов не дождался!»
В очередь ей Пенелопа разумная так отвечала:
«Матушка, все ненавистны они, ибо зло замышляют.
Но Антиной наибольше походит на черную Керу:
Нищий жалкий какой-то один палату обходит,
Просит куски у мужей, – его заставила бедность;
Все другие дали, наполнив сумку до края. –
В правое гостя плечо Антиной скамейкой ударил!»
Так говорила она, обращаясь к рабыням-служанкам,
В комнате сидя соседней, когда Одиссей насыщался.
К светлому так свинопасу, его подозвав, обратилась:
«Светлый Эвмей, иди, пригласи иноземного гостя,
Чтобы здесь мне его обласкать и спросить, не слыхал ли
Что-ршбо об Одиссее, душой непреклонном, иль видел.
Сам он глазами своими; похоже – он много скитался.»
Ты, Эвмей свинопас, Пенелопе ответил на это:
«Если бы возле тебя, басилея, ахейцы утихли,
Он рассказал бы такое, что душу твою очарует!
В хижине он у меня пребывал три дня и три ночи, –
Он ведь, сойдя с корабля, до меня впервые добрался –
Но до конца рассказать не успел о своих приключеньях.
Как с изумлением смотрит иной на певца, от бессмертных
Дар получившего песен, стремления в людях будящих:
Люди, когда он поет, бесконечно готовы их слушать, –
В хижине сидя, он так меня очаровывал сказом.
Издавно узами дружбы, сказал, с Одиссеем был связан,
В Критской земле проживая, где Миноса род обитает.
Прибыл сюда он оттуда теперь, перенесши немало
Бедствий; все дальше от Крита вперед проезжая, он слышал,
Будто жив Одиссей в земле плодородной феспротов,
Едет уже он домой и везет большие богатства.»
Так ему Пенелопа разумная снова сказала:
«Гостя сюда позови, чтобы сам для меня рассказал он;
А женихи пускай, у дверей разместясь, веселятся,
Или на месте в палате: у них ведь веселое сердце,
Ибо добро у самих их лежит нетронутым дома,
Хлеб и напиток сладкий, – одни их домашние тратят;
Сами ж они ежедневно вторгаются в дом Одиссея271,
Колют откормленных коз, волов и баранов для пира,
Лучшим нашим вином наслаждаются, в доме пируя;
Много всего истребляют безумно у нас, потому что
В доме хозяина нет: защитил бы он от насилья.
Если б теперь Одиссей вернулся в отцовскую землю,
Скоро бы с сыном своим отомстил женихам за насилья.»
Так сказал, и громко чихнул Телемах; огласилось
Гулом по дому всему. Пенелопа тогда улыбнулась,
Тотчас Эвмею она крылатое слово сказала:
«Гостя ко мне сюда приведи поскорее; не слышишь
Разве, что сын мой чихнул, лишь успела я слово закончить:
Смерть женихам совершится поэтому, нет в том Сомненья,
Всем до конца, никому не уйти от Кер и от смерти.
Я и другое скажу, ты же в сердце вложи, что скажу я:
Если я признаю, что все он расскажет по правде,
В плащ и хитон одену его, и в прекрасное платье272
Так сказала. Пошел свинопас, лишь выслушал слово.
Близ Одиссея он встал и сказал крылатое слово:
«Гость отец! Тебя призывает к себе Пенелопа,
Мать Телемаха: душа ее расспросить побуждает
Нечто о муже своем, о котором скорбит постоянно.
Если признает она, что все расскажешь по правде,
В плащ и хитон оденет тебя, а в них наибольше
Ты нуждаешься; что же касается пищи, по дому
Будешь просить, напитаешь желудок: подаст, кто желает.»
Так ответил ему Одиссей, в испытаниях твердый:
«Правду, Эвмей, я готов рассказать Пенелопе разумной,
Дочери старца Икария, всю, ничего не скрывая:
Знаю о нем хорошо, мы равно испытали несчастье.
Здесь, однако, боюсь толпы женихов вероломных:
Дерзость и наглость их до железного неба доходят273.
Здесь лишь по дому я шел, ничего худого не делал, –
Этот меня человек скамейкою больно ударил;
Мне нисколько тогда не помог Телемах, ни другие.
В доме теперь Пенелопе поэтому должен ответить,
Пусть ожидает, как солнце закатится, как ни томится,
Только тогда про день возвращенья супруга расспросит,
Ближе меня посадив к очагу: я ведь в жалких отрепьях,
Знаешь ты сам, ибо с просьбой к тебе я первому прибыл.»
Так он сказал. Свинопас удалился, выслушав слово.
Только порог перешел, ему Пенелопа сказала:
«Гостя, Эвмей, не ведешь! Почему отказал мне скиталец?
Верно, боится он сильно, иль в доме чего-то другого
Слишком стыдится? Но плохо скитальцу, который стыдится!»
Ты, Эвмей свинопас, отвечая на это, сказал ей:
«Он ответил умно, как иной отвечает, подумав.
Наглости он избегает мужей-женихов вероломных;
Ждать он тебе приказал до заката яркого солнца:
Лучше так будет намного тебе самой, басилея,
Если расспрашивать будешь его и слушать одна лишь.»
Снова ему Пенелопа разумная слово сказала:
«Думает гость совсем не безумно, кто бы он ни был,
Ибо таких, как они, никого из людей не найдется,
Зло замышляющих нам, наносящих обиды преступно. »
Именно так объяснила. В толпу женихов удалился
Светлый пастух свинопас, как только ей все рассказал ой.
Слово крылатое он Телемаху сказать не замедлил,
Голову близко склонив, не могли бы другие услышать:
«Милый, свиней сторожить и двор к себе ухожу я,
Наше с тобою добро; ты же здесь обо всем позаботься;
Прежде всего о себе самом заботься и думай
Как бы тебе не погибнуть, – ведь многие зло замышляют.
Зевс да погубит их прежде, чем с нами беда приключится!»
Снова ему в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Так да будет отец! Ты иди, но поужинай раньше,
Утром же рано вернись, пригони прекрасных животных.
Мне же об этом о всем и богам позаботиться нужно.»
Так предложил он, и сел свинопас на прекрасное кресло,
Здесь насладился едой и питьем, удовольствовал душу;
После же к свиньям пошел он, оставив и двор, и палату,
Полную многих, в ней пировавших: пляской и пеньем
Там наслаждались. К вечеру день уже надвигался.

Восемнадцатая песня

Кулачный бой Одиссея с Иром.
(38-ой день)
I.Бой с Иром1-167
1.Ссора1
2.Бызов Ира25
3.Согласие и превращение Одиссея51
4.Угрозы Антиноя78
5.Бой89
6.Побежденный Ир96
7.Приветствие женихов110
II.Замысел Пенелопы158-303
1.Пенелопа и Эвринома158
2.Сон и превращение Пенелопы187
3.Пенелопа и женихи206
4.Пенелопа и Телемах214
5.Обольщение и подарки женихов244
III.Одиссей и рабыни304-345
IV.Одиссей и женихи346-428
1.Оскорбление Эвримаха346
2.Вмешательство Телемаха405
3.Конец пира422

Нищий сюда пришел всенародный: в городе всюду274
Он попрошайничал, был известен обжорством, стремился
Есть и пить постоянно; хоть был он громадного роста,
Силы однако большой не имел, ни твердости духа.
Арней имя его, от рожденья его называла
Так почтенная мать, молодые же Иром прозвали,
Ибо он вести всегда разносил по их порученью.
В собственный дом Одиссея придя, хозяина гнать стал;
Так ругая его, сказал он крылатое слово:
«Прочь с порога, старик, чтобы не был иначе за ногу
Вытащен скоро! Разве не видишь, что все мне мигают,
Вышвырнуть вон тебя понуждают, хоть это мне стыдно275.
Ну же, вставай, чтобы скоро до рук не дошло и до драки!»
Косо взглянув на него, Одиссей многохитрый ответил:
«Демон! Тебе ничего не сказал я, не сделал худого
И не завидую, если подаст кто тебе даже много!
Здесь нам порога хватит обоим. Добру же чужому
Нам завидовать вовсе не нужно: и ты ведь скитальцем
Кажешься бедным, как я: богатство дается богами.
Слишком же воли рукам не давай, чтоб меня не разгневать,
Чтобы губы и грудь у тебя не обрызгал я кровью276,
Старый хоть я, – и тогда намного спокойнее будет
Завтра мне, потому что в другой раз уже не придешь ты
В дом Одиссея, сына Лаэрта, уверен я в этом277
Этим разгневанный Ир бродяга сказал Одиссею:
«Горе, чего наболтал нам так быстро этот обжора278,
Баба равно истопница какая! На смерть я убил бы,
Если б ударил двумя кулаками, все зубы на землю
Выбил бы я, как свинье, пожирающей всходы на поле!
Ну, опоясайся в бой: пусть все нашу битву увидят279,
Как с человеком моложе тебя ты будешь сражаться!»
Так они у дверей высоких, на самом пороге
Гладком, разгневавшись оба, ругали друг друга сердито.
Сила святая тогда Антиноя, заметив обоих,
С радостным смехом друзьям-женихам сейчас предложила:
«Други, еще никогда развлеченья для нас не бывало
В этом доме такого, какое послали нам боги:
Ссорятся этот чужак и Ир меж собой, вызывают
В драку на кулаки друг друга; стравим их скорее!»
Так он сказал женихам, и они вскочили со смехом,
Нищих, одетых в лохмотья, сейчас же кругом обступили.
Так предложил Антиной, сын Эвпетия, к ним обратившись:
«Слушайте вы, женихи знаменитые, что вам скажу я:
Козьи желудки лежат на огне, для себя их на ужин
Мы отложили; они наполнены жиром и кровью.
Кто из них победит, окажется более сильным,
Тот выбирает пускай, какой захочет, желудок;
Будет он с нами затем пировать постоянно: другого
Нищего мы никого попрошайничать здесь не допустим.»
Так предложил Антиной, и понравилось им предложенье.
Им замышляя коварство, сказал Одиссей многохитрый:
«Други, никак нельзя удрученному бедствием мужу
Старому биться с бойцом молодым. Но зловредный желудок
В бой понуждает меня: готов я к ударам сраженья.
Ну же, теперь, женихи, поклянитесь мне клятвою страшной
В том, что, бесчинствуя Иру в угоду, никто не ударит
Сильной рукою меня, за него заступаться не будет.»
Так попросил он, и все женихи поклялись, как просил он.
После, когда поклялись и клятву свою совершили,
Слово сказала им Телемаха священная сила:
«Гость мой! Если тебя побуждает отважное сердце
С ним сразиться, не бойся тогда никого из ахейцев
Прочих: со многими биться придется тому, кто ударит,
Ибо хозяин здесь я, и согласны со мной басилеи,
Щак Антиной, так равно Эвримах, разумные оба280.
Так он сказал, и они одобрили все. Одиссей же
Рубищем жалким своим опоясав стыдное место281,
Крепкие бедра свои обнажил и широкие плечи,
Грудь и могучие руки равно. В это время Афина,
Близко к нему подойдя, увеличила пастырю члены.
Все женихи изумились чрезмерно, видя такое,
Каждый из них говорил, к своему обращаясь соседу:
«Ир уж не Ир: по заслугам получит он скорую гибель:
Бедра какие старик обнаружил под рубищем жалким!»
Так говорили. У Ира дрожала душа от испуга.
Все-таки слуги его повели, опоясав насильно,
Как ни боялся он: мясо на членах его трепетало.
Так разбранил Антиной, со словами к нему обратившись:
«Жить не достоин теперь, хвастун! Не родился бы лучше,
Если так перед ним робеешь и страшно боишься
Биться с таким стариком, согбенным нуждою настигшей.
Но скажу я тебе, и по слову исполнено будет:
Если он победит, окажется более сильным, –
Брошу тебя на черный корабль, к басилею Эхету,
Смертных грабителю всех, отошлю на твердую оемлю:
Уши тебе он отрежет и нос беспощадною медью,
Вырвет стыдное место и бросит псам на съеденье282
Кончил он. Члены у Ира сильнее еще задрожали.
Вытащен был в середину. И оба подцяли руки.
Светлый тогда Одиссей, в испытаниях твердый, стал думать.
Сильно ль ударить его, чтоб на месте душа улетела283,
Или ударить слегка, лишь на землю его опрокинуть?
Так он раздумывал. Лучшим ему показалось ударить
Ира слегка, чтоб его самого не признали ахейцы.
Руки подняв, стояли. Ударил в правую руку
Ир, но под ухо в плечо получил он удар, раздробивший
Челюсть, и красная кровь изо рта у него заструилась:
В пыль, завизжав, повалился, скрежеща своими зубами,
Землю ногами топтал. Женихи отважные, руки
Вверх приподняв, умирали со смеха. За ногу схвативши,
Через порог потащил Одиссей на двор; посадил там
Возле дверей галереи, к ограде двора прислонивши;
Скипетр в руки ему вложил он затем и такое284
Слово крылатое молвил, к нему обратившись с усмешкой:
«Здесь теперь сиди, от собак и свиней защищаясь!
Жалкий: тебе не быть властелином скитальцев и нищих,
Чтобы еще наибольшей беды тебе не добиться!»
Так произнес и себе на плечи убогую бросил
Рваную сумку с веревкой на месте ремня для ношенья285,
Сел на пороге, вернувшись назад. Женихи, возвратившись
Внутрь, со смехом веселым приветствуя, слово сказали:
«Странник! Зевс да воздаст и другие блаженные боги
Всем, что желаешь в душе, что покажется более милым,
Ибо ты усмирил ненасытного: больше не будет
Он средь народа бродяжить: его к басилею Эхету,
Смертных грабителю всех, отошлем на твердую землю286
Словом приветливым их Одиссей был обрадован светлый.
Подал ему Антиной больших размеров желудок,
Весь наполненный жиром и кровью. Взяв из корзины,
Подал ему Амфином два хлеба, из кубка златого
Выпил вина за здоровье его и приветствовал словом:
«Здравствуй, странник почтенный! Да будет тебе впереди хоть
Благо, ибо теперь ты настигнут множеством бедствий.»
Так отвечая ему, Одиссей многрхитрый промолвил:
«О Амфином, ты, конечно, мне кажешься очень разумным
И от отца происходишь такого же: слышал, что славен
Нис дулихийский, что он богат и доблестен; ты же
Сын его, говорят, и похож на разумного мужа.
Вот почему я скажу, ты ж внимательно выслушай слово:
Знай, что из всех, что живут на земле, пресмыкаются, дышат,
Более жалких, чем люди, существ никаких не бывает:
Если имеет добро человек и коленями движет,
Вовсе не мыслит о том, что обрушится бедствие скоро;
Если ж блаженные боги несчастье ему посылают,
Вынужден он выносить поневоле его терпеливо,
Ибо меняются мысли людей постоянно по разным
Дням, какие приводит отец всех людей и бессмертных.
Некогда было и мне суждено средь людей быть счастливым,
Но, полагаясь на силу и мощь, на отца полагаясь,
Также на братьев своих, совершил я бесчинства немало.
Вот почему да не будет никто никогда беззаконным,
Но спокойно пускай дарами бессмертных владеет.
Сколько я вижу здесь женихов, чинящих бесчинства:
В доме добро истребляют они и бесчестят супругу
Мужа, который, надеюсь, от отчей земли и от близких
Долго не будет вдали, но находится близко. Тебя же
Демон пускай уведет, чтобы с ним тогда не встречаться,
В милую землю свою когда он назад возвратится,
Ибо тогда не без крови решится, уверен я, дело
Между ним с женихами, когда он вернется под кровлю.»
Кончив так, он возлил и вина медосладкого выпил,
Передал кубок затем женихов предводителю в руки.
Тот по дому пошел, опечаленный в собственном сердце,
Голову низко склонив: он предчувствовал сердцем погибель
Все же от Керы и он не ушел: вовлеченный Афиной.
Был усмирен он копьем от могучей руки Телемаха.
Сел он, вернувшись, на кресло, откуда недавно поднялся.
В мысли вложила тогда совоокая дева Афина
Ей, Пенелопе разумной, Икария дочери старца,
Чтобы она к женихам пришла их желанья возбудить
Больше еще, чтоб самой от супруга и милого сына
Больше теперь заслужить уваженья, чем в прежнее время.
Слово сказала она, засмеяться себя приневолив:
«О Эвринома, меня не по-прежнему сердце неволит,
Мне хотя женихи ненавистны, все же итти к ним,
Сыну слово скажу, которое будет полезным:
Чтобы совсем с женихами надменными он не общался,
Ибо они хорошо говорят, замышляют же злое.»
Ключница ей Эвринома ответила словом на это
«Да, это правда, дитя, ты как следует все мне сказала.
Ну же, иди и сыну скажи, ничего не скрывая.
Прежде однако сделай себе омовение, щеки
Маслом натри, чтобы скрыть, что лицо орошалось, слезамп,
Ибо плач без конца никогда не бывает на пользу.
Сын теперь у тебя такой, каким ты бессмертных
Так умоляла видеть его: уже возмужал он.»
В очередь ей Пенелопа разумная так отвечала:
«Этого мне, Эвринома, теперь совсем не советуй;
Тела не стану я мыть, натираться маслом не буду:
Боги Олимпа во мне любовь к красоте погубили,
С той поры как уплыл Одиссей на судах углубленных.
Но позови Автоною притти с Гипподамией вместе,
Чтобы в комнате обе сейчас предо мною предстали,
Ибо одна я к ним не пойду по стыдливости женской.»
Так приказала. Старуха сейчас же из комнаты вышла
Женщинам тем приказ передать и побудить явиться.
Снова иное тут совоокая дева решила:
Сон навеяла сладкий на дочь Икария старца.
Та и заснула, склонившись – ослабли у ней все суставы –
Там, где сидела. Богиня пресветлая тою порою
Стала творить превращенье, чтоб ею пленились ахейцы:
Прежде всего ей лицо амбросической мазью натерла
Тою, какою одна натирается только Кифера287,
Водит когда у харит в прекрасном венке хороводы;
Далее сделала выше по росту и видом полнее,
Сделала телом белей слоновой отточенной кости:
Так все это исполнив, богиня пресветлая скрылась.
Выйдя из залы, меж тем белокурые обе служанки
С громким криком вошли. Пробудилась от сна Пенелопа,
Щеки руками себе протерши, сказала служанкам:
«Сильно страдая, была я глубоким охвачена, мягким
Сном. О, такую бы смерть принесла Артемида святая
Сразу немедленно, чтобы совсем не печалиться больше,
Жизни своей не губить в тоске по любимом супруге,
Доблести полном: ведь он выдающимся был средь ахейцев!»
Кончив, блистая красою, спустилась из верхних покоев,
Но не одна: вслед за нею спустились и обе служанки288.
В комнату, где женихи пировали, вошла Пенелопа,
Встала возле столба, подпиравшего крепкую кровлю,
Яркое перед щеками своими держа покрывало;
Возле нее по бокам две служанки заботливо встали.
Страстью любовной они воспылали, колени ослабли
Тотчас у них, ибо все разделить с ней ложе стремились289.
К милому сыну тогда Телемаху она обратилась:
«Больше в тебе, Телемах, ума не осталось, как видно!
Маленьким будучи даже, ты больше заботился, думал;
Нынче ж, хоть вырос уже и достиг возмужалости меры, –
Всякий пришлец, увидя красивого рослого мужа,
Может признать, что ведешь ты свой род от счастливого мужа –
Разума нет у тебя справедливого, нет и заботы.
В нашем доме какая беда приключилася, если
Этого странника так женихам обидеть позволил?
Как же будет теперь? Если гость, пребывающий в доме
Нашем, будет обижен таким дурным обхожденьем,
Стыд, бесславье, позор на себя от людей навлечешь ты!»
Ей со своей стороны Телемах рассудительный мол пил:
«Милая мать, признаю, что имеешь ты право сердиться.
Но размышляю теперь я в душе и все понимаю,
Что хорошо и что плохо, а раньше я был неразумен.
Все же не все, что разумно, я выбрать могу и исполнить,
Ибо меня женихи из себя постоянно выводят,
Зло замышляя; они не помощники мне совершенно.
Но не они, женихи, допустили бою случиться
Между гостем и Иром, и гость оказался сильнее290.
Если б, о Зевс отец, Аполлон и Паллада Афина,
Так теперь женихи в нашем доме обузданы были
И головами мотали, одни у стены у дворовой,
В доме другие внутри, ослабли б у каждого члены,
Как этот Ир теперь сидит у ворот у дворовых,
Голову вниз наклоняя, на пьяного видом похожий:
Встать на ноги не может, никак не может вернуться
В дом свой назад, потому что все члены его ослабели!»
Так они друг с другом тогда о таком говорили.
После того Эвримах сказал Пенелопе разумной:
«Старца Икария дочь, Пенелопа разумная! Если б
Все на тебя посмотрели Иасова Аргоса дети,
Больше намного тогда женихов угощалось бы в доме
Вашем с утра, потому что намного ты всех превосходишь
Женщин своей красотою и ростом, и разумом здравым291
Так в ответ Пенелопа разумная слово сказала:
«О Эвримах, красоту мою и осанку, и доблесть
Боги сгубили, когда в Ил ион аргивяне поплыли:
Между уплывшими был Одиссей, мой супруг благородный.
Если бы жизнь мою охранял он, домой возвратившись,
Я бы красивей была и была бы мне большая слава!
В скорби теперь я: столько несчастий демон послал мне!
Он, когда уезжал, покидая отцовскую землю,
Правую руку мне в кисти погладил и ласково молвил:
«Милая, я и не мыслю, что все невредимо из Трои
Пышноножные дети ахейцев назад возвратятся;
Как говорят, и троянцы воинственны в битвах убывают,
Копья мечут искусно и метко стреляют из лука292,
Быстро ездят они на своих колесницах, а это
Споры великого боя почти постоянно решает.
Вот почему я не знаю, вернусь ли, иль в Трое погибну?
Здесь тебе самой обо всем позаботиться нужно.
В доме помни здесь об отце и о матери помни,
Как и прежде иль больше, когда я в отсутствии буду;
После ж, как сына увидишь уже бородою обросшим,
Дом свой оставь и замуж иди, за кого пожелаешь.»
Так говорил он, и все теперь совершается это:
Ночь наступает уже, когда для меня злополучной
Брак ненавистный придет, ибо Зевс отказал мне во благе.
Страшная скорбь об ином охватила мне душу и сердце;
В прежнее время у всех женихов не таков был обычай:
Если хотели посватать богатого дочь человека,
Соревновались они за такую невесту друг с другом,
Сами коров пригоняли и жирных коз и баранов
Близким невесты на пир, приносили дары дорогие,
Но чужого добра безвозмездно не истребляли.»
Кончила. Светлый был рад Одиссей, в испытаниях твердый,
Ибо дары их она унесет, обольстив их словами293
Сладкими, в мыслях сама против них замышляя иное.
В очередь ей на это сказал Антиной, сын Эвпейта:
«Старца Икария дочь, Пенелопа разумная! Если
Кто из ахейцев подарки тебе принесет, принимай их,
Ибо совсем не прекрасно дары дорогие отвергнуть.
Мы же к делам иль к иному чему не прежде вернемся294,
Чем сама не пойдешь за того из ахейцев, кто лучше.»
Так сказал Антиной. Женихам понравилось слово:
Вестника каждый послал принести дорогие подарки.
Вестник принес Антиною нарядное длинное платье
Пестрое, пряжек на нем золотых имелось двенадцать295,
В каждой застежке крючок прилажен, согнутый туго.
Дивную цепь золотую принес Эвримаху глашатай:
Мастер искусно украсил ее янтарями, как солнце.
Серьги затем принесли два глашатая Эвридамасу,
По три подвески под каждой красиво блестели камнями.
Скоро затем для Писандра, владыки Поликтора сына,
Верный служитель принес чудесной красы ожерелье.
Всем остальным принесли дорогие подарки иные.
Светлая женщина в верхний покой затем удалилась,
Следом за нею служанки дары понесли дорогие.
Пляской теперь женихи услаждались и песнею, в душу296
Страсти вливавшей, до поздней поры оставаясь в палате,
Сумрак спустился вечерний, пока женихи наслаждались.
Три светильника в зале тогда установлены были,
Чтобы светить, а кругом наготове сухие поленья:
Медью их накололи из бревен сухих, обожженных.
К ним прибавляя смолистых лучин, Одиссея рабыни
В очередь их разжигали. А сам Одиссей многохитрый,
Зевса питомец, в беде непреклонный, промолвил рабыням.
«Вы, Одиссея рабыни, давно уж вдали ваш хозяин;
Вы идите в покой, где почтенная спит басилея,
Прялку крутить у нее, утешать самое Пенелопу;
В комнате сидя, руками расчесывать шерсть принимайтесь.
Здесь в палате светить женихам вместо вас я останусь:
Если они захотят ожидать пышнотронную Эос,
Все же усталость меня не возьмет: выносить я привычен.»
Кончил, и те засмеялись, взглянув одна на другую.
Но его разбранила Меланта румяная грубо,
Долия дочь; Пенелопа Меланту как дочь воспитала,
Ласково с ней обращаясь, даря для забавы игрушки.
Все же Меланта совсем не заботилась о Пенелопе,
Но Эвримаха она любила и с ним сочеталась.
Бранное слово она тогда Одиссею сказала:
«Жалкий чужак сумасшедший, совсем обезумел ты, видно!
Спать совсем не хочешь, куда-нибудь в кузню забравшись
Или в другое место, но слишком здесь много болтаешь.
Дерзок ты даже средь многих мужей и совсем не боишься
Ты ничего. От вина ль ты действительно так обезумел,
Или всегда без ума, потому что пустое болтаешь,
Иль до безумия рад, что справился с Ирой бродягой?
Как бы другой на тебя не выступил, Ира сильнее:
Голову он тебе исколотит рукою могучей297,
Вышвырнет из дому вон Залитого кровью обильной!»
Ей Одиссей многохитрый ответил, взглянув исподлобья:
«Что говоришь ты, собака? Сейчас же скажу Телемаху,
Чтобы на месте тебя разрубил на мелкие части!»
Так он сказал, напугав словами такими всех женщин;
Бросились быстро из дому: у них ослабели от страха
Ноги: считали, что то, что сказал он, действительно будет.
Встал Одиссей у горевших светильников, их поднимая
Вверх и глядя на всех, а в груди между тем о другом уж
Сердце его замышляло, о том, что еще он не сделал?
Тою порою разожгла женихов дерзновенных Афина
Снова обиды творить, чтобы больше еще распалилось
Горечью сердце в груди Одиссея, сына Лаэрта.
Стал говорить Эвримах Полибид, к другим обращаясь,
Смех вызывая среди женихов, понося Одиссея:
«Выслушать вас прошу, женихи баеилеи преславной,
Чтобы сказать я мог, что душа мне в груди повелела.
Да, не без воли богов этот муж в Одиссеев дом прибыл.
Пдешь на его голове, мне кажется, славно нам светит,
Ибо на ней волос никаких не осталось уж больше.»
После прибавил еще сокрушителю стен Одиссею:
«Гость, не хочешь ли ты у меня поработать на поле
Дальнем, если найму я и плата достаточной будет;
Там выращивать будешь деревья и строить заграды;
Хлеба достаточно там тебе предоставлено будет,
Дам я одежду тебе и пару сандалий на ноги.
Так как однако привык ты уже к безделью дурному298,
Вряд ли захочешь на поле работать итти, но в народе
Нищенством жить предпочтешь, наполнять ненасытное чрево.»
Так Одиссей многохитрый, ему отвечая, промолвил:
«Если бы нам, Эвримах, состязаться в работе весною,
Тою порою, как дни незаметно длиннее бывают,
Сено косить я своею косой кривозагнутой буду,
Ты же своей, чтобы нам состязаться в работе: до ночи
Самой я стал бы косить натощак, накосил бы я горы.
Если, с другой стороны, мне ходить за плугом с быками
Рослымл, рыжими, оба досыта откормлены сецом,
Были б они однолетки, была б неослабной их сила, –
Будь хоть четыре участка, но с мягкой под плугом землею, –
Тут поглядел бы, какие длиною я борозды режу!
Если, с другой стороны, войну сегодня Кронион
Вдруг воздвиг бы совсем неожиданно, я же имел бы
Медный шлем, хорошо к вискам прилегающий, также
Два копья со щитом, – впереди бы меня ты увидел,
С лучшими вместе бойцами, ругать мой желудок не смел бы!
Слишком ты высокомерен, жестокий рассудок имеешь;
Кажешься, видно, себе самому и великим, и сильным,
Ибо вращаешься возле людей ничтожных и слабых.
Если назад Одиссей вернется, в отцовскую землю,
Эти широкие двери покажутся узкими, ибо
Вон побежишь через них и переднюю комнату тотчас!»
Так он сказал. Эвримах же, сильнее в душе рассердившись299,
Словом крылатым ответил, взглянув на него исподлобья:
«Жалкий, за эти слова я с тобою немедля расправлюсь!
Дерзок ты даже средь многих людей и совсем не боишься300
Ты ничего. От вина ль ты действительно так обезумел,
Или всегда без ума, потому что пустое болтаешь,
Иль до безумия рад, что справился с Ирой бродягой»?
Так он сказал и, скамейку схватив, пустил. Одиссей же,
Им испуганный, быстро к коленям присел Амфинома,
Что из Дулихия; тот угодил виночерпию в руку
Правую: чан у него зазвенел, по земле покатившись;
Вскрикнул и сам виночерпий и навзничь в пыль повалился.
Тою порою женихи зашумели в темной палате301;
Так говорили иные, глядя один на другого:
«Лучше бы этот чудак погиб во время скитаний
Где-либо прежде, чем прибыл сюда, – никакого бы шума
Не было здесь; а теперь из-за нищих мы спорим, теряя
Всякую радость от пира: чем дальше, тем хуже выходит!
Им сказала тогда Телемаха священная сила:
«В бешенство впали совсем, не скрываете больше того, что
Здесь перепились! Вас, видно, какой-либо бог подстрекает
Вдоволь напировались, идите домой и ложитесь
Спать, раз душа побуждает; но гнать никого не хочу я.»
Так он сказал, и они искусали все губы зубами302,
Смелым словам Телемаха внимая с большим изумленьем.
К ним Амфином обратился тогда со словами и молвил,
(Ниса блистательный сын, повелителя Аретиада):
«О друзья, пусть никто не свирепствует, не нападает
Словом вражды на него, ибо он говорил справедливо;
Вы не браните совсем, чужака ли, кого ли другого
И никого из рабов, живущих в дому Одиссея.
Ну-те ж, пускай вино разольет виночерпий по губкам.
Выпьем и после того по домам разойдемся мы на ночь;
Этого ж гостя мы здесь, в дому Одиссея оставим,
Пусть принимает его Телемах: к нему он приехал.»
Так он закончил, и всем им по сердцу пришлось предложенье303.
Мулий герой, дулихийский глашатай, слуга Амфинома,
Всем им в кратере смешал медосладкий напиток и роздал,
К каждому сам подходя. Блаженным богам возлиянье
Сделав, начали пить женихи медосладкий напиток.
Но, когда и возлили, и выпили, сколько хотели,
Быстро затем по домам, чтобы каждый лег спать, разошлися.

