|
Рыдайте, кабацкие скрипки и арфы, над черною астрой с прическою «афро», что в баре уснула, повиснув на друге, и стало ей плохо на все его брюки. Он нес ее, спящую, в туалеты. Он думал: «Нет твари отравнее этой!» На кафеле корчилось и темнело налитое сном виноградное тело. «О, освободись!.. Я стою на коленях, Целую плечо твое в мокром батисте. Отдай мне свое естество откровенно, освободись же, освободись же от яви, что мутит, от тайны, что мучит, от музыки, рвущейся сверху бесстыже, от жизни, промчавшейся и неминучей, освободись же, освободись же, освободись, непробудная женщина, тебя омываю, как детство и роды, ты, может, единственное естественное – поступок свободы и воды заботы, в колечках прически вода западает, как в черных оправах напрасные линзы, подарок мой лишний, напрасный подарок, освободись же, освободись же, освободи мои годы от скверны, что пострашней, чем животная жижа, в клоаке подземной, спящей царевной, освободи же, освободи же...» Несло разговорами пошлыми с лестницы. И не было тела светлей и роднее, чем эта под кран наклоненная шея с прилипшим мерцающим полумесяцем. ?
|