Россией назывались эти
и степь, и топь, и суховей,
и визг цыганки на рассвете,
и свечи тысячи церквей,

и жаркая парча с мощами,
и двор острога, и лабаз,
и молчаливые мещане,
где каждый третий был лобаст,

крик петухов, и лай собачий,
и вся осенняя пора,
когда чиновник едет с дачи
и от зимы не ждет добра,
когда кондитерский калачник
скрипит на четырех ветрах...

И всё таким казалось крепким
и выстроенным на парад,
как дом казенный, с тяжкой лепкой,
как копья и орлы оград.

А время шло... Вы были с теми,
кого их слух не обманул,
кто в этой тишине и теми
уже слыхал подземный гул.

К присутственным местам с окраин
он дул, пока, свинцом богат,
сплошными галками ограен,
носился над рекой закат.

И, к полночи перерастая
трещотки сторожей кругом,
он дул над царским горностаем
и над купеческим бобром.

И ваши книги тем дороже,
что каждая – рассказ о ней,
сейсмографом неясной дрожи,
взорвавшей землю в десять дней.
1932