Девятнадцатая песня

Беседа Одиссея и Пенелопы. Узнавание Одиссея Эвриклеей.
(Вечер 38-го дня)
I.Вынос оружия1-50
1.Совет Одиссея1
2.Телемах и Эвриклея14
3.Помощь Афины33
4.Отход ко сну Телемаха47
II.В пировой палате поздно вечером51-95
1.Приход Пенелопы51
2.Уборка палаты60
3.Одиссей и Меланта65
4.Вмешательство Пенелопы89
III.Беседа Одиссея и Пенелопы96-348
1.Вопросы Пенелопы96
2.Первый ответ Одиссея106
3.Пенелопа о женихах123
4.Второй ответ Одиссея164
5.Плач Пенелопы и новые вопросы204
6.Третий ответ Одиссея220
7.Признание ответа правильным249
8.Предсказание Одиссея261
9.Приказ помыть Одиссея308
IV.Узнавание348-507
1.Пенелопа об Эвриклее348
2.Эвриклея об отсутствующем господине361
3.Узнание Эвриклеей386
4.Рубец Одиссея394
5.Последствия узнания467
V.Продолжение беседы508-604
1.Пенелопа и ее сон508
2.Подтверждения Одиссея554
3.Пенелопа о снах и о состязании луком559
4.Новое предсказание582
5.Отход ко сну600

Светлый один Одиссей между тем оставался в палате304,
Тайно смерть женихам готовил с Афиною вместе;
Слово крылатое он сказал Телемаху немедля:
«Следует все, Телемах, унести оружье Ареса
Внутрь, а когда женихи тебя расспрашивать будут305,
Кроткими им словами такими ответить старайся:
«Я уношу, потому что оружье на то непохоже,
Что Одиссей когда-то оставил, уехав под Трою:
Обезображено дымом оно, от огня исходящим;
Но наиболее важно, что демон мне в голову бросил:
Как бы, вином упившись и споры затеяв, друг друга
Вы не ранили, пира и сватанья не осквернили,
Ибо может железо само притягивать мужа.»
Так убеждал. Телемах подчинился отцу дорогому,
Вызвал к себе Эвриклею кормилицу, тотчас велел ей:
«Матушка, в комнатах там служанок удерживай, чтобы306
Вынес я внутрь отцово оружье прекрасное, ибо
В зале оно без призора, от дыма лишается блеска,
С самой поры, как отец мой отсутствует; я неразумен
Был, но теперь я хочу унести, чтобы дым не испортил.»
Так в ответ Эвриклея кормилица слово сказала:
«Если б уже, дитя, наконец-то стал ты разумен,
Взял бы заботы о доме, имущество все охранял бы!
Ну же, кто вместе с тобою пойдет, освещая дорогу?
Ты ведь служанкам с тобою итти и светить не позволил.»
Ей на это сказал Телемах рассудительный снова:
«Этот пришлец. Никого без работы я здесь не оставлю,
Хлеб кто ест у меня, хотя бы издали прибыл.»
Так сказал, и речь у нее бескрылой осталась307.
Заперла двери она хорошо обитаемых комнат.
Оба поднялись тогда, Одиссей с блистательным сыном,
Начали шлемы носить; впереди им Паллада Афина
Путь хорошо освещала, держа золотую лампаду.
Тотчас тогда Телемах дорогому родителю молвил:
«Чудо великое вижу, отец, глазами своими:
Стены комнат, балки на них поперечные, бревна
Стен сосновых, колонны, идущие вверх, освещают
Мне дорогу, словно огни пылают повсюду:
Боги, наверное, в них, на широком живущие небе!»
Так отвечая ему, Одиссей многохитрый промолвил:
«Мысли в уме придержи и молчи, не расспрашивай больше:
Свойственно это блаженным богам, на Олимпе живущим.
В самом деле, теперь ты ложись, я ж останусь на месте,
Чтобы в матери, как и в служанках, разжечь любопытство.
С плачем она обо всех подробностях спрашивать будет.»
Так посоветовал он. Телемах же из комнаты вышел,
Факелом путь освещая; желая уснуть, устремился
В спальню, где спал он всегда, если сладостный сон ниспускался.
Там и теперь он уснул в ожидании Эос пресветлой308.
Светлый один Одиссей в пировой оставался палате,
Смерть женихам надменным готовя с Афиною вместе.
Вышла из комнаты скоро разумная мать Пенелопа,
Иль золотой Афродите подобная, иль Артемиде309.
Кресло подставили ей к очагу, где обычно сидела;
Кресло украшено все серебром и слоновою костью310:
Некогда мастер Икмалий сработал его со скамейкой
Снизу для ног; на него наброшены были овчины.
В это кресло тогда Пенелопа разумная села.
Тут, из комнат придя, белокурые жены-служанки
Вынесли прочь и столы, и остатки от кушаний многих,
Вынесли кубки: из них женихи вероломные пили;
Наземь стряхнули остатки огня из жаровен, вложили311
Много поленьев опять, чтобы свет и тепло увеличить.
Грубо Меланта тогда Одиссею сказала второй раз:
«Странник, еще и теперь надоедливо нам докучаешь!
Ночью по дому бродя, следить за служанками хочешь?
Прочь убирайся отсюда, будь рад и тому, что наелся, –
Или вьщетишь в двери, удар получив головнею!»
Так, исподлобья взглянув, Одиссей многохитрый сказал ей;
«Злая душа! Почему так со мной обращаешься злобно?
Иль потому, что я грязен и в рубище жалком на теле,
И побираюсь в народе? Таким быть нужда заставляет.
Нищие все и бродяги такие ж бесчастные люди.
Домом когда-то и я владел средь людей превосходным,
Счастливо жил и богато, всегда давая скитальцу312,
Кто бы он ни был и в чем ни нуждался, ко мне попадая;
Было рабов у меня без числа и много другого,
Что хорошо для жизни и что называют богатством;
Но уничтожил Зевс Кронион, так захотевший.
Женщина, бойся того, что сама красоту потеряешь
Всю, которой теперь остальных превосходишь служанок.
Деспойна как бы тебя, рассердившись, не наказала,
Иль Одиссей не вернулся: надежда еще ведь осталась.
Если же он уж погиб и назад никогда не вернется,
Сыну его Телемаху по воле дано Аполлона
Вырасти: в доме теперь ни одна из служацок бесчинных
Скрыться не сможет уже, потому что он стал возмужалым.»
Кончил он так. Пенелопа разумная речь услыхала,
Слово сказала сама и свою разбранила служанку:
«Наглая псица! Тебе ничего от меня не удастся
Скрыть: головою ответишь теперь за насилья и дерзость!
Знаешь сама хорошо, от меня об этом слыхала:
Этого гостя в доме своем расспросить о супруге
Я хочу, потому что по муже тоскую глубоко.»
Кончив, ключнице после того Эвриноме сказала:
«Стул, Эвринома, сюда принеси мне с овчиною мягкой,
Чтобы гость мог сидеть, на расспросы мои отвечая,
Ибо его я хочу расспросить о супруге подробно.»
Так приказала, и та принесла и поставила тотчас
Стул, хорошо полированный, шкуру овечью набросив.
Сел на него Одиссей благородный, в страданиях твердый.
Стала им говорить Пенелопа разумная слово:
«Гость мой, прежде всего расспросить бы тебя я хотела,
Кто ты такой и откуда? Родители где, где твой город313
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Женщина, смертный тебя ни один на земле не осудит,
Громкая слава твоя до широкого неба доходит
Словно бы ты басилей, безупречный, чтущий бессмертных:
Многими сильными он могуче правит мужами314,
Правду блюдет, справедливость, – при нем изобильно рождает
Черная почва ячмень и пшеницу, плодов на деревьях
Много, у коз и овец приплод постоянно, а море
Рыбу дает изобильно; при нем благоденствуют люди.
В доме своем потому обо всем расспрашивать можешь,
Но не расспрашивай лишь об отчизне моей и о роде,
Чтобы душу мне больше еще не расстроить печалью,
Если начну вспоминать: и без этого я многоскорбный.
Незачем в доме чужом оставаться и плакать без меры, –
Ибо всегда горевать бесконечно – совсем неприлично;
Пусть ни одна из служанок не скажет, браня, ни сама ты315:
Плавает он в слезах, от вина помутилися мысли.»
Так ему Пенелопа разумная слово сказала316:
«О чужеземец, мою красоту и осанку, и доблесть
Боги сгубили, когда в Илион аргивяне отплыли317:
Между отплывшими был Одиссей, мой супруг благородный.
Если бы жизнь мою охранял он, домой возвратившись,
Я бы красивей была и была бы мне большая слава!
В скорби теперь я: столько несчастий демон послал мне!
Сколько на островах ни есть женихов знаменитых,
Силу имеющих там, на Дулихии, Саме, лесистом318
Закинфе, сколько ни есть женихов на Итаке скалистой, –
Столько сватает их, разоряя дом Одиссея.
Я потому теперь не пекусь о гостях, о просящих
И о глашатаях даже, которые служат народу:
Плачу об Одиссее, о нем лишь в душе изнываю.
Свадьбой торопят меня женихи, я пускаюсь на хитрость;
Прежде мне демон внушил за тканье приниматься покрова:
В комнате стан я громадный поставила, ткать принялася
Тонкий длиннейший покров; и тогда женихам я оказала319:
«О женихи молодые! Хоть нет уж в живых Одиссея,
Все ж подождите, не так торопите со свадьбой, пока я
Вытку покров, чтобы пряжа моя не пропала без пользы,
Саван герою Лаэрту, на случай конца рокового,
Горестной смерти: она во весь рост человека уложит, –
Чтобы меня не могла ни одна из женщин ахейских
В том упрекнуть, что лежит он без савана, много добыл хоть.
Так я сказала, и мне подчинились они благодушно.
После этого днем за великою тканью стояла,
Ночью же, факелы лишь зажигали, ее распускала;
Целых три года скрывала обман, убеждая словами;
В год же четвертый, когда миновали последние сроки,
Месяцы, многие дни круговратного года минули,
Тут женихи по доносу служанок, собак вероломных,
Вдруг вошли и меня настигли врасплох, разбранили.
После того поневоле пришлось мне закончить работу.
Брака теперь не могу избежать, ни другого придумать320
Выхода, ибо меня понуждают родные все замуж321
Выйти, к тому же и сын недоволен, что дом разоряют;
Будучи взрослым, он видит и все понимает, о доме
Много печется: сам Зевс для славы его предназначил.
Но о родных мне скажи и откуда ты? Ведь не от дуба
Или скалы происходишь, как то в старину говорили322
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Славная родом жена Одиссея, сына Лаэрта!
Ты о роде моем опять начинаешь расспросы.
Я расскажу о нем, хоть печалями буду охвачен
Больше еще, чем теперь; действительно, так ведь бывает
С каждым, когда он вдали от отчизны находится столько,
Сколько блуждал я по землям чужим, вынося испьпанья.
Все же тебе расскажу я, о чем, неоступно ты просишь:
Крит прекрасный лежит посредине темного моря;
Там земля плодородна, водой обтекаема всюду;
Жителей много на нем, без числа, городов – девяносто;
Все языки и народы смешались на Крите: там много
Критян туземных живет воинственных, с ними ахейцы
Там проживают, дорийцев три племени, также кидоны,
Также пелазги. В Кяосе, их городе, был басилеем
Девять лет собеседник Зевса великого Минос,
Девкалиона, отца моего, благородный родитель.
Я от него родился, как и Идоменей повелитель.
Идоменей в Илион на судах кривобоких поехал
Вместе с Атридами, имя мое многославное – Айтон;
Я по рождению младший, он старше меня и сильнее.
Видел я там Одиссея, как гостя его принимал я:
Силою ветра на Крит попал Одиссей поневоле,
Мимо Малеи проплыл, направляясь в троянскую землю;
В Амнисе он поставил суда, где пещера Илифий,
В гаванях трудных, с большими усильями, спасшись от бури;
Тотчас об Идоменее спросил он, едва лишь приехал
В город, его называя любимым гостем и другом.
Десять однако раз иль одиннадцать Эос всходила,
Как в Илион он уплыл на своих кораблях кривобоких.
В дом к себе приведя, хорошо Одиссея я принял,
Много его угощал, потому что много припасов
Дома имел: на него и на спутников милых хватило,
Ибо собрал я в народе вина тёмнокрасного, хлеба,
Также коров для закланья, чтоб душу они услаждали.
Светлые дети ахейцев двенадцать дней оставались:
Ветер могучий Борей задержал их, не позволяя
Даже на суше стоять: какой-то свирепствовал демон.
В день лишь тринадцатый ветер утих, и ахейцы отплыли.»
Так он рассказывал много неправды, похожей на правду.
Слушая, слезы лила Пенелопа, лицо заливая.
Словно как снег на высоких горах, принесенный Зефиром,
Западным ветром, тает ют юговосточного Эвра,
Реки в теченьи своем наполняются быстро водою, –
Плакала так, заливая слезами прекрасные щеки
В скорби о муже своем, восседающем рядом, который323,
Видя слезы супруги, в душе сожалел, но держался
Твердо: глаза у него меж ресниц неподвижными были,
Словно рог иль железо: скрывал он старательно слезы.
Но Пенелопа, когда многослезным насытилась плачем,
Снова, словами меняясь, ответное слово сказала;
«Гость, хочу теперь от тебя узнать и разведать.
Правда ль, что ты принимал богоравных спутников мужа
В доме своем, как об этом в рассказе своем ты поведал.
Мне объясни, в какие одежды на теле одет был
Сам он, каков из себя был, какие с ним спутники были?»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Женщина, трудно на это ответить, ибо уж столько
Лет миновало: тому ведь двадцатый год на исходе,
Как Одиссей отъехал, отчизну мою покидая.
Все же тебе расскажу я, как память моя сохранила.
Плотный плащ Одиссей имел, двойной, тёмнокрасный,
Пряжка на том плаще золотая с двойною застежцрй;
Сверху она была с украшеньем: собака держала
В лапах своих молодого оленя, дрожавшего телом;
Все удивлялись тому украшению, видя, как звери,
Оба из золота, этот душил молодого оленя,
Тот же, с дрожью в ногах, устремляясь бежать, вырывался.
Был под плащом, как я видел, хитон с удивительным блеском:
С кожицей лука сухого хитон был сходен по блеску,
Нежен действительно был он настолько, блестел же как солнце;
Много жен на него с изумленьем великим глядело.
Но и другое тебе расскажу, ты ж внимательно слушай;
Эту ль одежду дома носил Одиссей, я не знаю,
Или ее подарил из товарищей кто при отъезде,
Или в дар получил как гость, потому что для многих
Другом был Одиссей: из ахейцев немного подобных.
Медный меч подавил я ему и прекрасный пурпурный
Плащ двойной и длинный хитон, покрывавший все тело,
С честью на судне его, хорошо оснащенном, отправил;
С ним поехал глашатай, по возрасту несколько старше.
Я и о нем тебе расскажу, каков он по виду:
Был с головою кудрявой, сутуловат он, загорелый,
Имя его – Эврибат; его Одиссей наиболыне
Всех уважал, потому что по разуму был он с ним равен.»
Так он рассказывал, в ней возбуждая сильнее стенанья,
Ибо признала она, что в рассказе верны все приметы.
Плачем когда, наконец, многослезным она насладилась,
Тотчас тогда Одиссею ответное слово сказала:
«Гость, для меня ты теперь, сожаленья и прежде достойный,
Будешь в доме моем дорогим, уважаемым гостем.
Этот плащ, о котором рассказывал ты, я сама ведь
Вынесла сложенным вдвое из комнаты, с пряжкой блестящей,
Чтоб украшеньем была на плаще. Но его уж не встречу
Снова вернувшимся в дом, в дорогую отцовскую землю,
Ибо на гибель свою Одиссей на выпуклом судне
Выехал, чтоб Илион злой, не тем будь помянут, увидеть.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Славная честью жена Одиссея, сына Лаэрта!
Тела красы не губи, не оплакивай больше супруга,
Душу свою не кручинь. Но тебя упрекать я не стану:
Каждая стонет жена, потеряв не такого супруга,
Ибо ему детей родила, в любви сочетавшись;
Но Одиссей, говорят, богам Олимпийским подобен.
Плакать уже перестань и внимательно выслушай слово,
Правду я всю тебе скажу, ничего не скрывая:
Близко уже Одиссей, возвращается скоро, я (слышал,
Будто жив Одиссей в стране плодородной феспротов,
Едет уже домой и везет большие богатства324;
Их он собрал у народов различных, но спутников милых,
Как и корабль, погубил он в пучине глубокого моря,
Остров Тринакью покинув: разгневались Гелиос с Зевсом,
Ибо коров Гелиоса убили гребцы Одиссея325, –
В разбушевавшемся море они все за это погибли;
Лишь Одиссей на киле корабля был на сушу волною
Выброшен в землю феаков, богам блаженным любезных.
Почесть ему, как богу, они от души оказали326,
Много дали подарков и сами его невредимо
Были готовы домой отправить. Давно уж, быть может,
Был бы он здесь, но ему показалось по мысли полезней
Раньше богатства собрать, посетив различные земли:
В знании выгод своих, в понимании их не бывало
Смертных людей никого, кто сравниться бы мог с Одиссеем.
Так мне Фейдон сказал, басилей феспротов, и клялся
Мне самому, совершая богам возлияния в доме,
Будто уж спущен корабль и гребцы для него наготове327,
Чтобы его везти в отцовскую милую землю.
Прежде однако меня он отправил на судне, готовом
Ехать морем на остров Дулихий, богатый пшеницей.
Мне он показывал много богатств, Одиссеем добытых.
Стольким добром и в десятом колене могли бы кормиться328,
