|
Я убит подо Ржевом, В безымянном болоте, В пятой роте, На левом, При жестоком налете. Я не слышал разрыва И не видел той вспышки, – Точно в пропасть с обрыва – И ни дна, ни покрышки. И во всем этом мире До конца его дней – Ни петлички, Ни лычки С гимнастерки моей. Я – где корни слепые Ищут корма во тьме; Я – где с облаком пыли Ходит рожь на холме. Я – где крик петушиный На заре по росе; Я – где ваши машины Воздух рвут на шоссе. Где – травинку к травинке – Речка травы прядет, Там, куда на поминки Даже мать не придет. Летом горького года Я убит. Для меня – Ни известий, ни сводок После этого дня. Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград. Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю – Наш ли Ржев наконец? Удержались ли наши Там, на Среднем Дону? Этот месяц был страшен. Было все на кону. Неужели до осени Был за н и м уже Дон И хотя бы колесами К Волге вырвался о н? Нет, неправда! Задачи Той не выиграл враг. Нет же, нет! А иначе, Даже мертвому, – как? И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она – Спасена. Наши очи померкли, Пламень сердца погас. На земле на проверке Выкликают не нас. Мы – что кочка, что камень, Даже глуше, темней. Наша вечная память – Кто завидует ей? Нашим прахом по праву Овладел чернозем. Наша вечная слава – Невеселый резон. Нам свои боевые Не носить ордена. Вам все это, живые. Нам – отрада одна, Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, Вы должны его знать. Вы должны были, братья, Устоять как стена, Ибо мертвых проклятье – Эта кара страшна. Это горькое право Нам навеки дано, И за нами оно – Это горькое право. Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила. Всем, что, может, давно Всем привычно и ясно. Но да будет оно С нашей верой согласно. Братья, может быть, вы И не Дон потеряли И в тылу у Москвы За нее умирали. И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы. Нам достаточно знать, Что была несомненно Там последняя пядь На дороге военной, – Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить... Та черта глубины, За которой вставало Из-за вашей спины Пламя кузниц Урала. И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы. И Смоленск уже взят? И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже? Может быть... Да исполнится Слово клятвы святой: Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой. Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли! Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг. О, товарищи верные, Лишь тогда б на войне Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне! В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть. Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе. Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос наш мыслимый. Ибо в этой войне Мы различья не знали: Те, что живы, что пали, – Были мы наравне. И никто перед нами Из живых не в долгу, Кто из рук наших знамя Подхватил на бегу, Чтоб за дело святое, За советскую власть Так же, может быть, точно Шагом дальше упасть. Я убит подо Ржевом, Тот – еще под Москвой... Где-то, воины, где вы, Кто остался живой?! В городах миллионных, В селах, дома – в семье? В боевых гарнизонах На не нашей земле? Ах, своя ли, чужая, Вся в цветах иль в снегу... Я вам жить завещаю – Что я больше могу? Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить. Горевать – горделиво, Не клонясь головой. Ликовать – не хвастливо В час победы самой. И беречь ее свято, Братья, – счастье свое, – В память воина-брата, Что погиб за нее. 1945
|