|
Ларисе Лужиной
Наверно, я погиб; глаза закрою – вижу, – наверно, я погиб; робею, и потом, – куда мне до нее, – она была в Париже, и я вчера узнал: не только в нем одном. Какие песни пел я ей про Север дальний! Я думал: вот чуть-чуть – и будем мы на «ты». Но я напрасно пел о полосе нейтральной, ей глубоко плевать, какие там цветы. Я спел тогда еще – я думал, это ближе – про счетчик, про того, кто раньше с нею был. Но что ей до меня, – она была в Париже, ей сам Марсель Марсо чего-то говорил. Я бросил свой завод, хоть, в общем, был не вправе, засел за словари на совесть и на страх. Но что ей до того? Она уже в Варшаве, мы снова говорим на разных языках. Приедет, я скажу по-польски: «Проше, пани, прими таким, как есть, не буду больше петь...» Но что ей до меня, она уже в Иране. Я понял: мне за ней, конечно, не успеть. Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле... Да, я попал впросак, да, я попал в беду! Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, – пусть пробуют они, я лучше пережду. 1966
|