Сколько в доме владыки его сокровищ лежало329.
Сам Одиссей меж тем, говорил он, в Додону поехал
Зевсову волю узнать из покрытого листьями дуба,
Как он должен вернуться в отцовскую милую землю,
Столько отсутствуя: лучше открыто приехать иль тайно?
Значит, действительно жив он и скоро сюда возвратится,
Долго в отсутствии он от родных и отчизны не будет,
Где-либо близко уже, и в этом могу я поклясться:
Будь мне свидетелем Зевс, из богов наивысший и лучший,
Также очаг Одиссея, к которому прибыл я гостем, –
Все, что теперь говорю я, действительно сбудется точно:
В этот солнца пробег Одцссей не замедлит вернуться.
Месяц один едва ли другим успеет смениться.»
Так сказала ему Пенелопа разумная снова:
«Гость, о если бы эти слова исполнились, быстро
Дружбу узнал бы мою и много даров получил, бы330:
Каждый, с тобою встречаясь, тебя прославлял бы счастливым!
Но мне душа говорит, что того уж не может случиться:
Нет, Одиссей не вернется, равно тебя не отправят
В отчую землю: теперь управители здесь не такие
В доме, каким Одиссей был, когда находился он в доме:
Милого гостя умел хорошо угостить и отправить.
Ну же, служанки, умойте его и постель приготовьте,
Ложе ковром с покрывалом блестящим ему застелите,
Чтобы, совсем согревшись, дождался Зари златотрониой331.
Ранним утром его помойте и маслом натрите,
Чтобы рядом он мог с Телемахом едой насладиться,
Сидя в палате. Тем хуже тому, кто посмеет обидеть
Чем-либо гостя, доставить ему неприятность: такому
Здесь ничего не добиться, хоть сильно сердиться он будет.
Как бы иначе ты, странник, узнал, обо мне что я женщин
Прочих превосхожу по уму и по мыслям разумдым,
Если бы плохо одетым и грязным стал угощаться
В доме моем? Понимаю, что люди живут кратковечно.
Кто из людей сам жесток, жестоко поступает с другими,
Смертные все проклинают такого, живому желают332
В будущем горя, таким после смерти гнушаются люди.
Кто ж непорочен сам, хорошо поступает с другими,
Славу широкую гости разносят о нем повсеместно,
Многие люди его благородным зовут человеком.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Славная честью жена Одиссея, Лаэртова сына!
Мне ненавистны ковры, покрывала блестящие стали
С той поры, как впервые покинул я снежные горы
Крита, садясь на корабль длинновесельный, чтобы уехать.
Спать я сильно хочу, потому что бессонные ночи
Многие я проводил постоянно на ложе убогом,
Лежа на нем в ожиданьи пресветлой Зари златотрониой;
Но умовение ног не по сердцу мне, я не желаю
Женщинам тем, что в доме твоем служанками олужат,
Здесь позволять к моим прикасаться ногам; не найдется ль
В доме твоем старухи заботливой древней, привычной
К бедствиям разным и столько невзгод, как и я, перенесшей;
Только такую старуху к ногам допущу прикоснуться.»
Так сказала ему Пенелопа разумная снова:
«Милый мой гость! Ни один из далеких земель чужеземец,
Столь же разумный, как ты, никогда не бывал в нашем доме,
Ибо разумное все говоришь ты и очень понятно.
Есть у меня старуха со здравым разумом в мыслях;
Сразу, как мать родила Одиссея несчастного, няня
Эта, ребенка приняв, вскормила его, воспитала:
Ноги тебе помоет она, хоть и слабая силой.
«Ну же, встань теперь, Эвриклея разумная, ноги333
Вымой ровеснику здесь хозяина; может быть, стали
Ноги и руки такими его, как у этого старца:
Люди быстро стареют от горести, жизненных бедствии.»
Так сказала. Лицо закрыла руками старуха,
Пролила теплые слезы и жалобно слово сказала:
«Горе, дитя, для тебя бесполезна я! Зевс ненавидит
Больше других всех тебя, хоть его почитаешь усердно:
Громоигрателю Зевсу никто из людей земнородных
Столько ни гекатомб, не сжигал, ни жирных животных,
Сколько ему принесла ты, моля, чтобы старости светлой
Мог ты достичь и мог воспитать непорочного сына.
Дня возвращенья теперь лишили тебя одного лишь:
Где-нибудь, верно, над ним издеваются женщины так же,
В дом именитый когда чужаком издалека приходит, –
Как над тобою здесь издеваются эти собаки;
Брани и ругани их избегая и злых поношений,
Им не позволил ты ноги помыть. Я охотно исполню,
Как Пенелопа велела, Икария умная дочерь,
Ноги помою тебе как в угоду самой Пенелопе,
Так для тебя самого, потому что тебя я жалею
Всею душою. Теперь, что скажу я, внимательно слушай:
Много бывало здесь чужеземцев, терпевших невзгоды,
Но никого, Одиссею подобного, я не видала:
Голосом, видом, ногами совсем на него ты походишь334
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«О старушка, кто видел глазами своими обоих
Нас, говорит, что один на другого совсем мы похожи;
То же теперь ты сама говоришь одинаково с ними.»
Кончил он. Таз взяла Эвриклея, в котором обычно
Ноги мыли, холодной воды налила и горячей
После прибавила. Сел Одиссей, к очагу повернувшись,
В сторону быстро затем к темноте отвернулся от света:
Тотчас же сообразил он, что, за ногу взяв, Эвриклея
Сразу заметит рубец, – и тогда обнаружится дело.
Стала, приблизившись, мыть своего господина. Узнала
Белым клыком кабана рубец ему нанесенный
Тою порою, когда на Парнас, с детьми Автолика
Он пришел. Автолик был родителем матери, славен
Был средь людей, воровством отличаясь и ложною клятвой;
Это искусство ему сам Гермес даровал, потому что
Бедра ягнят и козлят он сжигал благодарно Гермесу.
Прежде еще Автолик, приехав на остров Итаку,
Дочери сына увидел, недавно рожденного в доме,
Ибо ему на колени его принесла Эвриклея,
Кончил когда он обедать. Ему Эвриклея сказала:
«Имя теперь, Автолик, сам придумай для милого внука,
Дочери собственной сына, которого сильно желал ты335
Ей, со своей стороны, Автолик ответил на это:
«Зять мой и дочь! Назовите по имени, как предложу я:
К вам я приехал сюда на Итаку, сердитый на многих
Как на мужей, так на жен, на земле плодородной живущих;
Пусть потому Одиссеем по имени будет он зваться,
То-есть сердитым. Пускай он, у матери выросши дома,
После придет на Парнас, где имею я много сокровищ;
Ими его наделю я радушно, домой отправляя.»
К деду пришел Одиссей получить дорогие подарки;
Принял гостеприимно его Автолик с сыновьями
Ласковым словом, руками приветствуя милого гостя;
Матери мать Амфитея тогда обняла Одиссея,
Голову поцеловала и оба глаза прекрасных.
Славным своим сыновьям отдал Автолик приказанье336,
Чтобы они обед готовили. Те подчинились:
Тотчас пригнали вола пятилетнего, сами содрали
Кожу с него и на части всю тушу его разрубили,
Их размельчили затем, вертелами проткнули искусно337,
Мясо прожарили все, разделили умело на части;
После того целый день пировали они до заката
Солнца, ни в чем не нуждаясь на родственном пире богатом.
Солнце когда закатилось и тьма наступила повсюду,
Спать лишь тогда легли и благами сна насладились.
Но показалась едва розоперстая ранняя Эос,
Тут на охоту пошли как охотничьи псы, так и сами,
Все сыновья Автолика, равно Одиссей благородный
С ними пошел; поднялись на Парнас, на высокую гору,
Лесом покрытую, быстро дошли до ветристых ущелий.
Солнце направило снова лучи золотые на пашни,
Медленно выплыв из русла текущих глубин Океана338.
Вышли охотники тою порою к ущелью: собаки,
Нюхая след, устремились вперед; сыновья Автолика
Вслед за собаками шли; Одиссей благородный держалсп
Ближе к собакам, копьем потрясая своим длиннотенным.
Там в кустарнике частом громадный кабан укрывался:
Ветры сырые продуть не могли бы сквозь этот кустарник,
Ярких лучей никогда Гелиосу не бросить сквозь листья339,
Как и дождям проливным не проникнуть сквозь листья густые, –
Так был густым он, и листьев лежала там куча большая.
Топот мужей и собак подходивших донесся до вепря:
Выйдя из чащи, когда подошли нападавшие близко,
Шерсть ощетинив на шее, свирепые взгляды кидая,
Встал он близко от них. Одиссей, впереди подходивший,
Ринулся, в мощной руке потрясая копьем длинноострым,
Вепря ударить пылая. Но раньше кабан устремился,
Сбоку обрушился быстро, клыком над коленом ударил:
Мяса большой кусок оторвал он до кости клыками.
В правое зверю плечо угодило копье Одиссея,
Медью блеснув, острие насквозь кабана прободшю:
Хрюкая, в пыль он упал, и дыханье покинуло тело340.
Тут сыновья Автолика о нем заботиться стали341,
Остановили они Одиссееву кровь заклинаньем
Богоподобному рану искусно перевязали,
С раненым прибыли быстро затем в дом отца дорогого.
Там Автолик и сыны исцелили совсем Одиссея,
После того, одарив дарами богатыми щедро,
Радостным скоро назад на Итаку родную послали.
Встретили дома его отец и почтенная матерь,
Радуясь щедрым дарам, обо всем расспросили подробно,
Как он рубец получил? Одиссей хорошо рассказал им,
Как на охоте был на Парнасе с детьми Автолика,
Как был белым клыком кабана над коленом ударен?
Этот рубец руками ощупав, старуха узнала
Сразу его, к нему прикоснувшись; тотчас же ногу
Выпустив, в таз дала ей упасть, – и медь загремела.
В сторону таз наклонился, вода по земле разлилася;
Сердцем кормилицы сразу и радость, и скорбь овладели,
Звуки застряли в гортани, глаза слезами заплыли.
Крикнула в радости тут, к подбородку его прикоснувшись
«Ты ль, дорогое дитя, Одиссей? И теперь я не раньше,
Видно, узнала тебя, чем всего разглядела владыку!»
Так воскликнув, она к Пенелопе глаза обратила,
Ей сообщить порываясь, что милый супруг налицо здесь.
Та, с другой стороны, ничего не могла и заметить:
Мысли ее отклонила Афина. Старуху за горло
Правой рукой схватил Одиссей и, немедленно левой
Ближе к себе притянув, осторожно ей слово промолвил:
«Матушка, разве ты хочешь меня погубить? Ты сама ведь
Грудью своею вскормила меня, и теперь, перенесши
Множество бедствий, я в землю отцов через двадцать лет прибыл.
Раз уж теперь ты меня, по внушению бога, узнала,
То молчи, чтобы в доме никто из людей не услышал.
Так я тебе говорю, и по слову исполнено будет:
Если мноц божество усмирит женихов знаменитых,
Даже тебе, хоть меня ты вскормила, не будет пощады
Тою порой, как начну убивать изменивших служанок!» Я
Так в ответ Эвриклея разумная тут же сказала342:
«Что у тебя за слова сквозь ограду зубов проскочили?
Знаешь и сам хорошо ведь мою непреклонность и твердость343:
Крепкому камню, железу подобно могу я держаться!
Но и другое скажу, ты же в душу прими это слово:
Если тобой божество усмирит женихов знаменитых,
В доме тогда перечислить всех женщин тебе не замедлю,
Как неверных служанок, так верность тебе сохранивших.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Матушка, незачем будет о них говорить, бесполезно,
Ибо увижу и сам хорошо и о каждой узнаю.
Лучше от слов воздержаться, дела же – богам предоставить.»
Так он ответил ей. Старуха из комнаты вышла,
Чтобы воды принести, ибо прежняя вся разлилася.
Но, когда помыла и маслом натерла до блеска,
Снова поближе к огню Одиссей пододвинул скамейку,
Чтобы согреться, рубец над коленом лохмотьем прикрывши.
Снова им Пенелопа разумная слово сказала:
«Странник, тебя и об этом еще расспрошу я немного;
Скоро ведь время уже наступит для сна-почиванья,
Сладкий сон овладеет и теми, кто скорбью охвачен.
Мне же мой демон принес непомерные скорби-печали:
Ими я днем насыщаюсь, горюю и плачу вседневно,
В доме работы ведя, наблюдая за женами всеми.
Но лишь ночь наступает и прочими сон овладеет,
Я на постели лежу, и тревожно сжимается сердце
В тягостной скорби: меня беспокойство какое-то гложет.
Словно когда Аэдон, светложелтая дочь Пандарея,
Лишь наступает весна, заливается песней чудесной344,
Спрятавшись в листьях густых на ветвях, постоянно вращаясь
В разные стороны, сыплет свои многозвучные трели,
Плача о сыне Итиле, рожденном от Зета владыки
(Некогда сына сама по незнанию медью убила), –
Так и душа у меня порывается надвое: то ли
Здесь я останусь у сына, имущество все охраняя
В целости, женщин-рабынь и жилище с высокою кровлей,
Брачное ложе блюдя, осужденья людей избегая,
То ли из дома пойду за одним из ахейцев, который
Лучше других женихов и заплатит несметное вено?
Сын мой, пока был ребенком еще и со слабым рассудком.
Замуж итти не давал, ни оставить отцово жилище;
Нынче Же, сделавшись взрослым и зрелости меры достигнув,
Хочет уже, чтобы замуж я шла, не осталась бы дома,
Ибо он тем огорчен, что добро разоряют ахейцы.
Выслушай; видела сон я, – его объяснить постарайся:
Двадцать гусей у меня из корыта с водою клевали
В доме пшеницу, а я глядела на них, любовалась.
Вдруг орел кривоклювый с горы налетел и свернул им
Шеи: убил всех гусей, и тела их разбросаны были
По двору. В светлый эфир орел улетел той порою.
Жалобно плакала я и рыдала во сне. Прибежало
К плачущей множество женщин ахеянок пышноволосых,
Плакалц горько они, что гусей потеряла я столько.
Снова орел прилетел и на балке сел поперечной,
Голосом стал говорить человеческим, так утешая:
«Дочь многославного старца Икария! Твердо надейся:
Сон на яву был, и все, как во сне, совершится и в жизни.
Гуси – твои женихи, а птицей-орлом прилетал я;
Но теперь я, как видишь, опять Одиссеем явился,
Всем твоим женихам бесславную смерть приношу я »
Так объяснил он, и я от сладкого сна пробудилась,
В доме своем оглядевшись, гусей я увидела снова:
Как и до сна моего, у корыта клевали пшеницу.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Женщина! Сон толковать по-иному никак невозможна,
Только так, как тебе говорил Одиссей, разъясняя.
Как он сказал, так и будет, и все женихи здесь погибнут,
Все до единого, смерти и Кер ни один не избегнет!»
Снова ему Пенелопа разумная слово сказала:
«Невероятными сны и пустыми бывают, о гость мой!
Видевшим их ничего из них не сбывается в жизни.
Двое дверей для снов бестелесных, посланных людям:
Двери одни роговые, другие – из кости слоновой.
Сны, что пришли из дверей из кости слоновой пиленой.
Правду тебе заслоняют, людей вовлекают в обманы;
Те же, какие пришли через двери из гладкого рога,
Правду приносят всем людям, увидевшим их, исполненье.
Думаю, сон тяжелый ко мне не оттуда явился,
Но исполненье его для меня и сына – желаано.
Я и другое скажу, ты же в сердце вложи, что скажу я:
Завтра наступит Заря ненавистная, ибо покину
Этот я дом, но теперь состязание в доме устрою,
Где Одиссей расставлял топоры одни за другими,
Как основания судна, двенадцать всего, и стрелою345
После, стоя вдали, всегда попадал сквозь отверстья.
Это теперь состязанье хочу женихам я устроить:
Тот, кто лук Одиссея натянет руками свободно,
Кто попадет сквозь двенадцать отверстий стрелою из лука346,
С тем последую вместе, уйдя из этого дома
Брачного, славного, сколько ни есть в нем различных сокровищ;
Даже во сне, полагаю, о нем вспоминать буду после.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Славная честью жена Одиссея, сына Лаэрта!
Этого ты состязанья теперь не откладывай в доме,
Ибо раньше сюда Одиссей многохитрый вернется,
Прежде чем к гладкому луку успеют притронуться эти,
Чем тетиву натянут и пустят стрелу сквозь отверстья.»
Так сказала ему Пенелопа разумная снова:
«Если бы, гость, захотел ты меня утешать разговором,
Сидя в комнате, сон не шел бы ко мне на ресницы.
Но никак нельзя постоянно без сна находиться
Людям: судьбу ведь всегда назначают бессмертные боги
Каждому смертному, всем, на земле плодородной живущим.
Все же в верхний покой мне приходится, видно, подняться,
Лечь на ложе своем, наполненном стонами горя347,
Скорби слезами всегда орошаемом с самой поры, как
Выбыл супруг в Илион проклятый, не тем будь помянут.
Там я лягу, а сам ты в палате ложись, где захочешь:
Иль на полу постелив, или ложе пускай приготовят.»
Так и сказала и в верхний покой поднялась превосходный.
Но не одна; вслед за нею пошли остальные служанки.
В верхний поднявшись покой со своими служанками вместе,
Стала оплакивать здесь Одиссея супруга, покуда348
Сладкого сна не навеяла ей на ресницы Афина.

