Я был и слаб и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром, –
И, словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри
Здоровым недобром.

Но властно дернулась рука:
«Лежать лицом к стене!» –
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.

А самый главный – сел за стол,
Вздохнул осатанело
И что-то на меня завёл,
Похожее на «дело».

Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом – под дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро –
Как ёкало мое нутро!
И кровью харкало перо
В невинную бумагу.

В полубреду, в полупылу
Разделся донага, –
В углу готовила иглу
Нестарая карга, –

И от корней волос до пят
По телу ужас плёлся:
А вдруг уколом усыпят,
Чтоб сонный раскололся?!

Он, потрудясь над животом,
Сдавил мне череп, а потом
Предплечья мне стянул жгутом
И крови ток прервал.
Я, было, взвизгнул, но замолк, –
Сухие губы на замок, –
А он кряхтел, кривился, мок,
Писал и ликовал.

Он в раж вошел – знакомый раж, –
Но я как заору:
«Чего строчишь? А ну, покажь
Секретную муру!..»

Подручный – бывший психопат –
Связал мои запястья, –
Тускнели, выложившись в ряд,
Орудия пристрастья.

Я терт и бит, и нравом крут,
Могу – вразнос, могу – враскрут, –
Но тут смирят, но тут уймут –
Я никну и скучаю.
Лежу я, голый как соко́л,
А главный – шмыг да шмыг за стол –
Всё что-то пишет в протокол,
Хоть я не отвечаю.

Нет, надо силы поберечь,
А то ослаб, устал, –
Ведь скоро пятки будут жечь,
Чтоб я захохотал,

Держусь на нерве, начеку,
Но чувствую отвратно.
Мне в горло сунули кишку –
Я выплюнул обратно.

Я взят в тиски, я в клещи взят –
По мне елозят, егозят,
Всё вызнать, выведать хотят,
Всё пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изорвут,
Ужмут и прополощут.

«Дыши, дыши поглубже ртом!
Да выдохни, – умрёшь!» –
«У вас тут выдохни – потом
Навряд ли и вздохнёшь!»

Во весь свой пересохший рот
Я скалюсь: «Ну, порядки!
Со мною номер не пройдёт,
Товарищи-ребятки!»

Убрали свет и дали газ,
Доска какая-то зажглась, –
И гноем брызнуло из глаз,
И булькнула трахея.
И он зверел, входил в экстаз,
Приволокли зачем-то таз...
Я видел это как-то раз –
Фильм в качестве трофея.

Ко мне заходят со спины
И делают укол...
«Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол!»

Я даже на колени встал,
Я к тазу лбом прижался;
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.

Но туже затянули жгут,
Вон вижу я – спиртовку жгут,
Все рыжую чертовку ждут
С волосяным кнутом.
Где-где, а тут свое возьмут!
А я гадаю, старый шут:
Когда же раскаленный прут, –
Сейчас или потом?

Шаба́ш калился и лысел,
Пот лился горячо, –
Раздался звон – и ворон сел
На белое плечо.

И ворон крикнул: «Nevermore!» –
Проворен он и прыток, –
Напоминает: прямо в морг
Выходит зал для пыток.

Я слабо поднимаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост:
«Эй! За пристрастный ваш допрос
Придется отвечать!
Вы, как вас там по именам, –
Вернулись к старым временам!
Но протокол допроса нам
Обязаны давать!»

И я через плечо кошу
На писанину ту:
«Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту!»

Мне чья-то желтая спина
Ответила бесстрастно:
«А ваша подпись не нужна –
Нам без нее всё ясно».

«Сестренка, милая, не трусь –
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь
При встрече с адвокатом!
Я ничего им не сказал,
Ни на кого не показал, –
Скажите всем, кого я знал:
Я им остался братом!»

Он молвил, подведя черту:
«Читай, мол, и остынь!»
Я впился в писанину ту,
А там – одна латынь...

В глазах – круги, в мозгу – нули, –
Проклятый страх, исчезни:
Они же просто завели
Историю болезни!
1976