Ожидание длилось, а проводы были недолги.
Пожелали друзья: «В добрый путь, чтобы всё без помех».
И четыре страны предо мной расстелили дороги,
И четыре границы шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берез добровольно легли под колёса,
Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник-комар разбивался у самого носа,
Превращая стекло лобовое в картину Дали.

Сколько смелых мазков на причудливом мертвом покрове,
Сколько серых мозгов и комарьих раздавленных плевр!
Вот взорвался один, до отвала напившийся крови,
Ярко-красным пятном завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя,
Устремились в пробой – ну, попробуй-ка, останови!
И в машину ко мне постучало просительно время.
Я впустил это время, замешенное на крови.

И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты? На запад? Вертайся назад!..»
Я ответить не смог: по обшивке царапнули пули.
Я услышал: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбят!»

Этот первый налет оказался не так чтобы очень:
Схоронили кого-то, прикрыв его кипой газет,
Вышли чьи-то фигуры назад, на шоссе, из обочин,
Как лет тридцать спустя, на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе – мой единственный верный фарватер.
Только – елей стволы без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем. Я давно разомлел до зевоты.
Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?
В кресле рядом с собой я увидел сержанта пехоты.
«Ишь, трофейная пакость, – сказал он, – удобно сидеть».

Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски,
Он опять удивился: откуда такое в войну?
«Я, браток, – говорит, – восемь дней как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо, езжай! Будет время, опять загляну...»

Он ушел на Восток со своим поредевшим отрядом.
Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело единственной женщиной рядом.
И она мне сказала: «Устал? Отдохни – я сменю».

Всё в порядке, на месте, – мы едем к границе, нас двое.
Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч.
Вот забегали щетки, отмыли стекло лобовое, –
Мы увидели знаки, что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов, ничто на войну не похоже.
Только лес молодой, да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка полоснули морозом по коже,
Остриями – по мирному – кверху, а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось,
Что и я где-то здесь довоевывал невдалеке.
Потому для меня и шоссе, словно штык, заострялось,
И лохмотия свастик болтались на этом штыке.
1973