Двадцатая песня

Перед убийством женихов.
(Ночь на 39-й и 40-й день)
I.Одиссей после отдыха1-58
1.Отдых Одиссея1
2.Одиссей и служанки6
3.Сдержанность Одиссея9
4.Появление Афины30
5.Сон Одиссея54
II.Жалобы Пенелопы58-91
III.Пробуждение и мольба Одиссея91-123
1.Пробуждение91
2.Мольба102
3.Исполнение мольбы102
IV.Пробуждение Телемаха123-146
V.Перед пиром147-255
1.Распоряжения Эвриклеи147
2.Приход Эвмея161
3.Приход козовода Мелантия173
4.Приход коровника Филотия185
5.Женихи перед пиром241
VI.Пир в начале256-394
1.Телемах на пиру256
2.Выступление Ктезиппа284
3.Выступление Агелая321
4.Вмешательство Афины345
5.Выступление Феоклимена350
6.Женихи на пиру373

Тою порою в сенях отдыхал Одиссей благородный,
Кожу сырую вола под себя подостлав, на нее же –
Много шкур от овец, которых убили ахейцы;
Сверху еще плащом покрыла его Эвринома349.
Там и лежал Одиссей, но не спал, женихам замышляя
В мыслях погибель. Меж тем появились из дома служанки,
Те, что и прежде всегда с женихами блудили повсюду;
Шумно со смехом вошли, оживленно, болтая друг с другом.
Сердце в груди у него, возмущенного ими, кипело350;
В мыслях своих и в душе он о многом раздумывал: иди
Тотчас напасть на служанок и всех их убить до единой,
Или еще допустить развратничать им с женихами
В самый последний раз; сердце внутри у него распалялось.
Словно собака, за слабых щенят своих заступаясь,
Биться бросается, лает, рычит на прохожего мужа, –
Так на дела их дурные внутри у него зарычало;
В грудь ударяя себя, душе он сказал с укоризной:
«Сердце, сдержись! Ведь когда-то сдержалось, и худшее видя:
В день тот, как спутников смелых циклоп необузданный жадно
Съел, ты сдержалось до тех пор, пока из пещеры не вывел
Разум, хотя и казалось, что гибель была неизбежна.»
Так обратился он, к сердцу в груди прикасаясь рукою.
Сердце осталось ему в подчинении полном и твердо
Вынесло, сам же ворочался с боку на бок непрестанно.
Словно как муж на огне разгоревшемся жарит желудок,
Полный жира и крови, ворочает с боку и на бок
Часто, чтобы быстрее как можно больше прожарить, –
В разные стороны так он ворочался сам, размышляя,
Как женихов бесстыдных убить, как расправиться с ними,
Как одному выходить против многих? Тогда же Афина,
С неба спустившись, близко к нему подошла, уподобясь
Женщине, встала к его изголовью и слово сказала:
«Муж злополучнее всех, почему ты бодрствуешь снова?
Это действительно твой дом, супруга твоя в этом доме,
Также и сын твой, какого иметь любой пожелает!»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей хитроумный:
«Все это правда, богиня, как следует, мне ты сказала351.
Но почему я в душе постоянно о том размышляю,
Как женихов бесстыдных убить, как расправиться с ними,
Если сам я один против многих? Они же все вместе
Держатся в доме всегда. О дальнейшем я тоже тревожусь:
Если убью женихов по твоей и по Зевсовой воле,
Скрыться куда мне? Об этом тебя умоляю подумать352
Снова богиня ему совоокая слово сказала:
«О маловерный! Иной бы доверился смертному мужу,
Худшему даже, который не очень разумен в советах.
Я же – богиня, тебя во всяких трудах охраняю
Всюду всегда. Откровенно и ясно тебе говорю я:
Пусть пятьдесят отрядов людей, говорящих раздельно,
Нас окружило бы в битве, убить вознамерясь обоих, –
Все же ты победил бы, коров и овец их угнал бы!
Спи же спокойно теперь: тяжело оставаться на страже,
Бодрствовать целую ночь; от зла же избавишься скоро. »
Так и сказала ему и навеяла сон на ресницы353;
После богиня пресветлая вновь на Олимп возвратилась.
Сон, ослабляющий члены, его охватил, и заботы
Душу покинули. Тою порою супруга, проснувшись,
Плакала, сидя на мягкой постели своей. Пенелопа,
Светлая женщина, душу насытив горестным плачем,
Прежде всего обратилась с мольбой к Артемиде богине
«Зевсова дочь Артемида, богиня могучая! Если б
В грудь мне пустила стрелу и немедленно жизни лишила
Здесь же теперь! Или ветер могучий меня ухватил бы,
Ввысь бы умчал и понес по воздушной дороге и бросил
К устью реки Океана, обратно несущего воды!
Так дочерей Пандарея когда-то вихри умчали354:
Боги родителей их погубили, они же остались
В доме своем сиротать: Афродита кормила их сыром,
Медом сладким еще и вином их поила приятным;
Гера их одарила превыше женщин всех смертных
Станом и разумом; рост им высокий дала Артемида355;
Их научила тогда рукодельям искусным Афина.
Светлая лишь Афродита пришла на Олимп многохолмный
К Зевсу громоигрателю, ибо он знает прекрасно,
Что случится с людьми земнородными, что не случится356,
Чтобы для девушек дал совершиться богатому браку, –
Гарпии тою порою похитили девушек тайно,
Грозным Эринниям их доставили в тяжкое рабство.
Пусть бы так и меня уничтожили боги Олимпа,
Иль пышнокудрая пусть Артемида стрелою застрелит,
Чтобы, проникши под землю, увидела я Одиссея,
Чтобы и думать забыла о муже каком-либо худшем357!
Зло выносимым бывает, когда кто действительно плачет
Целые дни и душою своею печалится горько,
Ночью же все-таки сон обо всем забывать заставляет,
Как о худом, так о добром, едва лишь он вежды закроет.
Мне же демон и сны посылает одни только злые:
Спал этой ночью со мною опять Одиссею подобный,
Точно такой же, каким был как с войском уехал, и сердце
Радостно билось во мне: не во сне, наяву словно было!»
Так сказала она, и взошла златотронная Эос.
Плачущий голос услышал тогда Одиссей благородный,
Думать он стал, и ему показалось в душе, что супруга,
Верно, узнала его и стоит над его изголовьем;
Тотчас овчину схватил он и плащ, на которых лежал он,
В комнате их положил на скамейку, а шкуру воловью
К двери принес и, руки простерши, Зевсу взмолился:
«Зевс отец! Если боги доставили сушей и морем
В дом мой меня благосклонно, заставив хоть вынести много,
Знак мне дай: пусть скажет один из проснувшихся в доме,
Возле же дома пускай обнаружится чудо другое!»
Так он молился тогда, и Зевс-промыслитель услышал:
Тотчас же он загремел из сиявшего светом Олимпа,
Сверху из туч. Взвеселился тогда Одиссей благородный.
Голос услышал затем рабыни-мололыцицы в доме358;
Мельницы здесь у него, у владыки племен, находились,
Где двенадцать числом работало женщин усердно,
Здесь мололи ячмень и пшеницу, дающую силу;
Прочие спали рабыни, свою закончив работу,
Лишь одна, продолжала молоть, хоть совсем изнурилась;
Стоя у мельницы, слойо сказала, ставшее знаком:
«Зевс отец, и богов, и людей повелитель могучий!
Громко ты прогремел, хоть безоблачно звездное небо:
Знаменье, видно, даешь человеку какому-то этим.
Мне-несчастной теперь исполни моленье такое:
В самый последний раз женихи в Одиссеевом доме
В пире приятном сегодня пускай принимают участье!
Труд мукомольный на них, изнуряющий душу, ослабил
Мне колени. Да будет сегодня пир их последним!»
Кончила так. Одиссей был обрадован голосом вещим,
Как и громом Зевса: уверился в мести виновным.
Прочие все рабыни в прекрасном дому Одиссея
Вместе собрались и сильный огонь в очаге разжигали.
С ложа поднялся герой Телемах, олимпийцам подобный,
В платье оделся и меч на плечо длинноострый подвесил,
К сильным ногам подвязал он подошвы прекрасные снизу,
Крепкое взял он копье, заостренное острою медью359,
Встал на пороге, в палату входя, и сказал Эвриклее.
«Матушка милая! Гостя почтили ли в доме, как нужно,
Пищей и ложем? Иль он лежит совсем без присмотра?
Мать у меня такая, хотя и разумная очень:
Худшему гостю без думы большое почтенье окажет,
Гостя же лучшего может оставить без почести всякой.»
Многоразумная так сказала ему Эвриклея:
«Нет, напрасно, дитя, невиновную ты обвиняешь:
Пил он, сидя на месте, вино, сколько сердце хотело360,
Пищи имел довольно, как сам ей сказал, угощавшей,
Но когда, наконец, он вспомнил о сне и о ложе,
Ложе тогда Пенелопа постлать приказала рабыням;
Он же, как всякий злосчастный, совсем человек беспризорный,
Спать не хотел на постели с коврами прекрасными сверху,
Лег в передней на шкуре воловьей сырей, на овине;
После же мы плащом покрыли лежащего сами.»
Так объяснила она. Телемах же, копье поднимая,
Вышел из комнаты, следом проворные псы побежали.
Быстро пошел он на площадь к ахейцам пышнопоножным361.
Стала тою порой рабынь призывать Эвриклея,
Светлая женщина, Опсова дочь, Пейсенорова внучка:
«Быстро идите сюда и одни подметать начинайте
Живо в доме, покройте коврами прекрасные стулья,
Сверху их пурпур стелите; столы обтирайте другие
Губками все и кратеры помойте, кубки двойные
Вымойте чисто; а все остальные сейчас отправляйтесь
Живо к источнику, воду сюда несите скорее,
Ибо недолго уже женихи отсутствовать будут,
Рано совсем вернутся: для всех ведь праздник сегодня.»
Так приказала она. Подчинились вполне ей рабыни:
Двадцать отправилось их к источнику с темной водою,
В доме все остальные старательно стали работать.
Скоро слуги ахейцев пришли, хорошо и умело
Стали поленья колоть. Возвратились рабыни с водою.
Вслед за ними затем свинопас появился, пригнавший
Трех кабанов, хорошо разжиревших, отобранных в стаде;
Их он оставил пастись во дворе за оградой прекрасной,
Сам к Одиссею затем подошел и сказал дружелюбно:
«Больше ли, гость, и насколько тебя почтили ахейцы,
Или же в доме тебя бесчестят опять, как и прежде?»
Так отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Если бы боги, Эвмей, за обиды им отомстили!
Эти надменные люди преступное зло причиняют
В доме чужом и стыда никакого совсем не имеют!»
Так они о таком тогда говорили друг с другом.
Козий пастух Мелантий приблизился к ним в это время,
Лучших коз он с собою пригнал, отобранных в стаде362,
Жирных, на пир женихам; два подручных при нем находилось;
Пригнанных коз привязал он к столбу галереи звучащей,
После же сам сказал Одиссею, над ним насмехаясь:
«Здесь все еще, чужак, и теперь докучаешь ты в доме,
Все еще просишь, мужей обходя? Не убрался за двери?
Видно, обоим уж нам разойтись придется не прежде,
Чем отведаешь рук, потому что просить не умеешь,
Как подобает: ведь есть и другие пиры у ахейцев!»
Так разбранил. Ничего не сказал Одиссей многохитрый,
Молча качнул головой лишь, в душе отомстить замышляя.
Третьим Филотий пришел, пастухов предводитель, корову
Нетель пригнал женихам и откормленных коз на пирушку,
Их переправили морем сюда перевозчики так же,
Как и всяких других перевозят, кто ни придет к ним.
Скот хорошо привязав он к столбу галереи звучащей363,
Сам, подойдя к свинопасу, к нему обратился с вопросом:
«О свинопас, что за гость недавно пожаловал в дом наш?
Хвалится быть из каких он мужей по рожденью? Родные
Где у него, где дом, где отцовский земельный участок?
В жалком он платье, но вид у него басилея-владыки.
Боги ввергают в несчастья людей, принуждая скитаться,
Много испытывать горя, будь даже они басилеи!»
Кончив, правой рукою приветствовал он Одиссея,
Возле встал и со словом крылатым к нему обратился:
«Здравствуй, странник почтенный! Да будет тебе впереди хоть
Благо, ибо теперь настигнут множеством бедствий.
Зевс-отец! Из богов ни один тебя не вреднее364:
Сам ты людей произвел, но все же совсем не жалеешь
В жалкие бедствия их повергать и в терзания злые!
Лишь я увидел тебя, как слезами глаза оросились365,
Выступил пот у меня; Одиссея вспомнил, подумал:
В рубище жалком, как ты, средь людей он скитается так же,
Если он где-либо жив и видит сияние солнца366;
Если же умер уже и находится в доме Аида,
Сильно мне жаль Одиссея: меня малолетнего он ведь
Стадо коровье назначил пасти в Кефаллеискую область.
В стаде теперь коров уже не исчислить: настолько
Стадо не может нигде у другого размножиться мужа.
Но к женихам пригонять их чужие теперь заставляют
Им на обжорство. Совсем женихи не считаются с сыном,
Кары богов не боятся: намерены даже богатства
Все разделить, потому что хозяин в отсутствии долгом.
Вот чем в груди у меня душа озабочена сильно:
Если остался здесь сын, совершенно неправильно было б
Мне к иноземцам уехать с коровами в землю чужую.
Но и другое не лучше: на месте сидеть, оставаться
Здесь при коровах для тех женихов и сносить оскорбленья.
Я убежал бы давно к одному из других басилеев
Сильных, настолько теперь оставаться здесь невыносимо!
Но о скитальце я помню еще, не придет ли откуда,
Здесь женихов ненавистных тогда не разгонит ли в доме?»
Так отвечая ему, Одиссей многохитрый промолвил:
«Так как, пастух, не похож ты на злого и глупого мужа367,
Вижу и сам хорошо, что вполне человек ты разумный –
Выскажусь я потому, поклянусь я великою клятвой368:
Зевсом клянусь я тебе и трапезой гостеприимной369,
И очагом Одиссея, к которому прибыл теперь я:
Ты не успеешь уйти, как домой Одиссей возвратится,
Сам глазами своими увидишь, если захочешь,
Как он убьет женихов, которые властвуют в доме!»
Снова на это пастух коровий ответил ему же:
«О, если б слово твое, иноземец, исполнил Кронион,
Сам ты увидел бы, с силой какой я участвовать стал бы!»
После того и Эвмей точно так же богам всем взмолился,
Чтобы в свой дом Одиссей многомудрый вернулся скорее.
Так друг с другом они тогда говорили об этом.
Между тем женихи Телемаху готовили гибель.
В это же время орел, высоко летающий, слева
Вдруг показался над ними в когтях с голубкою робкой.
К ним Амфином обратился с такими словами и молвил:
«Нам, о друзья, не будет удачи в намереньи этом:
Нам не убить Телемаха; не лучше ли вспомнить о пире?»
Так Амфином им сказал, и с этим они согласились.
В дом придя Одиссея, подобного светлому богу,
Сняли они плащи и сложили на стулья и кресла370,
Жирных коз и громадных баранов зарезали сами,
Тучных свиней-кабанов закололи, корову из стада;
Внутренность после пожарив, ее меж собой разделили,
В чашах смешали вино; свинопас же кубки им подал;
Хлеб разложил для них в прекрасных корзинах Филотий;
Налил по кубкам вино женихам за столами Мелантий.
Руки затем протянули они к приготовленной пище.
Хитрость замыслив тогда, Телемах посадил Одиссея
Возле порога из камня в палате, построенной крепко,
Стул безобразный и стол небольшой приказав там поставить.
Внутренность подал ему и вином тёмнокрасным наполнил
Кубок ему золотой и со словом к нему обратился:
«Здесь теперь сиди, распивая вино с женихами;
Буду я сам отражать обиды от них и насилья,
Ибо этот дом не общественный вовсе, но частный371,
Собственный дом Одиссея, ко мне от него перешедший.
Вы, женихи, от насилий и брани душу сдержите,
Чтобы у нас не возникло вражды никакой между нами.»
Так он сказал, и они искусали все губы зубами372,
Смелым словам Телемаха внимая с большим удивленьем
К ним затем Антиной, сын Эвпетия, так обратился:
«Речь Телемаха, ахейцы, придется принять, как ни трудно:
Слишком хвастливое слово сказал он теперь нам с угрозой
Зевс Кронион того не дозволил, иначе его мы
В доме могли бы заставить молчать, хоть и звонкий оратор.»
Так Антиной объяснил. Телемах без вниманья оставил
В городе вестники жертвы святые богам приносили,
Густоволосые дети ахейцев уже собирались
В роще тенистой священной разящего вдаль Аполлона.
Верхнее мясо прожарив, его от огня удалили
И, разделив на куски, женихи угощались на пире.
Те, что служили на пире, кусок поднесли Одиссею,
Равный с ними кусок, ибо так Телемах приказал им,
Милый сын Одиссея, подобного светлому богу.
Тою порой разожгла женихов дерзновенных Афина
Снова насилья творить, чтобы больше еще распалилось
Горечью сердце в груди Одиссея, сына Лаэрта.
Был среди женихов человек надменный по виду,
Имя носивший Ктесиппа, на Саме владеющий домом.
Он, на свое полагаясь большое богатство, давно уж
Сватал жену Одиссея, который отсутствовал где-то.
Именно он к женихам обратился надменным и молвил:
«Выслушать вас я прошу, женихи знаменитые; дайте
Слово сказать: этот гость угощения, как подобает,
Равную часть получил, потому что гостей Телемаха,
Всех, кто ни прибыл к нему, неприлично лишать угощенья.
Ну же, и я наделю угощеньем его, чтобы сам он
Банщику дал иль другому, кому пожелает, из прочих
Тех, что служат в дому Одиссея, подобного богу.»
Кончив, швырнул он рукою могучею ногу коровью,
Взяв из корзины ее. Но успел Одиссей отклониться,
Быстро голову набок нагнул и в душе усмехнулся373
Злобно. Попала нога по стене крепкозданного дома.
С бранной речью тогда Телемах обратился к Ктесиппу:
«Счастье твое, что ты в гостя, Ктесипп, не попал, потому что
Сам отклонился он от удара: от смерти ты спасся.
Я бы, иначе, тебя ударил копьем заостренным, –
Вынужден был бы отец твой тебе погребенье готовить,
Вместо свадьбы. Бесчинств никому не позволю я в доме,
Ибо я все понимаю уже и достаточно знаю,
Что хорошо и что плохо, а прежде я был неразумен.
Все же приходится мне выносить и мириться, когда я
Вижу, что режут баранов и коз и вино распивают,
Пищу едят: одному тяжело выступать против многих.
Ну же, не делайте больше плохого и зла не творите!
Если б меня самого убить вознамерились медью,
Я предпочел бы смерть, ибо лучше убитому быть мне,
Чем постоянно такие бесчинные видеть поступки374,
Видеть, как женихи почтенных гостей обижают,
Как со служанками скверно обходятся в доме прекрасном.»
Так он сказал, и они все притихли в молчании полном.
Долгое время спустя Агелай, сын Дамастора, молвил:
«О друзья, пусть никто не свирепствует, не нападает
Словом вражды на него, ибо он говорил справедливо.
Здесь не ругайте совсем, чужака ли какого, своих ли,
Даже рабов никого, живущих в дому Одиссея375.
Дружески я скажу Телемаху и матери слово,
Может быть, им по душе окажется это обоим.
Сердце пока в груди надежду питало на то, что
В дом свой вернется еще Одиссей многоумный, до тех пор.
Мы не могли возмущаться, что ждете его возвращенья,
Медлите с нами в дому, потому что было бы лучше,
Если бы прибыл опять Одиссей и в свой дом возвратился.
Ясно однако теперь, что назад не вернется он больше.
Ну же, ты матери милой теперь посоветуй, придя к ней,
Замуж итти за того, кто знатнее, кто больше заплатит;
Будешь вполне тогда всем отцовским добром наслаждаться,
Есть и пить, а она пусть хозяйствует в доме другого.»
Так на это ему Телемах разумный ответил:
«Зевсом клянусь, Агелай, и страданьем отца дорогого
(Где-то вдали от Итаки скитается или погиб он):
Я не удерживал мать от замужества, но побуждаю
Замуж итти, за кого пожелает, и выдам подарки.
Если ж она не желает, ее принудительным словом376
Стыдно мне из дому гнать, да такого и бог не исполцит.»
Так объяснил Телемах. В женихах же Паллада Афина
Неумолкаемый смех возбудила, лишила ума их:
Будто они уже челюстями чужими смеялись377,
Мясо, залитое кровью, кусали, полными стали
Слез их глаза: в душе предвидели смертную участь378.
К ним обратился тогда Феоклимен, подобный бессмертным:
«Жалкие! Как вы такую беду переносите? Лица379,
Головы ваши и ноги внизу покрываются мраком;
Слышу >я вопли, слезами у вас оросилися щеки,
Кровью забрызганы стены и балки прекрасного дома;
Тени умерших, в Эреб направляясь, заполнили сени
Эти и двор совершенно, а солнце на небе высоком
Вовсе исчезло, и всюду зловещий туман распростерся!»
Кончил, и весело все над словами его рассмеялись.
К ним Эвримах Полибид обратился с такими словами:
«Странник, недавно прибывший откуда-то, глупо сказал нам.
Юноши, ну же, его мы из комнаты вышвырнем в двери,
Чтобы на площадь пошел, ибо в комнате ночь он увидел!»
Так боговидный ему Феоклимен ответил на это:
«Дать, Эвримах, провожатых никак не могу допустить я380:
Есть у меня и глаза ведь, и уши, имею я ноги
Обе и рйзум в груди, совершенно не поврежденный.
Сам я за двери уйду. Приближается к вам, я уверен,
Гибель; спастись от нее женихам никому не удастся381,
Ибо вы в дому Одиссея, подобного богу,
Гостя поносите так, замышляете зло Телемаху!»
Так сказал он и вышел затем из прекрасного дома,
Прямо к Пирею пошел и приветливо принят был в доме.
После того женихи все, один посмотрев на другого,
Чтобы задеть Телемаха, гостей высмеивать стали;
Каждый из юношей гордых к нему обратился надменно:
«Нет никого, Телемах, у кого бы несчастнее были
Гости, чем у тебя! Что за нищий бродяга вот этот
Пьяница гость и обжора, в ремеслах несведущий вовсе,
Как и в деле военном: земли бесполезное бремя!
Этот еще другой какой-то вздумал пророчить!
Было бы лучше, когда бы меня захотел ты послушать:
Мы бы этих гостей, на корабль многовесельный бросив,
Выслали их к сицилийцам: имел бы ты прибыль большую!»
Так женихи говорили. Но он без вниманья оставил382
Эти слова их, и молча смотрел на отца, ожидая
Знака, когда женихов обнаглевших начнет избивать он.
Благоразумного старца Икария дочь Пенелопа,
В комнате сидя напротив палаты на стуле прекрасном,
Слышала все, что в палате тогда женихи говорили.
Тою порой женихи, заколов очень много животных,
Пир приготовили в доме приятный и всем изобильный.
Ужин однако не стал веселее другого, который
Им вознамерились скоро уже приготовить богиня
С мужем могучим за то, что преступное те замышляли383.

Двадцать первая песня

Назначение состязания в стрелянии из лука.
(39-й день)
I.Состязание женихов1-256
1.Решение Пенелопы1
2.Лук Одиссея13
3.Условия состязания67
4.Установка топоров80
5.Речь Антиноя84
6.Проба Телемаха101
7.Проба Лиода142
8.Смазывание лука и проба женихов167
9.Одиссей открывается Эвмею и Филотию188
10.Проба Эвримаха245
11.Предложение Антиноя об отсрочке256
II.Выступление Одиссея273-434
1.Предложение Одиссея273
2.Отказ Антиноя285
3.Вмешательство Пенелопы311
4.Вмешательство Телемаха343
5.Подготовка Одиссея395
6.Удачное выступление404
7.Условный знак Одиссея431

