|
В.Золотухину и Б.Можаеву
Там у соседа – пир горой, и гость – солидный, налитой, ну а хозяйка – хвост трубой – идет к подвалам, в замок врезаются ключи, и вынимаются харчи; и с тягой ладится в печи, и с поддувалом. А у меня – сплошные передряги: то в огороде недород, то скот падёт, то печь чадит от нехорошей тяги, а то – щеку на сторону ведёт. Там у соседей – мясо в щах, – на всю деревню хруст в хрящах, и дочь-невеста вся в прыщах, – дозрела, значит. Смотрины, стало быть, у них, – на сто рублей гостей одних, и даже тощенький жених поет и скачет. А у меня цепные псы взбесились – средь ночи с лая перешли на вой, и на ногах моих мозоли прохудились от топотни по комнате пустой. Ох, у соседей быстро пьют! А что не пить, когда дают? А что не петь, когда уют и не накладно? А тут вон – баба на сносях, гусей некормленных косяк... Да дело, в общем, не в гусях, – а всё неладно! Тут у меня постены появились, я их гоню и так и сяк – они опять. Да в неудобном месте чирей вылез – пора пахать, а тут – ни сесть, ни встать. Сосед маленочка прислал – он от щедрот меня позвал. Ну, я, понятно, отказал, а он – сначала. Должно, литровую огрел – ну и, конечно, подобрел... И я пошел, попил-поел, – не полегчало. И посредине этого разгула я пошептал на ухо жениху – и жениха как будто ветром сдуло, невеста вон рыдает наверху. Сосед орет, что он – народ, что основной закон блюдёт: мол, кто не ест – тот и не пьёт, – и выпил, кстати. Все сразу повскакали с мест, но тут малец с поправкой влез: «Кто не работает – не ест, – ты спутал, батя!» А я сидел с засаленою трёшкой, чтоб завтра гнать похмелие моё, в обнимочку с обшарпанной гармошкой, – меня и пригласили за неё. Сосед другую литру съел – и осовел, и опсовел. Он захотел, чтоб я попел, – зря, что ль, поили? Меня схватили за бока два здоровенных мужика: «Играй, паскуда, пой, пока не удавили!» Уже дошло веселие до точки, уже невеста брагу пьет тайком – и я запел про светлые денёчки, когда служил на почте ямщиком. Потом у них была уха и заливные потроха, потом поймали жениха и долго били, потом пошли плясать в избе, потом дрались не по злобе – и всё хорошее в себе доистребили. А я стонал в углу болотной выпью, набычась, а потом и подбочась, и думал я: а с кем я завтра выпью из тех, с которыми я пью сейчас?.. Наутро там всегда покой, и хлебный мякиш за щекой, и без похмелья перепой, – еды навалом. Никто не лается в сердцах, собачка мается в сенцах, и печка – в синих изразцах и с поддувалом. А у меня и в ясную погоду – хмарь на душе, которая горит. Хлебаю я колодезную воду, чиню гармошку, а жена корит. 1973
|