|
Дурацкий сон, как кистенём, Избил нещадно. Невнятно выглядел я в нём И неприглядно. Во сне я лгал и предавал, И льстил легко я... А я и не подозревал В себе такое. Еще сжимал я кулаки И бил с натугой, Но мягкой кистию руки, А не упругой. Тускнело сновиденье, но Опять являлось. Смыкались веки, и оно Возобновлялось. Я не шагал, а семенил На ровном брусе, Ни разу ногу не сменил, – Труси́л и тру́сил. Я перед сильным лебезил, Пред злобным гнулся. И сам себе я мерзок был, Но не проснулся. Да это бред – я свой же стон Слыхал сквозь дрёму, Но это мне приснился сон, А не другому. Очнулся я и разобрал Обрывок стона. И с болью веки разодрал, Но облегчённо. И сон повис на потолке И распластался. Сон в руку ли? И вот в руке Вопрос остался. Я вымыл руки – он в спине Холодной дрожью. Что было правдою во сне, Что было ложью? Коль это сновиденье – мне Еще везенье. Но если было мне во сне Ясновиденье? Сон – отраженье мыслей дня? Нет, быть не может! Но вспомню – и всего меня Перекорёжит. А после скажут: «Он вполне Всё знал и ведал!» Мне будет мерзко, как во сне, В котором предал. Или – в костер! Вдруг нет во мне Шагнуть к костру сил. Мне будет стыдно, как во сне, В котором струсил. Но скажут мне: «Пой в унисон! Жми, что есть духу!» – И я пойму: вот это сон, Который в руку. 1971
|