В мысли вложила тогда совоокая дева Афина384
Ей, Пенелопе разумной, Икария дочери старца.
Лук женихам предложить с топорами железа седого,
Чтобы начать состязанье – расправу в дому Одиссея.
Вверх она поднялась по высокой лестнице дома,
Крепкой рукою взяла там искусно изогнутый медный
Ключ прекрасный, на нем рукоятка кости слоновой;
Быстро пошла со своими рабынями в ту кладовую
Крайнюю, где сохранялись сокровища все Одиссея:
Золото, медь и железо, столь трудное для обработки385.
Там и упругий лук, и колчан со стрелами лежали,
Много в колчане том стрел находилось, несущих страданья.
Богоподобный Ифит Эвритид подарил Одиссею
Лук со стрелами, когда в Лакедемоне встретились оба.
Прежде когда-то вместе они в Мессении были,
В доме вождя Орсилоха, отважного в битвах. Приехал
В ту страну Одиссей, чтобы скот отобрать у мессенцев386:
Триста коз и овец с пастухами мессенцы забрали,
Их с Итаки затем увезли на судах многоместных.
Дальний путь совершил Одиссей ради этого, был хоть
Юным: отец и другие старейшины все же послали.
Здесь же Ифит искал кобылиц двенадцать пропавших,
Также выносливых мулов разыскивал. Те кобылицы387
Стали затем для Ифита причиною смерти и рока:
Вскоре, едва лишь он прибыл к отважному духом Гераклу,
Сыну Зевса, герою, свершителю подвигов славных, –
Гостя убил хозяин жестокий в собственном доме,
Кары богов не боясь, нарушил гостеприимство:
Сам он его пригласил и убил после этого в доме,
А кобылиц крепконогих Ифита себе он присвоил.
Этих ища кобылиц, повстречался тогда с Одиссеем,
Лук подарил он ему Эврита великого; сыну
Лук оставил Эврит, умирая в доме высоком.
Меч Одиссей подарил с копьем длинноострым Ифиту
В знак начавшейся дружбы, скрепить же гостеприимством
Им не пришлось, потому что Ифит Эвритид богоравный,
Лук подаривший ему, умерщвлен был Зевсовым сыном
Вскорости пдсле того. Никогда Одиссей благородный
Лука того с собою не брал, на судах чернобоких
Плыть на войну отправляясь, но дома, как память о друге,
В комнате лук тот лежал, и его у себя лишь носил он.
Светлая женщина, лишь на порог дубовый вступила
В комнате той кладовой, – когда-то искуснейший мастер
Гладко его обтесал и выпрямил ровно по шнуру,
Вставил с боков косяки и навесил блестящие двери388
Тотчас ремень от кольца у дверей кладовой отвязала,
Вставила ключ вовнутрь и, сразу попав на задвижку,
В сторону быстро ее отодвинула; скрипнули двери,
Словно вол, на лугу пасущийся. Так заскрипели
Двери прекрасные, настежь открылись тотчас перед нею.
После пошла по настилу высокому, где и стояли
Ящики: сложены в них благовонные были одежды.
Руку она протянула, с гвоздя лук супруга достала
Вместе с блестящим чехлом, в который был он завернут.
Села на месте она, на колени свои положила
Лук Одиссея, достав из чехла, и заплакала громко.
Но лишь плачем она многослезным своим насладилась389,
Двинулась быстро, в палату идя к женихам благородным390,
Лук упругий в руке понесла и колчан со стрелами:
Много в колчане том стрел находилось, несущих страданья.
Следом за нею рабыни ларец понесли: топоры в нем
Многие были и медь, боевое оружие мужа.
Светлая женщина, лишь к женихам в палату явилась391,
Встала возле столба, подпиравшего крепкую кровлю,
Яркое перед щеками своими держа покрывало;
Возле нее по бокам две служанки заботливо встали.
Тотчас она к женихам обратилась и слово сказала:
«Выслушать вас я прошу, женихи знаменитые: в этом –
Доме намерены пить вы и есть постоянно, как видно,
Ибо давно уж хозяин отсутствует в доме; другой же
Вы указать причины не можете, кроме того, что
Сватать меня явились, хотите на мне вы жениться.
Ну же, теперь, женихи, состязанье начните; вот это392
Есть оружье вам в состязании: лук Одиссея.
Тот, кто лук Одиссея натянет руками свободно,
Кто попадет сквозь двенадцать отверстий стрелою из лука,
С тем я последую вместе, уйдя из этого дома
Брачного, славного, сколько ни есть в нем разных сокровищ:
Даже во сне, полагаю, о нем вспоминать буду после!»
Так сказав, приказала она свинопасу Эвмею
Светлому лук женихам и седое железо поставить.
Слезы из глаз проливая, он взял топоры и расставил.
Лук Одиссея узнав, и коровник заплакал в стрронке.
Но Аптиной стал браниться и слово сказал он такое393:
«Лишь об обычном у вас, деревенщики глупые, дума!
Жалкие люди, зачем вы теперь проливаете слезы,
Женщине душу в груди взволновали? Без этого сильной
Скорбью объята душа у нее, потерявшей супруга.
Сидя здесь, помолчите, спокойно едой насыщаясь,
Иль убирайтесь за двери и плачьте там, лук же оставьте
Здесь женихам состязаться в тяжелой борьбе, потому что,
Думаю, лук натянуть, хорошо полированный, трудно,
Ибо нет никого между этими всеми такого,
Как Одиссей был: когда-то его я своими глазами
Видел и помнил, хоть был я ребенком тогда неразумным.»
Так и сказал он, душа же в груди надежду питала
Лук натянуть и стрелою попасть сквозь отверстья. Однако
Должен был первым отведать стрелу из рук Одиссея,
Ибо недавно его он бесчестил, сидя в палате,
Против него возбуждая своих сотоварищей прочих.
К ним обратилась тогда Телемаха священная сила:
«Горе, действительно, Зевс меня, сотворил неразумным:
Многоразумная мать говорит мне о том, что, покинув
Этот дом, за другим собирается следовать вскоре, –
Я же, однако, смеюсь и доволен в душе неразумной.
Ну те же, вам, женихи, в состязании будет наградой394,
Женщина, лучше которой в ахейской земле не бывало:
В Пилосе нет священном, ни в Аргосе нет, ни в Микенах,
(Нет на Итаке самой, ни на твердой земле черноземной).
Незачем мать мне хвалить, – ее ведь знаете сами395.
Ну, отговорки теперь отложите на долгое время,
Пробуйте лук натянуть, чтобы видели все мы глазами.
Может быть, сам я лук натянуть попробую также:
Если его натяну и стрелой попаду сквозь отверстья,
Скорби великой тогда не доставит мне мать, не покинет396
Дом и с другим не уйдет до поры, как здесь остаюсь я,
Ибо я смог овладеть отцовским оружием славным.»
Так объяснил он и с плеч свой илащ пурпуровый сбросил,
Сразу же с места вскочил и с боку снял меч заостренный;
Прежде всего утвердил топоры и для всех их канаву397
Вырыл одну и, ее по шнуру выпрямив ровно,
Землю кругом утоптал; женихи с удивленьем глядели,
Как он ровно расставил, хоть раньше не видел такого.
Встал Телемах на пороге и взялся за лук Одиссея;
Трижды с силой его колебал, натянуть разгоревшись398,
Трижды силы ему нехватило, как ни был уверен
В том, что лук он согнет и стрелой попадет сквозь отверстья.
В раз четвертый еще натянул бы, быть может, напрягшись,
Но Одиссей удержал, кивая, как тот ни стремился.
Им Телемахова сила священная снова сказала:
«Горе! И в будущем, видно, бессильным я буду и слабым,
Или я молод еще, не могу полагаться на руки399,
Чтоб отразить человека, который насильничать будет!
Вы же, которые силой меня превосходите много,
Лук испытайте теперь, до конца проведем состязанье!»
Именно так и закончил и лук от себя он отставил,
К крепким дверям его приставил, к обтесанным гладко;
Быструю там же стрелу прислонив загибом прекрасным,
Сел он опять на место, с которого встал лишь недавно.
К ним Антиной обратился, Эвпетия сын, со словами:
«Справа, друзья, все теперь по порядку вставайте, начните
С места того, где вино виночерпий гостям различает.»
Так Антиной предложил, и всем им понравилось слово.
Первым среди женихов Лиод, сын Энопа, поднялся;
Был он у них предсказатель, сидел постоянно на месте
Самом далеком, возле кратеры прекрасной; противна
Дерзость была одному лишь ему, и на всех он сердился.
Первым он взялся в палате за лук и за острые стрелы.
Встал он, придя на порог, и лук стал пробовать сразу,
Но не согнул, утомив непривычные нежные руки
Раньше еще, чем согнул. Сказал затем женихам он:
«Други, не мог натянуть я. Попробуют пусть и другие.
Этот, уверен я, лук и у тех, кто сильнее, отнимет
Жизнь и дыхание, ибо уже умереть много лучше,
Чем не добиться живому того, для чего постоянно
Мы собираемся здесь, ожидая желанного дни все.
Каждый из вас, вероятно, надежды исполнен и страсти
Взять супругой себе Пенелопу, жену Одиссея;
Но лишь испробует лук, хорошо он поймет и узнает:
Нужно другую ему из ахеянок, пышно одетых,
Сватать и вено готовить. Она же пойдет за того лишь,
Кто принесет ей больше, кто ей предназначен судьбою.»
Именно так и закончил и лук от себя он отставил,
К крепким дверям его приставил, к обтесанным гладко;
Быструю там же стрелу прислонив с загибом прекрасным,
Сел он опять на место, с которого встал лишь недавно.
Бранью тогда Антиной разразился, к нему обратившись:
«Что за слова у тебя сквозь ограду зубов проскочили400!
Я с возмущением слушал слова неприятные эти,
Страшные, будто бы лук Одиссея у лучших отнимет
Душу и жизнь, потому лишь, что сил у тебя нехватило!
Мать почтенная, видно, тебя родила не такого,
Чтобы ты мог хорошо владеть стрелами и луком!
Но женихи другие, сильнейшие, быстро натянут!»
Так и сказав, козоводу Мелантию тут же велел он:
«Живо, Мелантий, в палате огонь разведи негасимый,
Возле скамейку большую поставь, покрытую кожей,
Сала побольше круг принеси из домашних запасов,
Чтобы мы – молодые намазали им – подогретым,
Лук натянули его, состязание кончали быстро.»
Кончил. Мелантий разжечь не замедлил огонь негасимый,
Быстро принес и поставил скамейку, покрытую кожей,
Сала круг превеликий принес из домашних запасов401.
Пробуя лук, молодые намазали салом, однако
Лука согнуть не могли: далеко нехватало им силы.
Лишь Антиной с Эвримахом божественным лук не пытались
Гнуть, главари женихов, превзошедшие силою всех их402.
Вышел тогда из палаты пастух коровий, с ним вместе
Вышел Эвмей, свинопас Одиссея, подобного богу.
Светлый сам Одиссей вслед за ними оставил палату.
Двери когда миновали они и двор огражденный,
Ласково к ним Одиссей обратился к обоим со словом:
«О свинопас и коровий пастух! Сказать ли вам нечто,
Или мне умолчать? Душа говорить побуждает.
Если бы вдруг Одиссей неожиданно здесь появился,
Богом приведенный неким, готовы ль ему вы на помощь?
Иль женихам помогать вы будете, иль Одиссею?
Дайте ответ мне, на что вас душа побуждает и сердце?»
Слово промолвил коровий пастух, ему отвечая:
«Зевс-отец! О, когда бы исполнилось это желанье403,
Чтобы тот муж, наконец-то, приведенный демоном, прибыл, –
Ты бы увидел мою на помощь спешащую силу!»
После того Эвмей свинопас всем богам стал молиться,
Чтобы скорей вернулся в свой дом Одиссей многоумный.
Только когда узнал, что действительно думали оба404,
Снова тогда Одиссей обратился с признанием к обоим:
«Это – действительно я, перенесши множество бедствий,
В год лишь двадцатый вернулся домой, в отцовскую землю!
Знаю, что вам лишь одним из рабов Одиссеева дома
Мой желанен приезд; никого из других я не слышал,
Кто бы молился о том, чтоб домой, наконец, я вернулся!
Вам объясню я обоим по правде, как все случится?
Если поможет мне бог усмирить женихов знаменитых,
Жен приведу вам обоим, имущество выделю вам я
Рядом с собственным домом построю дома для обоих,
Братьями будете вы и друзьями тогда Телемаху.
Я покажу хорошо вам знакомую эту примету,
Чтобы, мне поверив, признали меня Одиссеем:
Это – рубец от клыков кабана, давно уж получен405
Мною, когда на Парнас приходил я с детьми Автолика.»
Так убеждая, рубец показал он большой под лохмотьем.
Те, хорошо рассмотрев рубец и признав Одиссея,
Оба заплакали, стали его обнимать, целовали406
В радости голову, плечи разумному сыну Лаэрта.
Руки и головы им целовал Одиссей благородный.
Солнце могло б закатиться, пока продолжали те плакать407,
Если бы им не сказал Одиссей, чтоб унять их рыданья:
«Плач, друзья, прекратите и стоны, иначе заметит
Кто-либо, выйдя из дома, и прочим об этом расскажет408
Поодиночке; не вместе назад вернемся в палату:
Я впереди возвращаюсь, вы, каждый в отдельности, позже;
Действовать знак вам подам обоим в палате: как только
Лук и колчан женихи знаменитые дать не позволят,
Ты, о светлый Эвмей, пронеся по палате, подай мне
В руки лук и скажи после этого женщинам, чтобы
Крепкую дверь в кладовую закрыли как можно скорее;
Если ж какая из них у себя или вопли услышит,
Или же крик женихов на дворе, пусть из дома за двери
Выйти не смеет, спокойно при деле своем оставаясь.
Светлый Филотий, тебе во дворе поручаю я двери,
Их ты засовом закроешь, ремнем быстрее завяжешь.»
Так сказал и вошел в хорошо построенный дом свой.
Сел он, придя, на скамейку, с которой недавно поднялся.
Скоро пришли и рабы Одиссея, равного богу.
Жаром огня согревая то здесь, то там, чтобы легче
Лук натянуть. Но не мог он согнуть и в душе благородной
Лук в то время в руках Эвримах поворачивал всяко,
Сильно стонал и затем с сокрушением слово промолвил:
«Горе, действительно, мне на себя и на прочих досадно!
Как ни печально, но я не о браке уже сожалею:
Много ахеянок есть и других в городах и повсюду,
Как на Итаке самой, кругом окруженной водою.
Но если нам нехватает, в сравнении с ним, Одиссеем,
Силы настолько, что лука его натянуть мы не можем, –
Стыд и позор о таком и наши потомки услышат!»
Так ему в свой черед Антиной, сын Эвпетия, молвил:
«Нет, Эвримах, не так, ты и сам хорошо понимаешь!
Праздник сегодня священный в народе в честь Аполлона;
Вот почему неприлично возиться нам с луком сегодня.
Лучше отложим спокойно, а все топоры, что стоят здесь,
Так и оставим на месте: уверен, что в дом Одиссея,
Сына Лаэрта, никто не придет унести их с собою.
Ну те же, кубки теперь пускай виночерпий наполнит:
Мы с возлияньем отложим тогда состязание в луке,
Завтра же утром велим козоводу Мелантию раньше
Коз привести наилучших, какие в стадах лишь бывают:
Мы, принеся Аполлону, преславному лучнику, бедра409,
Сами возьмемся за лук, доведем до конца состязанье.»
Так Антиной предложил. Угодило им всем предложенье.
Вестники после того полили им на руки воду,
Юноши влили в кратеры напиток, наполнив до края,
Между всеми вино разделили, по кубкам разливши.
Кончили лишь возлиянье и выпили, сколько хотели410,
Им замышляя коварство, сказал Одиссей многохитрый:
«Выслушать вас я прошу, женихи басилеи прекрасной,
Чтобы я высказать мог, что душа мне в груди повелела:
Больше всего Эвримаха прошу я и с ним Антиноя
Богоподобного, ибо сказал он как следует слово411, –
С луком прервать состязанье, во всем на богов положиться;
Утром же бог предоставит победу, кому пожелает.
Ну-те же, дайте мне лук Одиссея, чтоб мог испытать я
Силу и руки свои, еще ль у меня остается
В гибких членах сила, какую когда-то имел я412,
Или ее уже погубили невзгоды скитаний?»
Так он сказал, но его женихи не одобрили вовсе,
Ибо боялись, что лук натянуть он окажется в силах.
С бранью к нему Антиной обратился и слово промолвил:
«Жалкий! В тебе не осталось рассудка совсем никакого!
Мало тебе и того, что сидишь ты среди благородных,
С нами пируешь, ни в чем недостатка у нас не имеешь,
Слушаешь наш разговор! У нас не бывало такого,
Чтобы какой-то нищий участвовал в нашей беседе!
Сладким ты, видно, вином одурманен. Оно и других ведь
Всех туманит, кто пьет неумеренно – жадно хватаясь.
Славному Эвритиону кентавру, когда он к лапифам,
В дом Пирифоя отважного, прибыл, вино повредило:
Он отуманил рассудок вином и в дому Пирифоя,
Разбушевавшись, бесчинства безумного много наделал.
Прочими гнев овладел: повскакали с места герои,
Через передние двери его протащили, отсекши
Медью безжалостной уши и нос; поврежденный рассудком,
Так и ушел он, безумством терзаясь в душе неразумной.
С той поры у лапифов с кентаврами войны возникли;
Сам он от пьянства большого дошел до погибели первым.
Так и тебе возвещаю великое бедствие; если
Будешь натягивать лук, одобрения здесь не найдешь ты:
Бросим тебя мы на черный корабль, к басилею Эхету,
Смертных грабителю всех, отошлем на твердую землю413;
Там не найдешь никакого спасения. Лучше спокойно
Пей, не берись в состязанье вступать с молодыми мужами!»
Многоразумная так возразила ему Пенелопа:
«Нет, Антиной, обижать неприлично гостей Телемаха414,
Кто бы к нему из них и откуда бы в дом наш ни прибыл.
Думаешь, видно, ты, что, если он справится с луком,
Если натянет его, полагаясь на силу и руки,
В дом свой меня уведет, чтобы сделать своею женою415.
Но и сам он, право, такой не питает надежды.
Пусть же каждый из вас не скорбит из-за этого сердцем,
Пусть пирует спокойно: печаль на пиру неуместна!»
Ей в черед Эвримах, сын Полибия, слово промолвил.
«Многоразумная старца Икария дочь Пенелопа!
Нет, и не думаем мы, что тебя уведет этот нищий,
Но стыдимся мы разговоров мужей или женщин,
Как бы про нас не сказал из ахейцев какой-либо худший:
Много слабейшие люди жену безупречного мужа
Сватают, сами же лук натянуть оказались не в силах;
Но пришел какой-то неведомый нищий-бродяга,
Лук натянул без усилий и метко попал сквозь железо.
Так если скажут о нас, позор нам от этого будет!»
Многоразумная так возразила ему Пенелопа:
«Но, Эвримах, нельзя, чтобы славными были в народе
Люди, которые дом разорять не стыдятся, бесчестить
Лучшего мужа! Зачем же считаете это позором?
Этот же гость и роста большого, и сложен прекрасно,
И говорит, что ведет от отца благородного род свой!
Ну-те же, лук принесите ему, чтобы видели все мы.
Вот что теперь вам скажу я, и то, что скажу, совершится:
Если натянет он лук, если даст Аполлон ему славу,
Плащ я ему подарю и хитон, и прекрасное платье,
Острое дам копье от собак и людей для защиты,
Меч обоюдоострый, сандалии дам я под ноги,
В землю отправлю его, в какую сам пожелает.»
Ей возражая, сказал Телемах рассудительный слово:
«Милая мать! Что до лука, то я меж ахейцами всеми
Властен один лишь: дать ли, кому захочу, отказать ли!
Сколько ни есть на Итаке скалистой властителей знатных416,
Сколько ни есть на всех островах близ Элиды травистой, –
Против воли никто не заставит меня: захочу я,
Гостю отдам этот лук, пусть его навсегда забирает.
Ты же к себе вернись и займись подобающим делом417:
Прялкой и ткацким станком, наблюдай за служанками в доме,
Чтобы работали все. А лук – забота мужская,
Всех наибольше моя, ибо в доме один я – хозяин!»
Речи такой изумившись, пошла Пенелопа обратно,
Ибо сына слово разумное в душу проникло.
В верхний поднявшись покой со своими служанками вместе,
Горько поплакала там о своем Одиссее, покуда
Сладкого сна на глаза не послала богиня Афина.
Лук изгибавшийся взял свинопас и понес к Одиссею.
Все женихи в палате тогда на него закричали;
Так женихи говорили иные из юношей гордых:
«Эй свинопас! Куда ты с кривым направляешься луком,
Жалкий глупец? Пастухи от тебя отрекутся, собаки
Быстрые (выкормил сам их) тебя растерзают, как только
Милость нам даст Аполлон и другие бессмертные боги!»
Так женихи говорили. Поставил на том же он месте
Лук, до какого донес, испуганный криками многих418.
Но Телемах, со своей стороны, закричал, угрожая:
«Батюшка, с луком вперед! Не годится всем подчиняться419,
Иначе как бы тебя не прогнал я, хоть старшего, в поле,
Камни швыряя в тебя, ибо силою много я выше!
Если бы так женихов всех, какие находятся в доме,
Мощью я мог превзойти и быть их сильнее руками, –
Я бы расправился с ними, заставил бы быстро убраться
Всех из нашего дома: они ведь мне зло замышляют!»
Кончил, и весело все над словами его рассмеялись420,
Ибо на Телемаха уже женихи перестали
Гневаться. Лук между тем пронеся по высокой палате,
Рядом встал свинопас с Одиссеем и передал в руки;
После, к себе подозвав Эвриклею-кормилицу, молвил:
«Вот какой тебе, Эвриклея, приказ Телемаха:
Крепкие в комнату двери быстрее закрыть на задвижку421;
Если же кто из рабынь у себя или вопли услышит,
Или же крик женихов во дворе, пусть из дома за двери
Выйти не смеет, спокойно при деле своем оставаясь.»
Так приказал, и речь у нее бескрылой осталась422;
Заперла двери она хорошо обитаемых комнат.
Выскочил молча тогда же Филотий за дверь из палаты,
Запер ворота затем во дворе, огороженном крепко.
Там у сеней внизу валялся канат корабельный,
Крепкий, папирусный; им обвязал он засов и вернулся423,
Сел на прежнее место, с которого встал лишь недавно,
Стал на хозяина он смотреть. Тот оглядывал лук свой,
Так и эдак его поворачивал, пробуя всюду;
Рог источили, быть может, пока он отсутствовал, черви?
Так, на соседа глядя, женихи говорили иные:
«Этот бродяга, видно, знаток в обращении с луком:
Или он сам у себя такой же, должно быть, имеет,
Или же сделать задумал: так ловко умеет руками
Лук поворачивать этот в беде искушенный бродяга!»
Так женихи говорили другие из юношей гордых:
«Если б во всем и всегда имел он столько ж удачи,
Сколько он этот лук натянуть когда-либо сможет424!
Так женихи говорили тогда. Одиссей многохитрый,
Лук высоко поднимая и всюду его осмотревши –
Словно как муж искусный и петь, и играть на форминге,
Может на новом колке без усилий натягивать струны,
Их хорошо подвязав крепкоскрученной жилой овечьей, –
Так Одиссей натянул без усилия лук свой громадный.
Правой рукою взяв тетиву, он попробовал тотчас:
Звонко она зазвучала, как ласточки голос прекрасный425.
Тут женихов охватила великая скорбь, на лице их
Цвет изменился. Зевс прогремел, словно знаменье с неба.
Светлый обрадован был Одиссей, в испытаниях твердый,
Ибо знак для него был от сына премудрого Крона.
Быструю взял он стрелу, что вблизи на столе находилась;
Стрелы другие внутри колчана глубокого были:
Скоро их на себе испытать ахейцам придётся426!
Сверх тетивы стрелу наложив, от зазубрины стал он,
Сидя на месте, лук изгибать и, нацелившись метко,
Сразу пустил стрелу. Не ошибся совсем он нисколько:
Сквозь отверстия всех топоров стрела пролетела,
Меднотяжелая. Сам Телемах сказать не замедлил:
«Гость твой тебе, Телемах, не нанес посрамленья: сквозь ушки
Всех топоров угодил без ошибки, недолго трудился
Лук натянуть: неизменной осталася мощь, не такая,
Как женихи говорили, меня браня и позоря.
Ужин теперь уж иной пора женихам приготовить,
Но при свете дневном, а еще и другим насладиться:
Пеньем с формингою, ибо оно – украшение пира!»
Так он сказал и бровями повел. Опоясался тотчас
Острым мечом Телемах, богоравного сын Одиссея,
В руки схватил он копье и за местом отца не замедлил
Встать поблизости, медью блестящею вооруженный.

Двадцать вторая песня

Избиение женихов.
(39-ый день после полудня)
I.Начало избиения1-88
1.Смерть Антиноя1
2.Угроза Одиссея34
3.Просьба и смерть Эвримаха44
II.Две стороны89-200
1.Сподвижники Одиссея89
2.Мелантий – сторонник женихов131
III.Продолжение избиения201-329
1.Помощь Афины201
2.Выступление Агелая247
3.Избиение группами по четыре264
4.Паника среди женихов297
5.Смерть предсказателя Лиода310
IV.Пощада для Фемия и Медонта330-380
V.После избиения381-501
1.Приказ Эвриклее381
2.Уборка пировой палаты440
3.Повешение неверных рабынь457
4.Расправа с Мелантием476
5.Окуривание палаты480
6.Одиссей и верные рабыни495

