|
Я вошел по праву друга, Наяву, а не во сне, В полутемную лачугу В южной, дальней стороне. Стены глиняные голы, Пол бугристый, земляной, Неба синего осколок Сдавлен пыльной тишиной. А в углу солома сжалась, Паутины висла нить, В этом логове, казалось, Человек не может жить. Разве лишь последний нищий, Что от голода ослеп, – Нет, рабочего жилищем Назывался этот склеп. И тогда казалось снова. Что от каторжных работ Избавленья никакого Человек уже не ждет. Что, отчаяньем изглодан, Вечным голодом сражен, В кабалу навеки продан, Навсегда смирился он. Но рабочий, багровея, Мне воскликнул гневно тут: – Не один в такой норе я – Миллионы так живут! Но великая надежда Есть на свете... Вот она! – Будто сразу ветер свежий Взмыл из тонкого окна. И увидел на стене я, Где дробился солнца свет, Света ясного яснее Сердцу радостный портрет. И совсем другой рабочий Предо мной стоит; смотрю, Точно он шагнул из ночи Прямо в яркую зарю, Что над глиняной породой Засияла, наконец: – Это радость всех народов, Это Сталин – наш отец! Это солнце, что прогонит Ночи тьму со всей земли! – Так сказал мне пакистанец, Стоя в глиняной пыли, Так сказал с огнем во взоре Полуголый человек В старом городе Лахоре Правду новую вовек! 1950
|