1


Как быстро северное лето!
Оно блокпостами отпето,
оплакано исподтишка
далеким петухом рожка.

А горизонт краснеет синий
вдоль железнодорожных линий,
пока, гремя, пока, свища,
гудит «максим» из отдаленья,
пока в служебном отделенье
мерцает первая свеча.

И ей единственная вторит
на небесах больших, как море,
едва приметная звезда.
И пассажирка шарфом легким
взмахнет, и легче станет легким
в румяном воздухе тогда.

И дышишь, дышишь всем закатом,
и пустота... Лишь дым хохлатый –
ушедшего состава след.
Он мил мне как воспоминанье
о людях, о делах, о зданьях,
каких, быть может, больше нет.

2


Мы сами в поезде. Недаром
нас эшелон, тряся, везет,
года окутывая паром,
ведя счастливым верстам счет.

И только лунными ночами
снопы блестят среди равнин, –
у каждой жницы за плечами,
как знак тревоги, – карабин.

И снова сумерек избыток,
и плач детей, и вопль гудков,
и снова щелканье зениток,
и эшелоны в пять рядов.

3


Мы сами в поезде. Мельканье
прудов в осеннем осыпанье
лимонной рощи. Полосат
от ливня сумрак. Палисад.

Дымок над кипятильным кубом,
дрова, на них грибы, как губы,
и роща желтою копной.
Опять дождя на стеклах росчерк,
и снова роща, роща, роща,
еще одна – и ни одной.

И только капель накопленье,
и свет с войною не в ладу,
и дым – как душ переселенье
на тридевятую звезду.
1942