Сбросил тут же лохмотья с себя Одиссей многомудрый,
С луком в руках и с колчаном, стрелами наполненным, быстро
Прыгнул затем на высокий порог и, перед ногами
Высыпав стрелы свои, ко всем женихам обратился:
«Это уже состязанье тяжкое кончил совсем я!
В цель другую теперь угодить я намерен, в какую
Муж ни один не стрелял, – Аполлон мне славу нечаст ли?»
Кончил и горькую быстро стрелу в Антинюя пустил он.
Кубок прекрасный свой золотой двоеручный намерен
Был поднять Антиной и его придвигал уж руками,
Чтобы выпить вина, и не думал о гибели близкой
В мыслях своих; да и кто из пирующих мог бы подумать,
Будто один против многих, насколько бы ни был силер он,
Может замыслить злую погибель и черную Керу?
Метко нацелившись, в горло попал Одиссей Антиною;
Вышло насквозь у того острие через нежный затылок.
Раненый набок согнулся, а кубок из рук повалился,
Тотчас же хлынул из носа поток человеческой крови;
Стол оттолкнул от себя Антиной, ногою ударив:
Вся от удара еда со стола опрокинулась наземь,
Жирное мясо и хлеб запятнались в грязи. Зашумели
В доме тогда женихи, увидев падавшим мужа:
С мест повскакали своих и задвигались все по палате:
В страхе они озирались на стены прекрасного дома,
Но ни копья, ни щита не увидели там для защиты;
Стали брацить Одиссея словами, разгневавшись сильно:
«Гость, не годится мужей расстреливать! На состязаньях
Больше не выступишь ты: тебе неминуема гибель,
Ибо убил теперь на Итаке меж молодыми
Лучшего мужа! За это тебя растерзают здесь птицы!»
Каждый из них так болтал, ибо думал, что мужа случайно
Странник убил; между тем не заметили вовсе того, что
Гибели сети нависли уже над безумными ими427!
Взгляд исподлобья метнув, Одиссей мнотмудрый сказал им:
«Думали вы, о собаки, что я от народа троянцев
Больше домой не вернусь, что вы будете дом разорять мой,
Спать с рабынями вместе насильственно будете в доме,
Будете сватать коварно при муже живом Пенелопу,
Кары богов не боясь, живущих на небе широком,
В будущем мести людей не боясь, ни их поношенья!
Гибели сети нависли уже над вами над всеми!»
Так им сказал, и страхрм охвачены были все бледным.
Каждый назад оглянулся, куда бы спасаться от смерти428?
Только один Эвримах обратился к нему со словами:
«Если действительно ты, Одиссей Итакийский, вернулся429,
То справедливо сказал ты, что здесь мы, ахейцы, проступков
Столько наделали в доме и столько же много в поместье!
Но Антиной, виноватый во всем наибольше, лежит ведь
Мертвым уже, ибо он лишь зачинщик всех зол в этом доме!
Он не столько к женитьбе стремился, ее добиваясь,
Сколько мечтал о другом; но ему не исполнил Кронион:
Сам басилеем хотел быть в народе Итаки прекрасной,
Сына хотел твоего убить, подстерегши в засаде;
Сам он теперь потому по заслугам убит. Пощади же
Всех остальных! Со своей стороны возместить мы согласны,
Взяв у народа, все то, что мы съели и выпили в доме;
Каждый, кроме того, приведет в возмещенье отдельно
Двадцать волов; и меди дадим мы, и золота, лишь бы
Сердце смягчилось твое, а твой гнев признаем справедливым.»
Взгляд исподлобья метнув, Одиссей многомудрый ответил:
«Нет, Эвримах, если даже отцовское все отдадите,
Сколько ни есть, и сколько другого к тому ни прибавив,
Рук своих не могу удержать от убийства я прежде,
Чем до конца отомщу женихам за всю их надменность430.
Вам остается на выбор теперь: или биться со мною,
Или бежать, не спасется ль иной от Кер и от смерти?
Но никто не уйдет, я уверен, от гибели тяжкой!»
Кончил. У них ослабели колени и милое сердце.
К ним во второй раз еще Эвримах обратился и молвил:
«Рук, о друзья, этот муж не удержит неукротимых,
После того как попали и лук и колчан в эти руки:
Будет с порога стрелы пускать, покуда не кончит
Всех убивать! Не пора ли о страсти сражения вспомнить!
Ваши мечи обнажив, держите столы перед грудью,
Чтобы от стрел смертоносных себя защитить! На него мы
Бросимся разом, его от дверей не собьем ли, быть может?
После двинемся в город, где быстро пускай разнесется
Крик боевой, – тогда навсегда он стрелять перестанет!»
Так сказал Эвримах и меч обнажил заостренный,
Медный, двулезвейный, сам же к нему подскочил, закричавши
Голосом страшным. Стрелу пустил Одиссей в это время:
В грудь у соска попала стрела быстролетная мужу,
В печень вонзилась ему, – и меч из рук повалился
Наземь, а стол, зашатавшись в различные стороны, скоро
Перевернувшись упал, и с него рассыпались наземь
Кушанья, кубок двойной со стола повалился на землю;
Сам же он в страхе предсмертном стал биться ногами о скамьи,
Лбом же о землю, пока не застлались глаза темнотою.
Двинулся тут Амфином, свой меч обнажив заостренный,
Против славного сына Лаэртова, чтобы, быть может,
Тот отступил перед ним от дверей. Телемах в это время
Сзади копьем угодил медноострым между плечами;
Вышло насквозь острие через грудь жениха Амфинома431:
Падая, он загремел и лбом всем ударился оземь.
Но Телемах отскочил, а копье длинноострое там же
Воткнутым в труп Амфинома оставил, ибо боялся,
Как бы какой из ахейцев, пока он копье извлекает,
Близко с мечом подскочив, его не убил иль не ранил.
Быстро к отцу дорогому затем подскочил он и, близко
Встав, обратился к нему со словами крылатыми тотчас:
«Щит, о родитель, тебе, а равно два копья принесу я,
Медный шлем, хорошо к вискам прилегающий, также;
Сам облекусь в оружье, другое же дам свинонасу,
Также Филотию дам, ибо лучше с оружием быть нам.»
Сыну на эти слова Одиссей многомудрый ответил:
«Быстро неси. Пока для защиты имеются стрелы,
Я хоть один, меня от дверей отогнать не удастся.»
Так он сказал. Отцу своему Телемах подчинился:
Быстро пошел в кладовую, где славное было оружье.
Взял он оттуда четыре щита, отобрал восемь копий,
Кожаных шлемов четыре забрал густогривых, покрытых
Медью, и скоро отцу своему дорогому принес их.
Сам он прежде всего в боевые доспехи облекся.
Оба раба затем, надев прекрасные латы,
Встали вокруг Одиссея, на выдумки хитрого мужа.
Сам он, пока у него для защиты еще находились432
Стрелы, до тех пор стрелял в женихов, одних за другими,
Метко нацелившись; те же, убитые, падали густо.
Вышли однако же стрелы уже у него для стрелянья;
Лук действительно тут к косяку прислонил он палаты,
Крепко построенной, против блестящей стены галереи;
Щит в четыре пластины для плеч себе он приладил,
Шлемом косматым покрыл могучую голову, пышным433,
С конскою гривою, сверху султан развевался над шлемом;
В руки он взял два копья боевых с остриями из меди.
Дверь боковая сверху была в стене у порога,
Крайнего в зале, прекрасно построенной, ход через дверь Шл
В узкий проход; хорошо в ней прилажены узкие сборки.
Дверь приказал Одиссей охранять свинопасу Эвмею,
Возле стоявшему, ибо выход один через дверь был.
Им Агелай предложил, со словами ко всем обратившись:
«Други, чрез верхнюю дверь не поднимется ль кто-либо – крики
Громкие там поднять и на помощь позвать поскорее, –
Быстро тогда этот муж навсегда стрелять перестанет!»
Козий пастух Мелантий сказал Агелаю на это:
«Нет, Агелай, невозможно никак, потому что совсем ведь
Близко прекрасные двери двора и проход слишком узок:
Там и один человек удержал бы, достаточно сильный.
Ну же, теперь я доспехи для боя из комнаты задней
Вам принесу, ибо в ней сложили оружье, не где-то
В месте ином, Одиссей благородный с блистательным сыном434
Так объяснив, козовод Мелантий со стула поднялся,
Через отверстье вверху в кладовую пошел Одиссея.
Взял там двенадцать щитов и столько же копий и шлемов
Столько же кожаных, медью покрытых, с конскою гривой;
Быстро назад возвратясь, женихов наделил он оружьем.
Милое сердце и ноги ослабли у Одиссея,
Лишь увидал, как, облекшись в доспехи, они потрясали
Копья в руках, ибо понял, что битва тяжкою будет435.
Слово крылатое он Телемаху немедленно молвил:
«О Телемах, в самом деле, какая-то женщина в доме
Или Мелантий злую войну против нас поднимает.»
Так на это ему Телемах рассудительный молвил:
«Сам допустил я ошибку, отец мой, оставив открытой
Крепкую дверь в кладовую, никто из других не виновен
В этом совсем: лазутчик у них был опытный, видно!
Светлый Эвмей, отправляйся и дверь закрой в кладовую.
Сам посмотри, не рабыня ль открыла или Мелантий,
Долия сын: его наиболее подозреваю!»
Так они тогда о таком говорили друг с другом.
Снова затем козовод Мелантий пошел в кладовую,
Чтобы оружие взять боевое. Эвмей же заметил436
Это и быстро сказал Одиссею, стоявшему близко:
«О Лаэртид Одиссей хитроумный, Зевса питомец!
Тот вредоносный муж, заподозренный нами самими,
Снова прошел в кладовую. Скажи мне теперь без утайки.
Или его мне убить, коль справиться в силах я буду,
Или к тебе привести, чтобы здесь за свои преступленья,
Им совершенные, он от тебя наказание принял?»
Так Одиссей многомудрый на это ответил Эвмею:
«Я и мой сын Телемах женихов блистательных будем
Сдерживать здесь в палате, хоть сильно они напирают;
Вы же на спину загните Мелантию руки и ноги,
Бросьте его в кладовой и, двери закрыв за собою,
Скрученной крепко веревкой связав, к столбу прдтащите,
К балке подвесьте затем, чтобы там он, живым оставаясь,
Муки ужасные долго терпел за свои преступленья437
Так приказал, и они совершенно ему подчинились:
Быстро пошли в кладовую и спрятались так, что не видел
Бывший внутри кладовой, там оружие к бою искавший.
Встали оба с обеих сторон за столбом, поджидая.
Лишь козовод Мелантий вступил на порог, удаляясь,
Шлем в одной руке унося превосходный, в другой же
Щит уносил он широкий, подернутый плесенью, старый,
Встарь служивший еще молодому Лаэрту герою;
Здесь он теперь сохранялся, ремни хоть на нем поистерлись.
Кинулись те на раба и в волосы крепко вцепились,
Внутрь потащили, наземь свалили печального сердцем,
Тут же связали ремнем огорчительным руки и ноги,
С силой загнув их назад, как приказывал им сын Лаэрта,
Светлый муж Одиссей, во всех испытаниях твердый;
Скрученной крепко веревкой связав затем козовода,
Подняли вверх на колонну и к балкам его подтащили.
Ты же, Эвмей свинопас, козовода ругая, промолвил:
«Будешь теперь, Мелантий, всю ночь сторожить до рассвета,
Лежа на мягкой постели, как это тебе подобает.
Здесь не пропустишь теперь в Океане рожденную Эос,
Лишь златотронная рано покажется в пору, когда ты
Гонишь коз женихам, чтобы пир им готовить обильный!»
Так он и был там оставлен, оковами скованный крепко.
Те же, в оружье облекшись, блестящие двери закрыли
И к Одиссею пришли, на выдумки хитрому мужу.
Встали, отвагой дыша. У порога теперь их стояло
Четверо, против же – много внутри приготовилось храбрых.
Близко совсем подошла к ним Афина, Зевсова дочерь,
Голосом, видом своим уподобившись Ментору мужу438.
Видя ее, Одиссей был обрадован сильно и молвил:
«Ментор, от нас отражай погибель и вспомни о друге
Милом, с тобой хорошо поступавшем: ведь ты мне ровесник!»
Так он сказал, ибо был он уверен, что это Афина.
С руганью к ней женихи, со своей стороны, обратились;
Прежде других ей с угрозой сказал Агелай Дамасторид:
«Ментор, как бы тебя Одиссей не склонил разговором,
Чтобы ты стал с женихами сражаться, его защищая!
Все совершится, уверен, по замыслу нашему вот как:
После, как этих убьем, отца, равно как и сына,
Будешь ты с ними убит, если сделаешь то, что намерен
Делать в доме: придется тебе головой поплатиться!
После того как медным оружием жизни лишим вас,
Сколько ни есть у тебя и в доме добра, и вне дома,
Все мы смешаем с добром Одиссея, тебе ж не позволим
В доме жить, ни сынам с дочерьми, ни супруге почтенной,
В городе даже Итаке вам всем не дадим оставаться.»
Так сказал, и Афина сильнее разгневалась сердцем,
И Одиссея она разбранила сердито и гневно:
«Нет уж в тебе Одиссей, ни доблести больше, ни силы
Прежней, с какой за Елену, отца благородного дочерь;
Девять лет воевал ты с троянцами без перерыва,
Многих троянских мужей убивая в битвах жестоких.
Замыслом хитрым твоим разрушен был город Приама.
Как же теперь, когда до добра и дома добрался,
Доблесть свою показать в борьбе с женихами скупишься?
Ну же, друг милый, со мной становись и смотри: ты увидишь,
Как на враждебных мужей твой друг теперь выступает,
Ментор, Алкима сын, за заботы твои благодарный!»
Кончив, не полную сразу победу дала Одиссею:
Силу и доблесть обоих она испытать пожелала,
Как самого Одиссея, равно и славного сына.
Села в палате сама на грязной от копоти балке,
Быстро взлетев на нее, уподобившись ласточке-птице
Стал тогда возбуждать женихов Агелай Дамасторид
И Эврином, и Писандр, сын Поликтора, и Амфимедон,
Вместе с ними Полиб рассудительный с Демоптолемом;
Эти из всех женихов намного сильнейшими были
Тех, что в живых оставались пока и за жизни сражались:
Частые стрелы из лука уже укротили их многих.
К ним Агелай обратился с такими словами и молвил:
«Грозные руки свои, о друзья, этот муж обессилит
Скоро: Ментор уже отошел от него, хоть и много
Попусту хвастал; лишь эти еще в дверях у порога.
Длинные копья не вместе мечите поэтому сразу,
Шестеро только ударьте, – и Зевс, быть может, поможет
Нам Одиссея убить и добыть великую славу.
Нет заботы о прочих, его убить удалось бы!»
Кончил, и все женихи, как приказано, копья-метнули,
Двинувшись разом; но тщетным Афина все сделала это:
Этот попал лишь в столб хорошо построенной залы,
Тот угодил в середину крепко прилаженной двери,
Ясень третьего медным концом лишь в стену вонзился.
Но когда женихи безуспешно копья метнули,
Слово сказал Одиссей, перенесший множество бедствий:
«О друзья! Я хочу посоветовать вот что: нам нужно
Копья направить в толпу женихов, злодеяний свершивших
Много и прежде, теперь же вдобавок убить нас хотящих!»
Кончил. Они же метнуть не замедлили острые копья,
Прямо нацелившись. Демоптолема убил Одиссей тут,
А Телемах Эвриада, Эвмей свинопас Элатоса,
Козий пастух Филотий убил вслед за ними Писандра.
Эти все вместе хватали широкую землю зубами439.
В дальний угол тогда женихи отошли остальные.
Те же вперед устремились и вырвали копья из трупов.
Снова затем женихи метнули острые копья,
Двинувшись разом; но тщетным Афина все сделала это:
Этот попал лишь в столб хорошо построенной залы,
Тот угодил в середину крепко прилаженной двери,
Ясень третьего медным концом лишь в стену вонзился.
Амфимедон тогда угодил Телемаху у кисти,
В руку: медь едва задела лишь верхнюю кожу.
Длинным копьем Ктесипп Эвмею плечо оцарапал:
Выше щита оно пролетело и наземь упало.
Те же вокруг Одиссея, разумного сына Лаэрта,
Снова в толпу женихов метнули острые копья:
Эридаманта убил Одиссей, городов сокрушитель,
Амфимедона убил Телемах, свинопас же – Полиба;
Козий пастух Филотий тогда же Ктесиппа ударил
В грудь и затем, похваляясь, к нему обратился со словом:
«О злоречивый сын Политерса, тебе непригодно
Столь неразумно и громко хвалиться; богам предоставить
Слово ты должен: тебя ведь они намного сильнее.
Это тебе воздаянье за ногу, которую бросил
Ты в Одиссея, когда он бродягой в палату явился.»
Так и закончил пастух кривоногих коров. Одиссей же
Длинным копьем поразил Дамасторида, близко сойдясь с ним,
А Телемах Лиокрита ударил, Эвенора сына440,
Вниз живота, и копье острием насквозь проскочило:
Пал он, вперед наклонившись, и лбом всем ударился оземь.
Пагубный людям эгид подняла с потолка тут Афина:
Ужасом стали объяты сердца женихов вероломных;
В страхе они заметались по дому, как в стаде коровы,
Если быстрый овод на них нападает и гонит
В пору весны, когда короче становятся ночи441.
Словно коршуны с клювом кривым и кривыми когтями,
С гор прилетевшие вдруг, на пернатых птиц нападают;
Те ж, в облаках пролетая, к долине быстро стремятся;
Коршуны ж губят, напав; улететь и равно защититься
Птицы не могут; следят за охотой довольные люди.
Так на мужей женихов нападая повсюду в палате,
Их убивали, и стон безобразный поднялся в палате442
Раненых в голову многих, – и кровью весь пол заливался,
Тут подскочил к Одиссею Лиод, ухватил за колени
И, умоляя его, обратился со словом крылатым:
«Я пожалеть, Одиссей, умоляю тебя на коленях443:
В доме, я говорю, никогда ни одной я рабыне
Зла никакого не сделал и слова не вымолвил злого,
Но других женихов старался унять постоянно.
Мне не внимали они и рук удержать не хотели:
Сами позорную смерть на себя навлекли злодеяньем.
Сам я у них предсказатель, ни в чем не участвовал с ними;
Мне ль погибать? Такая ль-за прежнее мне благодарность?
Так Одиссей многомудрый, взглянув исподлобья, ответил:
«Если хвалишься тем, что у них предсказателем был ты,
Часто ты, видно, в доме молился о том, чтобы дольше
Сладкого не было мне возврата в отцовскую землю,
Чтобы жену мою увести и детей народить с ней!
Вот почему не избегнешь теперь неминуемой смерти!»
Так произнесши, схватил Одиссей могучей рукою
Брошенный на землю меч Агелая, убитого им же;
Этим ударив мечом, угодил в середину затылка:
С пылью смешалась его голова, издававшая крики.
Фемий, Терпия сын, песнопевец избегнуть старался
Черной смерти; играл женихам он по принужденью444.
Близко от верхней двери стоял он со звонкой формингой,
Надвое мысли его в голове теперь колебались:
К пышному ль сядет он алтарю великого Зевса,
Выйдя из залы во двор, где Лаэрт с Одиссеем нередко
Бедра жирных волов сжигали, иль, может быть, лучше
Будет молить Одиссея, к нему подползя на коленях.
После раздумья ему показалось так наилучшим:
Ноги обнять с мольбой Одиссею, сыну Лаэрта.
На пол тогда он поставил свою формингу кривую,
Между кратерой и стулом украшенным, сереброгвоздным,
Сам к Одиссею подполз и за ноги его ухватился
И, умоляя его, обратился со словом крылатым:
«Я на коленях тебя, Одиссей, пожалеть умоляю;
Если ж убьешь песнопевца, который людей и бессмертных
Славит песнями, сам ты скорбеть впоследствии будешь.
Я – самоучка-певец, божество мне песни внушает
В душу, и мне словно бога тебя воспевать подобает!
Вот почему ты не должен стремиться меня обезглавить.
Милый твой сын Телемах подтвердит, наверное, то, что
Я к женихам сюда приходил не по собственной воле:
Вынужден был приходить играть им и петь за пирами,
Ибо сильнейшие люди насильно меня приводили.»
Кончил. Слыша его, Телемаха священная сила
Тотчас отцу дорогому, стоявшему близко, сказала:
«Стой, мой отец, удержись убивать неповинного мужа!
Мы спасем и Медонта глашатая, ибо он в доме
Нашем всегда обо мне с малолетства имел попеченье,
Если уже не убит он Филотием иль свинопасом,
Или тобою случайно; когда женихов истреблял ты.»
Так он просил, и услышал его Медонт многоумцый:
В страхе лежал он под стулом, от гибельной смерти спасаясь,
Шкурой воловьей прикрывшись, недавно содранной только.
Он из-под стула поднялся немедленно, шкуру отбросив,
Сам к Телемаху затем поспешил, за колени схватился
И, умоляя его, обратился со словом крылатым:
«Друг, это я! За меня заступись и скажи Одиссею,
Чтобы меня не убил он, свирепствуя, острою медью,
Гневаясь на женихов, истреблявших имущество в доме
Вашем; по глупости даже тебя женихи оскорбляли!»
Так Одиссей многомудрый ответил, ему улыбаясь445:
«Будь смелей, потому что тебя Телемах защищает;
Знай хорошо и другим расскажи, что много полезней
Быть благодетельным, чем совершать преступления злые.
Выйдя из залы вон, во дворе за дверями вы сядьте
Оба, и ты, и певец голосистый, вдали от убийства,
Чтобы тем временем я совершил, что мне нужно, в палате.»
Кончил, и оба во двор удалились, залу покинув,
Там вблизи алтаря великого Зевса уселись
И, озираясь вокруг, постоянно убийств ожидали.
Тою порой Одиссей осматривал залу: быть может,
Кто из мужей не остался ль живым, ускользнувшим от Керы.
Всех он однако увидел испачканных кровью и пылью,
Многие были – как рыбы, которых на берег высокий
Бросил рыбак, на песок, изловив многопетельной сетью;
Снова в морские глубины стремятся они возвратиться,
Но неподвижно лежат, на песке распростершись прибрежном;
Гелиос жизни лишил их немедленно, лишь показался.
Так полегли женихи, распростертые друг возле друга.
Тут Одиссей многоумный сказал своему Телемаху:
«Ну, Телемах, позови кормилицу мне Эвриклею,
Чтобы слово сказать ей, какое душа повелела.»
Так приказал. Телемах отцу своему подчинился;
Двери раскрыв, сказал Эвриклее кормилице слово:
«Быстро сюда поспеши, старушка, которая в доме446
Нашем смотришь за всеми рабынями, будучи главной.
Мой отец призывает тебя передать приказанье.»
Так произнес он, и речь у нее бескрылой осталась447.
Двери открыв хорошо населенного дома, поспешно
Двинулась вон. Телемах пошел впереди Эвриклеи.
Скоро нашла Одиссея среди женихов, им убитых:
Там он стоял, как лев, покрывшийся кровью и потом,
Двигался словно лев, растерзавший вола полевого:
Гоудь у него как и обе щеки измазаны кровью, –
Страх человека берет, когда он такое увидит!
Так Одиссеевы ноги и руки испачкались кровью.
Только увидела трупы в потоках лившейся крови,
Вскрикнуть хотела она, потому что увидела ужас;
Но Одиссей удержал, помешав ей, хоть сильно стремилась;
Так он сказал ей слово крылатое, к ней обратившись:
«Матушка старая, крик удержи и радуйся молча:
Громко хвалиться нельзя, что такие мужи убиты!
Божеский рок и дела преступные их укротили,
Ибо не чтили они никаких людей земнородных,
Кто бы к ним ни явился, будь злой человек или добрый:
Сами позорную смерть навлекли на себя злодеяньем!
Ну, перечисли мне женщин, которые в доме, не чтили
Вовсе меня, и тех, что ни в чем предо мной неповинны.»
Няня его Эвриклея ему на это сказала:
«Всю я правду тебе, о дитя, расскажу без утайки:
В доме твоем пятьдесят работает женщин-служанок,
Мы научили их работать и разным ремеслам:
Шерсть расчесывать козью, услуги оказывать в доме.
Но из них двенадцать рабынь предавались разврату,
Вовсе не чтили меня, ни даже саму Пенелопу.
Твой Телемах едва подрастал, и вести распорядок448
Между рабынями мать не могла ему предоставить.
Ну же, теперь я наверх направляюсь, в покой превосходный,
Чтобы жену твою разбудить, рассказать, что случилось.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многомудрый:
«Нет, ее не буди, но сюда призови всех служанок,
Тех, что в прежнее время у нас поступали бесстыдно.>
Так приказал, и старуха ушла из палаты немедля,
Чтобы служанок созвать и велеть к Одиссею явиться.
Сам он, позвав Телемаха, Филотия, также Эвмея,
К ним обратился со словом крылатым и так приказал им:
«Трупы теперь выносите, велите носить и рабыням,
После же женщины пусть ноздреватыми губками чистят
В зале столы и скамьи прекрасные, влагой смочив их.
Но, когда приведете палату в полный порядок,
Вывести нужно рабынь из палаты, построенной прочно,
Между оградой двора и постройкою с башнею круглой
Острыми их мечами колите, пока не лишатся
Жизни развратницы все, чтоб забыли они Афродиту449
И женихов забыли, с которыми тайно блудили.»
Так Одиссей приказал, и рабыни толпой прибежали
В залу, из глаз проливая обильные горькие слезы.
Вынесли прежде всего тела женихов из палаты,
Их уложили под сени двора, огражденного крепко,
Трупы к трупам вплотную, как велено было им делать.
Сам Одиссей понуждал: выполнять пришлось поневоле.
Стали рабыни затем столы и прекрасные скамьи,
Влагой смочив хорошо, ноздреватыми губками чистить.
Тою порой Телемах, Эвмей свинопас и Филотий
Стали лопатами пол соскребать в крепкозданной аалате;
Грязь из нее за двери во двор выносили рабыни.
После того, как они привели палату в порядок,
Вывели всех рабынь из палаты, построенной прочно,
Между оградой двора и постройкою с башнею круглой,
В узкое место согнали, откуда нельзя убежать им.
К ним обратившись, сказал Телемах рассудительный слово:
«Вас я жизни лишу, и умрете вы смертью позорной,
Ибо на голову мне и на голову матери милой
Вы позор навлекли: с женихами вы тайно блудили!»
Так сказал и канат корабля темноносого взял он,
К балке высокой его подвязав, обмотавши за купол,
Вверх подтянул, чтобы им не достать ногами до пола.
Как с распростертыми крыльями птицы дрозды иль голубки
В сеть попадают, в петлю, в кустарнике скрытую хитро;
Отдых, к какому стремились, для них получается страшный450, –
Так у каждой рабыни петля оказалась на шее,
Головы их затянула, чтоб умерли жалкою смертью:
Скоро дыханья лишились, недолго подергав ногами.
После Мелантия сверху во двор привели через дверик
Уши и нос отрубили ему беспощадною медью451,
Вырвали стыдное место и бросили псам на съеденье,
Руки и ноги ему раздробили, отмщеньем пылая.
Кончив с Мелантием, руки и ноги от крови отмыли,
В дом Одиссея пришли, ибо все уж закончено было.
Тут сказал Одиссей Эвриклее, кормилице милой:
«Серы, старуха, неси, от вони лекарства, неси мне
Также огня окурить всю палату. Вели Пенелопе,
Чтобы пришла сюда со своими служанками вместе.
Прочим всем рабыням вели явиться в палату!»
Няня его Эвриклея ему сказала на это:
«Это действительно ты, о дитя, сказал справедливо.
Прежде однако же плащ и хитон тебе принесу я,
Чтобы не рубищем были покрыты широкие плечи,
Раз уж – в собственном доме, иначе – позором ославят!»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей многомудрый:
«Прежде всего огонь теперь принеси мне в палату.»
Так приказал, и его не ослушалась милая няня:
Серу тотчас ему и огонь принесла. Одиссей же
Серою двор хорошо окурил и палату, и дом весь.
Тою подою старуха пошла по прекрасному дому,
Женщин-рабынь созывая, веля им итти к Одиссею.
Те с головнями в руках собирались из комнат различных452;
Радостно встретив опять, обнимали они Одиссея,
Голову, плечи ему целовали от радости полной453,
За руки брали его. И им овладело желанье454
Сладких рыданий и слез, потому что всех узнавал он.

Двадцать третья песня

Узнавание Одиссея Пенелопой.
(Вечер 39-го дня, утро 40-го)
I.Сообщение Эвриклеи Пенелопе1-87
II.Колебания Пенелопы88-128
III.Приказ и превращение Одиссея129-165
IV.Узнавание165-247
1.Приказ перенести кровать165
2.Тайна кровати181
3.Признание205
4.Плач радости230
V.После признания247-299
VI.Повторение долгого рассказа300-343
VII.Утро следующего дня344-372

