Спускались ли завтракать мы поутру,
Домой ли шли полночью даже,
И ночью и днем, и в дождь и в жару
Сидел он под лестницей нашей.

В изодранных тряпках, пятнистых, как тиф,
Весь в шрамах, вовеки не мывшись,
И четки вертел он, глаза закатив,
Совсем от земли отрешившись.

Какие виденья витали пред ним
И жили в таком человеке?
Он с пеной у губ, как святой пилигрим,
Сидел, как в преддверии Мекки.

И что-то, склонясь, бормотал он порой.
В расчесах лиловые ноги,
Когда мы к себе возвращались домой,
Плюясь, убирал он с дороги.

И мы говорили со злой простотой,
Не думая молвить худого:
– Ведь вот же сидит у отеля святой,
Сидит – и не купишь такого!

Раз вместе спускались мы с другом одним,
Все тонкости знал он ислама,
Сидел наш святой, как всегда недвижим,
Глаза закативши упрямо.

И к небу был взор, как всегда, вознесен,
Молитвенно сложены лапы.
– Кто э́то? – спросили мы друга. И он
Ответил: – Кто э́то? Гестапо!
1951