В верхний покой поднялась Эвриклея и, громко ликуя,
Деспойне весть сообщила, что муж уж находится дома.
Двигались быстро колени, а ноги у ней торопились455.
Встав к ее изголовью, такое слово сказала:
«Встань, пробудись, Пенелопа, дитя дорогое, – увидишь
Нынче своими глазами, что страстно желала увидеть:
Прибыл домой Одиссей, наконец-то вернулся, хоть поздно,
Смелых убил женихов, которые дом разоряли,
Сына его притесняли, добро у него истребляя!»
Многоразумная ей Пенелопа на это сказала:
«Матушка! Сделали боги тебя, как видно, безумной;
Могут они ведь и очень разумных безумными делать,
Даже и слабых умом в здравомыслии могут наставить».
Прежде была ты разумной, но разума боги лишили456:
Ложною вестью ты хочешь теперь надо мной насмеяться,
Сильно скорбящей меня от сладкого сна пробуждая,
Сна, овладевшего мною, глаза окружившего мраком.
Так никогда не спала со времени, как Одиссей мой
Выехал, чтоб Илион злой, не тем будь помянут, увидеть457.
Ну же, немедленно вниз к себе отправляйся обратно!
Если б рабыня другая сюда пришла и сказала
Мне такую весть, ото сна бы меня разбудила, –
Я бы ее сейчас же сурово назад отослала
В комнату снова. Тебе ж оправданием служит лишь старость»
Так ответила ей Эвриклея, кормилица-няня
«Вовсе, дитя, над тобой не смеюсь, но действительно вправду458
В дом Одиссей вернулся уже, как тебе я сказала.
Это – тот чужеземец, которого все оскорбляли
В доме; его Телемах признал родителем сразу,
Благоразумно однако скрывал он отцовские планы,
Чтобы надменным мужам отомстить за все их насилья.»
Так сказала она. Пенелопа же с ложа вскочила,
Радостно няню свою обняла, из глаз проливая
Слезы, и слово сказала крылатое, к ней обратившись:
«Матушка милая, ну, по правде скажи мне об этом!
Если вправду, как ты говоришь, он домой возвратился,
Как лишь один с женихами бесстыдными справиться мог он?
В доме ведь нашем они постоянно толпою держались!»
Так ей сказала в ответ Эвриклея, кормилица-няня:
«Я не видала, не знаю, но стон убиваемых только
Слышала: в комнате, прочно построенной, мы ведь сидели
В страхе великом и двери держали закрытыми крепко
Все это время, покуда меня оттуда не вызвал
Сын Телемах твой: его присылал за мною родитель.
Я Одиссея нашла меж телами убитых; стоял он
Там, а кругом на полу, утоптанном крепко, лежали
Трупы, одни на других: у тебя бы душа взвеселилась!
(Там и стоял он, как лев, забрызганный кровью и потом459.)
Эти все трупы теперь уж не там, но сложены вместе
Возле дверей на дворе. Одиссей же окуривал серой
Дом весь, огонь разведя; за тобою меня он отправил.
Следуй за мною теперь, чтобы милым сердцам вас обоих
Радость доставить: для вас ведь великое зло миновало.
Нынче сбылось, наконец, давнишнее наше желанье:
Сам он пришел к очагу своему, живым он вернулся,
Сына с тобою нашел; женихам же, которые дурно
С ним обращались, им всем отомстил он в собственном доме!»
Многоразумная ей Пенелопа сказала на зто: »
«Матушка милая! Слишком нельзя нам еще веселиться.
Знаешь сама, что желанным для всех он вернулся бы в дом свой,
Больше всего для меня и для сына, рожденного нами.
Все же твое сообщенье за правду считать не могу я:
То один из бессмертных убил женихов знаменитых,
Ибо их злыми делами, надменностью их был разгневан:
Те никого из людей, на земле живущих, не чтили,
Кто бы к ним ни явился, будь злой человек или добрый;
Сами себя потому погубили за злые поступки.
Но Одиссей не вернется: погиб он вдали от Ахайи!»
Так ей сказала в ответ Эвриклея, милая няня:
«Что за слова у тебя сквозь ограду зубов проскочили460!
Будто супруг твой домой никогда не вернется, хотя он
Дома уже! Никакого доверья ко мне не питаешь!
Ну же, скажу я тебе про легко узнаваемый признак:
Белым клыком кабана рубец ему нанесен был.
Мыла я ноги, узнала, тебе сказать порывалась, –
Тотчас же рот мне зажал он руками своими, задумав
Замысел хитрый какой-то, сказать ничего не позволил.
Следуй однако за мной. Но жизнью ручаюсь я, в том, что
Нет обмана, иначе убей позорною смертью!»
Многоразумная ей Пенелопа так отвечала:
«Матушка милая! Что решено у богов вечносущих,
Трудно тебе узнать, хорошо хоть и много ты знаешь.
Все же к сыну пойдем к моему, чтоб увидеть могла я
Мертвыми всех женихов, живым того, кто убил их.»
Кончив, из комнаты сверху пошла; колотилося сильно
Сердце у ней: размышляла, расспросит ли издали мужа,
Или голову, близко встав и обняв, поцелует?
Так через каменный двери порог перешла и вступила
В комнату, села в свете огня напротив супруга,
Возле другой стены. Одиссей, у высокой колонны
Сидя, глаза опустил, ожидая, что скажет супруга,
После того как своими глазами увидела мужа.
Долго сидела безмолвно она, изумленная сердцем461:
То внимательным взором глядела в глаза Одиссею,
То не решалась признать, ибо слишком был бедно одет он.
Стал, наконец, Телемах выговаривать ей и промолвил:
«Мать непреклонная, столь упрямую душу имеешь!
Ты зачем от отца далеко так держишься? Рядом
Сидя, беседовать с ним, обо всем расспросить бы должна ты!
Даже с душой непреклонной другая супруга нежнее
С мужем была бы, который, хотя испытал много бедствий,
Все ж на двадцатый год вернулся в отцовскую землю!
Сердце в груди у тебя остается всегда тверже камня!»
Многоразумная так Пенелопа сыну сказала:
«Сын мой! Душа у меня еще в изумлении полном:
Я не могу расспросить, ни со словом к нему обратиться,
Прямо в лицо посмотреть не решаюсь! Однако же, если
Он – Одиссей, к очагу вернувшийся, сами тогда мы
Оба узнаем друг друга вполне достоверно: приметы,
Всем неизвестные, нам хорошо лишь обоим известны.»
Кончила так. Одиссей многоопытный ей улыбнулся,
Слово крылатое он сказал Телемаху немедля:
«Матери, о Телемах, меня испытать не препятствуй, –
Скоро тогда совершенно признает меня, я уверен:
Но не считает меня Одиссеем, пока не признает,
Ибо я грязен теперь и в нечистой одежде на теле.
Мы же еще поразмыслим, как лучше нам действовать дальше:
Кто убьет одного такого, который имеет
Даже маловодных, за себя отомстителей, все же
Должен бежать, покинуть отцовскую землю и близких;
Мы же знатнейших убили, опору и цвет всей Итаки,
Юношей лучших! Об этом тебе размыслить велю я.»
Так в свой черед ему Телемах рассудительный молвил:
«Милый отец мой! Ты сам позаботься об этом: недаром
Славишься ты умом средь людей, и никто, утверждают,
Муж ни один из смертных с тобою поспорить не может.
Мы ж подчинимся тебе, говорю я, с усердием полным,
Помощь окажем тебе, сколько сил имеется наших.»
В очередь сыну в ответ сказал Одиссей многомудрый:
«Вот почему я скажу вам, как лучше, по-моему, будет:
Прежде всего вы обмойтесь теперь и хитоны наденьте,
В доме рабыням затем нарядиться в платье велите;
Пусть на звонкой форминге в руках певец богоравный
Песни веселые нам и пляски поет и играет,
Чтобы, услышав их, каждый считал, что свадьбу играют,
Будет ли то по соседству живущий, идущий ли мимо,
Чтобы слух об убийстве мужей-женихов прокатился
В городе нашем не раньше, чем мы удалиться успеем
В поле, в наш сад, изобильный деревьями, – там поразмыслим,
Выход какой-нибудь нам не даст ли тогда Олимпиец?»
Так он сказал, и они подчинились ему совершенно:
Вымылись прежде всего, на себя надели хитоны;
Женщины принарядились; певец божественный в руки
Звонкую взял формингу, в других пробуждая желанье
Сладкого пенья, также и пляски веселой, приятной462.
Дом весь большой огласился от топота ног: началися
Пляски мужей и рабынь, опоясанных поясом пышно.
Так говорили иные, снаружи слыша все это:
«Кто-то свадьбу играет с засватанной им басилеей.
Горе, увы: не могла сохранить законному мужу
Дом большой до поры, когда он обратно вернется!»
Так говорили иные, не зная того, что случилось463.
Тою порой Эвринома успела уже Одиссея
Вымыть в собственном доме его и маслом натерла,
Сверху, накинул а чистый хитон и плащ превосходный.
Голову тут озарила ему красотою Афина,
Ростом сделала выше, сильнее, густые пустила464
Волосы на голове, гиацинту подобные цветом.
Словно когда серебром покрывает золото мастер
Славный – Гефест и Паллада Афина его обучили
Всяким искусствам, и он прекрасные делает вещи, –
Голову, плечи ему озарила такой же красою.
Вышел из ванны он, видом своим на бессмертных похожий,
Снова на место он сел, с которого встал лишь недавно,
Против супруги своей, и такое слово сказал ей:
«Странная! Боги Олимпа тебе непреклонное сердце
Дали, тверже, чем сердце у прочих женщин бывает!
Даже с упрямой душой была бы другая супруга
С мужем нежней, который, хотя испытал много бедствий,
Все ж на двадцатый год вернулся в отцовскую землю.
Ну же, кормилица, мне приготовь постель, чтобы лечь мне
Спать одному: у нее ведь в груди железное сердце!»
Тотчас ему Пенелопа разумная так возразила:
«Я, удивительный, вовсе ничем не горжусь пред тобою,
Вовсе не презираю, дивлюсь лишь, зная, каков ты
Был, покидая Итаку на судне своем оснащенном.
Ну же, постель, Эвриклея, ему расстели на кровати
Той, что поставлена в спальне, самим им построенной, выставь
Крепкую эту кровать и на ней расстели покрывало;
Ложе ему приготовь, одеяло набрось на овчины465
Так, испытать вознамерясь, сказала она. Одиссей же
Ей, хорошо понимавшей, душой сокрушаясь, промолвил:
«Очень печально, что ты, о жена, такое сказала!
Кто же кровать мою переставил на место другое?
Даже искусному трудно, – легко только бог по желанью
Мог бы эту кровать переставить на место другое,
Но из людей никому, цветущего возраста даже,
Силой не сдвинуть ее, потому что в устройстве кровати
Тайна, известная мне лишь: кровать я один ведь построил!
Вырос у нас во дворе густолиственной крепкой маслины
Ствол цветущий, крепкий, подобно колонне широкий;
Крепкими плотно камнями его одружив, на стволе я
Спальню построил затем и крышею сверху закончил,
Прочные двери приставил, к стене приладив их плотно;
Ветви густые маслины срубил я затем, перерезал
Медью верхушку ствола, обтесал, до шнуру выпрямляя,
Ровно и гладко; затем, основанье сверлом пробуравив
С самого верха до низа, до корня крепкой маслины,
Ножки кровати на нем утвердил, а кровать разукрасил
Золотой и серебром, драгоценной костью слоновой,
После воловьим ремнем обтянул, как пурпур сиявшим.
Тайну кровати, жена, тебе объясняю, не зная,
Все ли еще на месте стоит, иль ее переставил
Кто либо, корень маслины широкой внизу перерезав.»
Кончил. У ней задрожали колени и милое сердце,
Тайну едва услыхала, какую он точно, поведав.
Слезы лия, поспешила к нему, обвила Одиссею
Шею руками и, в голову мужа целуя, сказала:
«О, не сердись на меня, Одиссей! Ты в делах ведь во всяких
Был разумнее всех. Позавидовав нам, что мы оба466
Можем от зрелости ранней дойти до старости полной,
Боги несчастие нам обоим послали за это.
Ты же теперь на меня не сердись, не брани, что не сразу
Я обошлася с тобою приветливо, видя впервые,
Ибо душа у меня в груди постоянно страшилась,
Как бы не обманул меня какой-либо пришлый:
Много ведь есть людей, замышляющих злое коварство.
И аргивянка Елена, Зевсова дочь, с чужеземцем
Ложа любви разделять не решилась бы, если бы только
Знала она, что ее Аресовы дети ахейцы
Снова назад увезут в дорогую отчую землю:
Бог толкнул ее на это постыдное дело;
Взвесила лишь потом ужасное то ослепленье,
Бедствия из-за которого всех нас постигли впервые.
После того как теперь перечислил признаки ясно
Нашего ложа, его человек ни единый не видел,
Видели ты лишь да я и дочь Автора, наша рабыня,
Та, что отец подарил мне, когда я сюда отъезжала:
В спалыге крепкие двери она сторожит постоянно –
Ты совсем убедил мою непреклонную душу!»
Кончила, в нем пробудив еще больше желания плача;
В плаче держал он в объятьях свою жену дорогую.
Как бывает желанной земля для плывущих по морю,
Если прекрасное судно, волнами гонимое бури
Сильной, уже сокрушил Посейдон в бушующем море;
Лишь немногим на сушу приплыть удалось и избегнуть
Смерти в пучине морской, хоть с тиной, засрхшей на коже;
В радости сильной, что смерти избегли, на землю вступают, –
Так показался желанным ей муж, лишь его увидала:
Выпустить с шеи его белых рук не могла Пенелопа.
Плачущих их бы застала Заря розоперстая, если б
Дочь совоокая Зевса тогда не решила иначе:
Ночь задержала надолго, Заре приказав златотронной
Быть в Океане пока, не позволив запрячь быстроногих,
Свет несущих на землю коней Фаэтона и Лампа,
Кои быстро провозят Зарю по высокому небу.
Тут Одиссей многохитрый к своей обратился супруге:
«О жена! Далеко ведь еще до конца испытаний
Всех: впереди труда напряженного будет немало,
Много еще предстоит, чтобы все совершить, что мне надо.
Так мне когда-то душа Тиресия старца сказала
В тот самый день, когда спускался я в область Аида,
Чтобы узнать о возврате своем и спутников милых.
Но пора нам уже на ложе итти, чтобы сладким
Сном насладиться вполне, уснуть, отдохнуть и забыться.»
Многоразумная так сказала ему Пенелопа:
Мягкое ложе тебе готово, когда пожелаешь,
После того как тебе позволили боги вернуться
В дом свой, строенный крепко, в свою дорогую отчизну.
Раз уж обдумал ты сам, внушенье имея от бога467,
Мне о борьбе предстоящей теперь же скажи: я сама ведь
Эту борьбу испытаю, и раньше узнать – пригодится.»
Ей отвечая на это, сказал Одиссей хитроумный:
«Странная! Снова зачем ты велишь, побуждал столь сильно,
Мне говорить? Но все же скажу, ничего не скрывая.
Радости ты не услышишь, и мне самому ведь не будет
Радости: по городам и местам, сказал он, придется468
Мне по многим пройти, с веслом на плече корабельном
Снова в дорогу итти, покуда людей я не встречу469,
Вовсе не знающих моря и пищи своей не солящих;
Как судов краснобоких совсем не видали те люди,
Так и сработанных весел, что крылья судам заменяют.
Признак сказал он, легко узнаваемый, каждому ясный:
Если какой-либо путник, со мной повстречавшийся, спросит,
Что за лопату несу у себя на плече на блестящем, –
Туг могу я воткнуть весло корабельное в землю
И принести Посейдону владыке священную жертву,
Прежде барана, вола и самца-кабана напоследок;
После, вернувшись домой, совершить гекатомбы святые
Всем по порядку богам, Олимпийцам бессмертным, какие
Небом широким владеют. На море меня, говорил он,
Смерть не настигнет, но дома; достигшего старости светлой,
В полном довольстве, толпой окруженного граждан счастливых.
Мне говорил он, что это исполнится все, как сказал он.»
Многоразумная так ему Пенелопа сказала:
«Если тебя доведут до блаженной старости боги,
Можно надеяться, значит, что злого избегнуть удастся.»
Так друг с другом они тогда о таком говорили.
Временем тем Эвринома с кормилицей ложе постлали,
Факел держа, и мягким его одеялом покрыли.
Но, когда разостлали, проворно работая, ложе470
Мягкое в комнату спать пошла Эвриклея старуха.
Их при отходе ко сну повела Эвринома служанка
В спальню, держа в руках разгоревшийся ярко светильник.
К ложу когда привела их, вернулась обратно. Они же
С радостью снова легли на привычное брачное ложе471.
Тою порой Телемах с Филотием и свинопасом,
Пляску свою и рабынь прекратив, успокоили ноги,
Сами же спать легли, разойдясь по темному дому.
Оба супруга, когда насладились любовью приятной,
Стали затем наслаждаться беседой. Жена рассказала,
Сколько она, Пенелопа пресветлая, вынесла в доме472,
Дерзкую видя толпу своих женихов постоянно,
Как истребляли; они коров и овец, и баранов,
Резали их для себя, как сосуды с вином порожнили.
Ей Одиссей, питомец Зевса, рассказывал, сколько
Бедствий другим причинил и сколько сам перенес их.
Слушая долгий рассказ, наслаждалась она, и не прежде
Сон ей спустился на веки, чем он обо всем рассказал, ей.
Начал рассказ он, как прежде всего победил он киконов473,
Как в плодородный край попал мужей-лотофагов,
Сколько циклоп натворил им и как отомстил он за славных
Спутников, коих пожрал Полифем без всякой пощады;
Как он прибыл к Эолу и гостеприимно был принят
Им и отправлен домой. Но судьбой не назначено было,
Чтобы отчизны достиг он. Как буря опять их угнала,
Стонущих сильно, и долго носила по рыбному морю;
Как на своих судах в Телепил лестригонский попал он,
Где и суда их погибли, и спутники в поножах пышных
Все, Одиссей лишь бежал на своем корабле чернобоком.
После того рассказал о коварном волшебстве Цирцеи,
Далее – как он приехал на судне многовесельном
В мрачную область Аида, чтоб душу Тиресия старца,
Родом из Фив, расспросить; как тени там спутников видел,
Также и матери, с детства его воспитавшей в отчизне;
Как сладкозвучное пенье сирен услышал, как ехал474
Мимо блуждающих скал и страшных Харибды и Сциллы,
Мимо которых никто никогда без вреда не проехал;
Как священных коров Гелиоса спутники съели,
Как за это Зевс громовержец на быстрое судно
Пламя молнии бросил, и спутники все утонули,
Только один Он тогда от Кер и от гибели спасся;
Как на Огигию остров попал он к нимфе Калипсо,
Как та пыталась его задерживать в гроте глубоком,
Страстно стремясь, чтобы был ей супругом, ему обещая
Сделать бессмертным его, никогда не стареющим. Все же
Душу в груди у него никогда не прельстила и этим.
Как он затем к феакам попал, одолев много бедствий475,
Как они его от души, как бога, почтили,
В землю родную его отвезли на судне глубоком.
Меди, золота много и разных одежд подарили.
Повестью этой последней закончил рассказ он, и сладким
Сном, разрешающим душу от всяких забот, усыплен был476.
Тут совоокая дева Афина другое решила:
Лишь убедилась она, что вполне Одиссей насладился,
Душу насытил свою как сном, так и ложем супруги,
Утра богиню послав золотую из вод Океана,
Свет повелела нести для людей. Одиссей не замедлил
С мягкого ложа подняться и слово сказал он супруге:
«Множеством бедствий тяжелых, жена, мы насытились оба,
Ты, действительно, здесь, о моем возвращении плача
Многозаботном; меня ж, хоть сильно домой я стремился,
Зевс и боги другие вдали от отчизны держали.
Так как мы оба уже долгожданного ложа достигли,
Ты об имуществе нашем, что в доме, теперь позаботься,
Я же о том, чтобы скот, истребленный уже женихами,
Был возмещен: немало назад вернут мне ахейцы,
Много сам отберу, пока не заполню загонов477.
В поле и в сад, изобильный деревьями, скоро пойду я,
Чтобы увидеть отца благородного: он обо мне ведь
Сильно скорбел; а тебе, хоть сама ты умна, поручаю478:
Солнце едва лишь на небе взойдет, как по городу тотчас
Слухи о женихах, мной убитых, везде разнесутся.
В верхний поднявшись покой со своими служанками, там ты
Смирно сиди, не гляди на других, не вступай в разговоры.»
Кончив, на плечи надел он свое боевое оружье
И, разбудив Телемаха, Филотия и свинопаса,
Дал приказание взять им оружье Аресово в руки.
Те подчинились и медным оруждем вооружились.
Двери открыли они, пошли во главе с Одиссеем479.
Солнечным светом земля осветилась уже, но Афина,
Тьмою ночной окружив их, из города вывела быстро.

Двадцать четвертая песня

Заключение мира.
(40-й день)
I.Души убитых женихов1-204
1.Гермес – проводник душ1
2.Тени Ахиллеса и Агамемнона15
3.Души женихов и тень Агамемнона99
II.Одиссей и другие в саду205-226
III.Взаимное испытание Лаэрта и Одиссея226-360
1.Встреча с отцом226
2.Испытание Лаэрта Одиссеем234
3.Испытание Одиссея Лаэртом327
IV.Обед с верными друзьями и рабами361-412
1.Превращение Лаэрта361
2.Встреча с верными рабами386
V.Междоусобная война и мир413-548
1.Сожжение трупов женихов413
2.Собрание на площади420
3.Вооруженное восстание463
4.Решение Зевса472
5.Вооруженное столкновение489
6.Миротворная Афина541

Души мужей женихов Гермес Килленский в то время480
Вызвал, жезл держа в руках золотой превосходный:
Смертным людям он этим жезлом глаза усыпляет481,
Им же будит уснувших людей, когда что желает.
Двигая им, он вел их, и шли с шуршанием души.
Словно в пещере, в углах, шелестят летучие мыши,
Если одна отрывается вдруг от утеса, другие
Все зашуршат, летая, держась одна за другую, –
С шелестом двигались так их души по темной дороге
Вслед за Гермесом, людей благодетелем; возле теченья
Шли Океана и возле Левкадской скалы дроходили482,
Возле ворот Гелиоса и места, где сны обитают483.
Так подвигаясь, быстро пришли к Асфоделову лугу,
Где находятся души умерших, их призраки-тени.
Душу встретили там Ахиллеса Пелида с Патроклом
Рядом и там же нашли беспорочного тень Антилоха,
Также Аякса, который среди всех прочих данайцев
Первым был после сына Пелея по виду, осанке.
Так собирались они вокруг Ахиллеса. К ним скоро
Близко пришла и тень Агамемнона, сына Атрея484,
Скорбная; следом другие пришли, которые вместе
В доме Эгиста погибли, настигнуты жребием смерти.
Первой душа Пелейона сказала Атрееву сычу:
«Мы, сын Атрея, считали, что громоигрателю Зевсу
Был ты всегда из героев других намного милее,
Ибо тебе подчинялись могучие многие мужи
В области Трои, где столько беды претерпели ахейцы485.
Но и тебе, оказалось, пришлось испытать и достигнуть
Участи гибельной, коей никто не избег из рожденных.
Лучше было бы, если бы великой властью такою
Распологая, нашел ты свой смертный конец возле Трои:
В память твою панахейцы тогда курган бы воздвигли486,
В будущем был бы и сын твой великою славой покрытым!
Но присужден был тебе конец наиболее жалкий487
Так душа Атрида ответила сыну Пелея:
«О Ахиллес, сын Пелея, подобный богам! Ты счастливей,
Ибо убит был далеко от Аргоса, в Трое, кругом же
Лучшие дети троян и ахейцев, сражаясь за труп твой,
Падали густо, а ты, позабыв о сражениях, вихрем488
Пыли покрытый, громадный, лежал, широко распростершись;
Мы же сражались весь день до конца, прекращать не хотели
Биться, пока сам Зевс не закончил сражения вихрем.
Тою порой мы тебя к кораблям унесли с поля битвы,
Там положили на ложе; отмыли прекрасное тело
Теплой водою, маслом натерли и много горячих489
Слез проливали данайцы у тела и волосы стригли.
Мать же твоя с морскими богинями-нимфами вместе,
Лишь услыхала известье печальное, громкие вопли
Подняли в море, и ужас тогда охватил всех ахейцев:
Быстро вскочили они и к судам бы кривым побежали,
Если бы их не успел удержать многоопытный старец
Нестор, который всегда был подателем лучших советов.
Он благосклонно ко всем обратился с такими словами:
«Стойте, сыны аргивян, удержитесь на месте, ахейцы!
Это – бессмертная мать Ахиллеса приходит из моря
С нимфами вместе морскими, чтоб сына умершего видеть!»
Так, убедив не бояться, на месте их всех удержал он.
Дочери старца морского твой труп окружили сейчас же,
Плакали горько, тебя облачая в нетленное платье;
Музы, все девять, в черед голосами прекрасными пели
Скорбную песнь, и тогда не мог ни один аргивянин490
Слез удержать: их настолько расстрогали звучные музы!
Целых семнадцать ночей и дней над тобой продолжали
Плачи смертные люди и боги бессмертные вместе;
В день восемнадцатый лишь на костер возложили мы тело,
Много волов криворогих и жирных баранов зарезав.
Был на костре ты сожжен с одеждой божественной, с маслом491
Многим и медом сладким, и многие мужи ахейцы
Двигались в медном оружье, горящий костер обходили
Пешие, на колесницах, великий шум поднимая492.
Но лишь тебя истребило свяшенное пламя Гефеста,
Белые кости твои собрали с ранней зарею,
Частым вином их полили и маслом, а мать золотую
Урну дала, Диониса подарок ей; сделал ту урну
Славный мастер Гефест, как мать нам твоя объяснила.
Белые кости твои лежат, Ахиллес беспорочный,
Вместе с костями Патрокла, Менетия сына; отдельно
Кости лежат Антилоха, которого всех наиболыне
Ты из друзей остальных любил после смерти Патрокла.
Мы, аргивяне, всем станом воинственным нашим над урной
Славный высокий курган возвели на мысу, что далеко
В ширь Геллеспонта вдается, чтоб с моря широкого виден
Издали был он уже и не только тем людям, какие
Ныне живут на земле, но и нашим далеким потомкам.
Вынесла мать награды прекрасные для состязаний,
Выпросив их у богов, и поставила их в середине.
Ты хоть не редко на играх бывал похоронных и знаешь,
Чествуют как басилеев умерших, мужей и героев,
Как состязаться идут молодые, покрытые медью, –
Все-таки ты изумился б, увидев, какие награды
Вынесла в память твою белоногая матерь Фетида,
Взяв у богов, потому что и прежде ты был их любимцем.
Ныне, хоть умер уже, но прежняя слава осталась:
Слава твоя, Ахиллес, навсегда средь людей сохранится!
Мне же какая в том радость, что эту войну я закончил,
Ибо Зевс присудил мне, едва лишь вернусь я в отчизну,
Жалкую гибель от рук неверной жены и Эгиста!»
Так друг с другом они об этом тогда говорили.
Вестник Аргоубийца тем временем к ним приближался,
Души ведя женихов, убитых рукой Одиссея.
Оба они, с изумленьем их видя, пошли к ним навстречу.
Тень Агамемнона, сына Атрея, сразу узнала
Славного Амфимедона, Мелания милого сына,
Ибо гостил он когда-то в дому у него на Итаке.
Первой к нему обратилась Атрида душа и сказала:
«Амфимедон! Почему вы спустились в темную землю,
Лучшие сверстники? Если б желал кто собрать наилучших
В городе, вряд ли нашел бы других он славнее и лучше!
Или вас Посейдон укротил на судах мореходных,
Двинув свирепые ветры на вас и высокие волны?
Или где-то на суше враги вас убили, когда вы
Стадо прекрасное их угоняли, волов и баранов?
Или когда вы напали на город, чтоб женщин похитить?
Мне на вопросы ответь, ибо дружбой с тобою горжусь я.
Разве не помнишь меня, как приехал я к вам с Менелаем,
Братом божественным, чтобы поднять на войну Одиссея,
Следовать с нами и плыть в Илион на судах многоместных?
Месяц мы ездили весь по широкому морю, пока мы
Уговорили его, сокрушителя стен Одиссея.»
Сыну Атрея душа ответила Амфимедона:
Сын Атрея славнейший, владыка мужей Агамемнон493!
Зевса питомец! Я помню о всем, что теперь ты сказал мне.
Все я тебе объясню подробно и верно о смертном
Нашем конце злополучном, какой нам достался на долю.
Сватались мы за жену Одиссея, не бывшего дома
С давних уж пор; она, замыслив нам черную гибель,
В брак ненавистный вступить не желая, его не отвергла.
Новую хитрость еще придумала в мыслях коварно494:
В комнате стан громадный поставила, ткать принялася
Тонкий и длинный покров, передать не замедлив нам тотчас:
«О женихи молодые! Хоть нет в живых Одиссея,
Все ж обождите, не очень спешите со свадьбой, пока я
Кончу покров, чтобы пряжа моя не пропала без пользы:
Саван герою Лаэрту на случай конца рокового,
Горестной смерти (она во весь рост человека уложит),
Чтобы меня не могла ни одна из ахеянок женщин
В том упрекать, что лежит без савана много добывший.»
Так убеждала, и мы благодушно ей подчинились.
Днями после того за великою тканью стояла,
Ночью же, факелы лишь зажигали, ее распускала.
Хитростью целых три года скрывала обман от ахейцев,
В год же четвертый, когда миновали последние сроки,
Много исполнилось дней, закончилось месяцев много,
Нам сообщила служанка, которая знала об этом:
Ночью за распусканьем покрова ее мы настигли495,
После чего поневоле пришлось ей закончить работу.
Но как только она показала из сотканной ткани
Вымытый чистый покров, как луна или солнце сиявший,
Вдруг Одиссея привел к нам какой-то демон зловредный:
В дальнее поле пришел он к живущему там свинопасу.
Сын Одиссея, прибыв из песчаного Пилоса морем,
Тоже явился туда, чтоб отца богоравного видеть.
Оба они, женихам замыслив злую погибель,
В город пришли многославный, не вместе однако, но порознь:
Раньше пришел к себе Телемах, Одиссей же, покрытый
Грязным лохмотьем на теле, похожий на нищего старца,
Был свинопасом Эвмеем туда приведен позднее496.
В рубище жалком пришел Одиссей, опираясь на скипетр.
В виде таком из наших никто не узнал Одиссея,
Возрастом старшие даже: настолько внезапно пришел он.
Мы и ругали его, и всем, что попало, швыряли.
В доме своем находясь, до поры он сносил оскорбленья,
Вытерпел все он в душе, как ни сильно его мы бранили.
Воля державного Зевса когда лишь ему повелела,
Взял он тогда с Телемахом в дому боевое оружье497,
Вынес его в кладовую, запорами крепкими запер.
После, великую хитрость замыслив, супруге велел он
Вынести лук женихам, топоры из железа седого,
Чтоб состязанье для нас явилось началом убийства.
Но тетиву натянуть никому не пришлось из ахейцев:
Лук оказался тугим, далеко нехватило нам силы.
Но когда этот лук попал в Одиссеевы руки,
Все мы, действительно, громко ругаясь, тогда закричали,
Чтобы лука ему не давать, хоть и очень хотел он.
Лишь Телемах, ободряя его, настоял, чтобы взял он.
Взял его тогда Одиссей многоопытный в руки:
Лук натянув без усилий, попал он стрелой сквозь отверстья498,
Прыгнул и встал у порога, и высыпал быстрые стрелы;
Грозно взглянув, он стрелу в басилея пустил Антиноя,
После расстреливать стал стрелами, несущими боли,
Прямо нацелившись, всех остальных, и те падали густо.
Ясным казалось тогда, что ему божество помогает,
Ибо, кого ни хотел он стрелою настигнуть в палате,
В голову каждому он попадал, и в палате поднялся499
Раненых стон безобразный, и пол весь кровью залился.
Так, Агамемнон, тогда мы погибли, трупы же наши
В доме лежат Одиссея, не прибраны до сих пор, ибо
Наши родные об этом еще не узнали, иначе
Кровь отмыли бы с ран, положили бы трупы на ложе,
Горько оплакали б нас, ибо в этом умершему почесть.»
Амфимедону в ответ сказала душа Атрейона:
Многоразумный, счастливый во всем Одиссей, сын Лаэрта,
Ибо в жены себе добронравную взял Пенелопу500!
О, какие в душе у нее благородные мысли!
Дочь беспорочная старца Икария верной осталась
Мужу законному! Слава о ней никогда не погибнет:
Ъ честь Пенелопы разумной, ее добродетели сложат
Боги чудесные песни, и петь их будут потомки.
Дочери злой Тиндарея, преступнице, смерти предавшей
Мужа законного, песня ужасная создана будет,
Ей позор принесет и беславье и тенью заденет
Женщин других, даже тех, что себя хорошо соблюдают501
Так об этом они тогда говорили друг с другом,
Стоя в Аидовом доме, в большой глубине под землею.
Те ж, во главе с Одиссем, покинули город и скоро
Поля достигли. Лаэрт приобрел это поле когда-то,
Много на нем потрудившись, его хорошо обработал.
Дом его был там построен, палатки его окружали;
В этих палатках рабы для него выполняли работы,
В них отдыхали и ели, и ночи свои проводили.
Там старуха жила сицилиянка; женщина эта
Старца кормила, ходила за ним, заботилась много.
К дому придя, Одиссей к пастухам обратился и к сыну:
«В этот дом, хорошо построенный, внутрь заходите,
Самую лучшую быстро свинью заколите к обеду;
Я же теперь испытать отца моего отправляюсь,
Может ли он меня узнать, глазами увидев, –
Иль не узнает уже, ибо долго в отсутствии был я.»
Так велел он рабам и оружие дал им Ареса;
Те не замедлили тотчас отправиться в дом. Одиссей же
Ближе к саду пошел многоплодному, чтобы увидеть
В нем отца, но войдя в виноградник большой, не нашел там502
Долия, ни его сыновей, ни рабов, потому-что
Всех их Долий увел, и они терновый кустарник
Где-то теперь собирали – для сада сделать ограду.
Встретил в саду лишь отца своего дорогого: отросток
Там он окапывал; жалкий хитон залатанный, старый
Весь у него был испачкан, в коленях подвязаны были,
Чтоб не царапало их, надколенники кожи воловьей;
Были еще на руках рукавицы, от терний защита,
Сверху на голове козий шлем, усугубивший внешность
Жалкую. Светлый тогда Одиссей, отца лишь увидел,
Многопечального видом, согбенного старостью злою,
Встал под высокой грушей и, слезы из глаз проливая,
В мыслях своих и в душе обдумывать начал, колеблясь,
Поцеловать ли ему и обнять отца, и подробно
Все рассказать, как в свою вернулся отчую землю,
Или сначала его испытать, расспросивши подробно.
Так размыслив об этом, признал, что полезнее будет,
Если, слегка побранив, испытает насмешливым словом.
Так вознамерясь, к нему Одиссей направился светлый.
Голову вниз опустив, окапывал старец отросток.
Близко к нему подошел блистательный сын и промолвил:
«Старец! Ухаживать здесь хорошо ты умеешь за садом,
Опытен в этом ты, обо всем позаботился много;
Полный порядок в кустах смоковниц и лоз виноградных,
В грушах, в деревьях других, в огородине всякой по саду.
Но и другое скажу я тебе, ты ж без гнева послушай:
Ты о себе совсем не заботишься: будучи старым,
Весь ты в грязи, на тебе безобразно худая одежда.
Вряд ли за лень твой хозяин совсем о тебе не печется.
Рабского, кроме того, в тебе ничего я не вижу:
Видом, осанкою ты басилею скорее подобен.
Кажешься ты похожим на старца, который, помывшись,
Пищей насытясь вполне, наслаждается отдыхом сладким.
Ну же, скажи без утайки, по правде по всей мне поведай,
Чей ты раб, кто хозяин, о чьем ты заботишься саде?
Мне и о том скажи откровенно, чтоб знал хорошо я,
Правда ль, что я на Итаку попал, как об этом сказал мне
Тот человек, с которым я встретился здесь по приезде.
Он говорить не хотел благосклонно, не стал терпеливо
Слушать мои все вопросы, какие задать мне хотелось;
Я о друге желал расспросить, существует ли здесь он,
Жив ли еще или умер уже, пребывает в Аиде503?
Выслушай прежде, о чем разузнать мне хотелось бы очень;
Дружен когда-то я был у себя на родине с мужем,
В дом пришедшим ко мне: ни один другой из живущих
В землях далеких гость никогда не бывал мне милее;
Родом своим с Итаки гордился и мне говорил он,
Будто его был отцом Лаэрт, сын Аркесия старца.
В доме своем я его хорошо принимал, угощая
Всем, потому что припасов в дому в изобилии было.
Дал я дары ему, как давать подобает их гостю:
Золота ценного прежде всего я дал семь талантов,
Чан серебряный также, цветами украшенный, дал я,
Дал двенадцать плащей обиходных и столько ж накидок504,
Столько же праздничных верхних одежд и столько же нижних;
Женщин, кроме того, в рукодельных работах искусных,
Дал четырех красивых, на выбор их взять предоставив.»
Слезы из глаз проливая, ответил на это родитель:
«Странник, действительно ты на земле, о которой спросил ты
Властвуют здесь теперь нечестивые, дерзкие люди.
Все подарки ему, оказалось, дарил ты напрасно.
Если б его на Итаке живым нашел ты, тогда бы
Он тебя хорошо отдарил, снарядил бы, конечно,
В отчую землю твою, как гостей отправлять подобает.
Ну же, скажи мне по правде, поведай о том откровенно,
Сколько лет миновало со времени, как принимал ты
Милым гостем его, моего несчастного сына,
Скорби достойного? Или вдали от родных и отчизны
В море где-либо рыбы пожрали его? Иль на суше
Дикие звери? Иль стал он добычею птиц? Не оплачет
Сына, покрыв покрывалом, отец, его породивший,
Так и жена Пенелопа разумная, с веном богатым,
Как подобает, на смертном одре его не оплачет,
Глаз не закроет ему, не окажет умершему чести!
Мне и о том по правде скажи, чтобы знал хорошо я,
Кто ты? Где город, в котором отец твой и мать проживают?
Где стоит корабль, на Итаку тебя перевезший?
Спутники где твои? Иль на судне чужом ты, быть может,
Прибыл сюда, и затем корабельщики дальше уплыли?»
Так отвечая отцу, сказал Одиссей многохитрый:
«Я на вопросы твои отвечу вполне откровенно:
Родом я из Алибанта, где домом богатым владею;
Сын я владыки Афейда, а дед Полипемоном звался;
Имя мое Эперит. По морям от Сикании демон
Гнал меня и сюда поневоле заставил приехать.
Втащено судно мое на сушу, отсюда далеко.
Пятый год уж идет, когда Одиссей злополучный
Землю родную мою покинул, сюда направляясь;
Справа летевшие птицы, ему предвещали дорогу
Благополучную; радуясь, я провожал Одиссея,
Радуясь, сам уезжал он: мы оба питали надежду
Снова бывать друг у друга в гостях и дарами меняться.»
Так он ответил. Лаэрта окутала темная туча
Скорби: схватил он руками обеими грязного праха,
Голову им он седую осыпал и громко стонать стал.
Тут взволновалась душа Одиссея, острое чувство
В ноздри проникло, как только таким отца он увидел:
Поцеловал он его, подскочив, и обнял, и воскликнул:
«Вот, мой отец, я тот самый твой сын, о котором спросил ты!
Лишь через двадцать лет я вернулся в отцовскую землю!
Но удержись от плача и слез, и жалобных стонов;
Все тебе расскажу, как ни нужно теперь торопиться:
В нашем доме убил я вчера женихов Пенелопы,
Им отомстил за обиды, за злые дела и бесчинства»
Слово сказал Лаэрт, отвечая так Одиссею:
Рели действительно ты мой сын и домой возвратился,
Ясный какой-либо знак покажи, чтобы мне убедиться.»
Так отвечая на это, сказал Одиссей многохитрый:
«Прежде всего рубец вот этот видишь глазами,
Мне нанесенный белым клыком кабана на Парнасе
В пору, когда был я послан тобою и матерью милой
В дом к Автолику, деду по матери, чтобы подарки
Взять у него; обещал их выдать мне, если приеду.
Дальше – в этом саду перечислю тебе я деревья
Все, что когда-то ребенку ты мне подарил, как бежал я
Вслед за тобою по саду, прося говорить их названья;
Каждое дерево ты, по просьбе моей, называл мне:
Десять яблонь дал мне, а груш тринадцать назначил,
Выделил сорок смоковниц и дать обещал пятьдесят мне
Лоз виноградных, на коих всегда виноградины зреют,
Ягоды разного сорта, в то время как Зевсовы, Оры
Сверху на них проливают лучи золотистого солнца.»
Кончил. У старца ослабли колени и милое сердце505,
Ибо он знаки признал, что ему пришлец перечислил:
Милого сына обвил он руками, а многострадальный
Светлый герой Одиссей прижал изнемогшего старца
К сердцу. Старец, едва перевел дыханье, собрался
С силой и снова сказал Одиссею, словами меняясь:
«Зевс отец! Существуют еще на высоком Олимпе
Боги, коль женихам отомстили за их преступленья!
В сердце однако своем боюсь теперь чрезвычайно,
Как бы скоро сюда не пришли итакийцы, известий
Всюду по городам кефалленцев не распустили!»
Снова, ему отвечая, сказал Одиссей многомудрый:
«Будь спокоен! Об этом совсем не заботься нисколько.
Лучше отправимся в дом, находящийся близко от сада,
Ибо туда Телемаха с коровником и свинопасом
Я отправил обед приготовить как можно скорее.»
Так побеседовав, к дому прекрасному двинулись оба.
В дом, хорошо населенный, придя, Телемаха нашли в нем;
С ним был Эвмей свинопас, а также коровник Филотий:
Мясо они разрезали, вино разбавляли водою.
Тою порою раба сицилиянка в доме помыла
Старца Лаэрта и маслом оливковым после натерла,
Плащ набросила сверху. Тогда богиня Афина,
Близко к нему подойдя, увеличила пастыря войска
В росте и сделала крепче его по наружному виду:
Вышел таким, он из ванны, что сын его удивился,
Видя, что стал он теперь на бессмертного бога похожим.
Он обратился к отцу и сказал крылатое слово:
«О мой отец! В самом деле, какой-либо бог вечносущий
Сделал виднее тебя и крепче по виду и стану506
Так на это ему сказал рассудительный старец:
«Если б, о Зевс-отец, властелин Аполлон и Афина,
Был я таким, как раньше, когда, приведя кефалленцев,
Я на морском берегу хорошо построенный город
Нерикос взял в бою, – коль вчера таким же я был бы
И боевое оружье имел на плечах, о, тогда бы
Я защитил тебя, женихам я согнул бы колени
Многим в нашей палате, и сам ты в душе взликовал бы.»
Так о многом они тогда говорили друг с другом.
Те же, как только обед приготовили, кончив работу,
Сели справа в порядке за стол на стулья и кресла:
Пищей они насладиться готовились. Вскорости старый
Долий, сюда же войдя, подошел с сыновьями своими;
Их утомила работа, когда, к ним придя, позвала их
В дом сицилиянка; эта раба сыновей воспитала
И за отцом их, в старость пришедшим, усердно ходила.
Лишь увидали они Одиссея, сейчас же признали:
Встали в сильном они изумленьи пред ним. Одиссей же
С ласковым словом ко всем им тогда обратился и молвил:
«Старец, обедать садись и совсем позабудь изумляться,
Ибо мы в доме этом давно сидим, с нетерпеньем
Вас ожидая: хотим за обед приниматься скорее.»
Кончил он. Долий же, руки свои к Одиссею простерши507,
Взял ОДиссееву руку и поцеловал возле кисти,
Сам обратился к нему и сказал крылатое слово:
«Милый, столь сильно желанный! Вернулся ты к нам наконец-то!
Мы уж отчаялись ждать, но тебя привели сами боги!
Будь же здоров, и счастье тебе пусть боги даруют!
Мне по истинной правде скажи, чтобы знал хорошо я,
Верно ль твоя Пенелопа разумная знает о том, что
Ты вернулся сюда, иль известие нужно послать ей?»
Так отвечая на это, сказал Одиссей многомудрый:
«Знает, старец, она беспокоишься ты понапрасну.»
Так ответил, и старец на стуле прекрасном уселся.
Вслед за отцом его сыновья приветствовать стали
Громко словами, равно Одиссея касаясь руками.
Справа в порядке к столу за родителем Долием сели,
Все затем за столом наслаждались обильным обедом.
Между тем вестница Осса по городу всюду проникла,
Слух разгласив о конце женихов, об ужасной их смерти:
Люди с разных концов собирались, услышав об этом,
С воплями дом Одиссея они окружили. Из дома
Вынесли трупы, предали сожжению каждый отдельно,
Тех же, кои в разных других городах проживали,
Всех внесли на суда, поручив морякам развезти их;
Сами на площадь пошли толпой, с опечаленным сердцем.
Только собрались и полным собрание их оказалось,
Встал посредине Эвпейт и слово сказал им такое;
Сын его Антиной был убит Одиссеем пресветлым
Первый, и душу Эвпейта глубокая скорбь охватила;
Слезы о нем проливая, сказал он, ко всем обратившись:
«Други! Действительно, муж тот великое зло причинил нам,
Ибо одних он смелых увез на судах многоместных,
После же всех погубил, и кривые суда, и ахейцев,
Сам же вернулся и лучших других погубил кефалленцев.
Ну же, прежде чем в Пилос успеет он быстро уехать
Или же скрыться в Элиду, эпейскую светлую область,
Быстро идем на него, чтоб стыда избежать от потомков,
Ибо, услышав об этом, потомки нас обесславят508;
Самая жизнь мне тогда опостылеет, если за братьев
И сыновей отомстить не решимся убийцам! Хочу я
Лучше скорей умереть, средь погибших родных находиться!
Двинемся быстро на них, чтобы те бежать не успели!»
Так со слезами сказал, сострадание вызвав в ахейцах.
Близко Медон подошел и Фемий, певец богоравный:
Оба оставили дом Одиссея, лишь сон их покинул.
Встали они посредине, во всех изумление вызвав.
К ним хорошо понимавший Медон обратился со словом:
«Вас я прошу, итакийцы, послушать меня: Одиссей ведь,
Воле бессмертных богов подчиняясь, расправу замыслил;
Сам я бессмертного бога, к нему подошедшего, видел:
Видом своим совершенно на Ментора был он похожим;
Бог вечносущий то был, появлявшийся пред Одиссеем,
То подбодряя его, то стремглав по зале бросаясь,
Чем смущал женихов, и те падали друг возле друга!»
Так он сказал им, и все были страхом охвачены бледным509.
Старый герой Галиферс Масторид ко всем обратился;
Он лишь один между ними судить был способен разумно.
К ним он ко всем обратился и слово сказал благосклонно510:
«Вас, итакийцы, прошу я послушать меня, что скажу вам;
Только по слабости вашей, друзья, приключилось все это:
Ментора, пастыря войск, и меня не хотели вы слушать,
Как не хотели своих сыновей удержать от безумства,
Кои великое зло по глупости сами творили,
Дом раззоряя его, обходясь обидно с супругой
Лучшего мужа, надеясь, что он никогда не вернется.
Слушайте: вам я скажу, как нужно теперь поступать нам:
Мы не можем итти на него, погибнем иначе!»
Кончил. Вскочила тогда половина их большая с криком
Громким. Все остальные однако на месте остались.
Тем не понравилась речь Галиферса; они подчинились
Слову Эвпейта и быстро рассеялись вооружиться.
Спешно облекши себя ослепительным медным оружьем,
Снова собрались они у просторного города вместе.
Их вождем был Эвпейт; по глупости их убеждал он,
Чтобы за смерть отомстить любимого сына; не ведал
Он, что и сам не вернется, конец найдет свой и гибель.
В это же время Афина сказала Крониону Зевсу:
«О наш родитель Кронид, величайший из всех властелинов!
Мне на вопрос мой ответь, чем кончить замыслил их распрю?
Злую ль продолжишь войну и смятенье битвы ужасной,
Или же мир установишь меж той и другой стороною?»
Зевс, облаков собиратель, сказал, отвечая Афине:
«Милая дочь! Почему ты расспрашивать стала об этом?
Ты своим ведь умом сама замыслила, чтобы
Им отомстил Одиссей, в дорогую отчизну вернувшись.
Делай, как хочешь, а я разъясню, как случится все это:
Выполнит месть Одиссей благородный, и мы, закрепивши
Верными клятвами то, что всегда басилеем он будет,
Сделаем так, чтоб они о смерти близких забыли,
Снова между ним и другими любовь установим,
Дружбу и мир, и во всем изобилие будет, как прежде.»
Так сказал. Ободрилась Афина: и раньше на землю
Рвалась она, теперь же легко умчалась с Олимпа.
Пищей приятной когда насладилися, сколько хотели,
Светлый тогда Одиссей многоопытный дал приказанье:
«Кто либо выйди взглянуть, против нас не подходят ли близко?»
Кончил. Сын Долия вышел исполнить приказ Одиссея;
Встал у порога и, видя, что те подходили уж близко,
Тотчас об этом сказал Одиссею крылатое слово:
«Близко подходят они. За оружье возьмемся скорее!»
Так сообщил он, и все поспешили в оружье облечься;
Четверо встали вокруг Одиссея и шесть сыновей, все
Долия, сам он седьмым и Лаэрт, хоть и оба седые,
Вооружились: нужда поневоле заставила старых.
Медью блестящею тело едва на себе лишь покрыли,
Двери раскрыли и вышли они, впереди с Одиссеем.
К вышедшим Зевсова дочь Афина приблизилась быстро,
Голосом, видом своим уподобившись Ментору старцу.
Лишь увидел ее Одиссей, был обрадован сильно,
Слово сейчас же сказал Телемаху, любимому сыну511:
«О Телемах, ты и сам, без сомнения, вступишь лишь в битву,
С лучшими в доблести будешь мужами меряться силой,
Скоро увидишь, что ты не бесчестишь меня, как и предков:
Силой, отвагой в бою мы и прежде всегда выделялись!»
Так в ответ отцу Телемах рассудительный молвил:
«Если в душе пожелаешь, отец мой, то сам ты увидишь512;
Рода нашего я, как сказал ты, не опозорю!»
Так он сказал, и Лаэрт на радости словр промолвил:
«День этот, милые боги, счастливый мне выпал! Доволен
Я, что мой сын и внук состязаются в доблести бранной!»
Встав с ним рядом, сказала ему совоокая дева:
«О сын Аркесия, друг, изо всех наиболее милый!
Зевсу отцу помолясь, умоляй совоокую деву;
Сильно потрясши, копье длиннотенное выпусти тотчас!»
Речью Паллада вдохнула в него великую силу:
Дочери Зевса отца помолившись, пустил он сейчас же,
Сильно потрясши, свое копье длиннотенное, метко
В шлем угодил он Эвпейту, в один из нащечников медных;
Но от копья он не спас, острие насквозь проскочило:
С шумом свалился Эвпейт, и на нем зазвенели доспехи513.
Тут на передних напав, Одиссей с блистательным сыном
Их поражали мечами, двуострыми копьями били.
Всех бы тогда погубили, лишили б домой возвращенья,
Если б Афина, Зевса эгидодержавного дочерь,
Вскрикнув голосом громким, народ весь не удержала:
«Вы, итакийцы, все удержитесь от битвы свирепый,
Чтобы немедленно мир заключить без кровопролитья!»
Крикнула так, и стали все страхом охвачены бледным,
Сильно, тогда испугавшись: оружье из рук повалилось,
Наземь попадали все, говорящую слыша богиню;
В город затем повернули они, чтобы смерти избегнуть.
Светлый тогда Одиссей непреклонный, крикнув ужасно,
Бурно на них напал, как орел, свысока налетевший.
Огненной молнией с неба метнул тут Кронион: упала
Молния пред совоокой богиней, дочерью Зевса.
Дочь совоокая Зевра сказала тогда Одиссею:
«О Лаэртид Одиссей многохитрый, Зевса питомец!
Брань прекрати, удержись от жестокого общего, боя,
Чтобы теперь на тебя не разгневался Зевс прозорливый!»
Так сказала Афина; он с радостью ей подчинился.
Клятвой скрепив, договор между ним навпред заключила
Зевса эгидодержавного дочь Паллада Афина,
Голосом, видом своим уподобившись Ментору старцу.