...Мы должны сказать, что не только красота скрывается в горах Кавказа,
но что эта цепь гордых скал явится той могучей преградой, о которую разобьются
все силы реакции, что в диких горных ущельях слышен не только вой ветра,
но там слышна и революционная песня затаенных надежд истинных сынов демократии.
С.М.Киров
|
Часть первая
Глава 1
Слава, горы, вам навеки,
Сердцу гор твоих, Кавказ!
Я хочу о человеке
Передать один рассказ.
Я ходил в ущелье тесном
По тропе простой такой,
По-орлиному отвесной,
Что кружила над рекой.
Эти взлеты, эти спуски
Я с друзьями проходил,
По тропе ведь этой узкой
И Октябрь сюда входил.
Не широкою дорогой,
Раскачав народный вал,
А тропою этой строгой
К сердцу гор Октябрь шагал.
Вижу: лес сгорел по скату,
Сучья черны, как рога,
И над мим огнем заката
Раскаленные снега.
Меж деревьев почернелых
Думал, выйдя на отвес:
Так же прошлое сгорело,
Как угрюмый этот лес.
Я сидел в селеньях малых,
Скал и сакель побратим,
Дым рассказов небывалых
Уходил в очажный дым.
Раз спросили поздним часом
Отдыхавшие друзья:
– Всю ль прошел тропу над Ассой?
– Всю прошел, – ответил я.
– Хороша она, не скрою,
Но она для смелых душ...
– Ты прошел тропой Большою, –
Мне сказал старик ингуш.
– Той тропой, сто лет ей виться,
С вольной Ассой наряду
Шел Серго Орджоникидзе
В девятнадцатом году...
Как бы время ни кружило,
Не остыл далекий жар,
И в сердцах у горцев жил он,
Гор любимый комиссар.
И куда бы ни ступала
Здесь нога, но день за днем
Все тебе напоминало
В горном хаосе о нем.
Точно стал неотделим он
От суровых этих скал,
Плыл волной и лунным дымом
И лавиной грохотал.
Шел меж горцев по ущелью,
Шел невидимый для глаз,
И о нем ручьи кипели...
Так сложился мой рассказ.
Тот рассказ сложили горы,
Башни, звезды, облака,
Снег и трав весенних ворох,
Люди, песни и река.
...Есть у старого Таргима
Заповедная скала,
Мчится там Таргима мимо
Асса в пене добела.
В глубине ночного часа,
В знойный полдень между гор
Та клокочущая Асса
Помнит милого Серго.
Та скала, что заповедна,
Чьей тропы не обогнуть,
Помнит путь его победный,
Как от сердца к сердцу путь.
На скале на той зеленой
Отдыхал он среди дня,
Здесь в речной воде студеной
Своего поил коня.
Словно Асса мчится в Сунжу,
Сунжа воды в Терек льет,
Песня пенится и кружит,
Мир хвалу ему поет.
Мир гордится человеком,
Вольный мир – широкий дом!
Гром ли бродит над Казбеком,
Или то военный гром.
Иль прокатных станов гулы, –
Он встает изо всего
Все такой же, чуть сутулый,
Грозный, добрый наш Серго.
Мне казалось, что над Ассой,
На вечерней крутизне,
Всадник, легкий, темноглазый,
Выйдет вдруг навстречу мне.
Сердце вздрогнет не от страха,
И узнаю сразу я
Тонкогривую папаху,
Бурки черные края,
Свет улыбки неизменной,
Острый взор большевика,
И до неба бросит пеной
Асса, горная река.
Глава 2
Растянулся темный, длинный,
Точно духов конных ряд,
За конем Серго в теснины
Отступающий отряд.
Плечи бурками одели,
Пробирает плечи дрожь,
В этой горной канители
Ничего не разберешь.
Что-то в воздухе трепещет
И шуршит над головой.
Где-то в бездне шумно плещет,
Под тропой, совсем кривой.
Мрак стоит перед глазами,
Руку вытяни слегка –
Справа тронешь голый камень,
Слева пропасть и река.
Проводник трескучий факел
Поднимает выше плеч,
Точно он дыру во мраке
Хочет факелом прожечь.
Вся тропа обледенела,
Хоть сходи на ней с ума,
Факел дымный то и дело
Затухает-снова тьма.
Ослепить их ветер хочет,
Кони падают на льду
Беспощадной этой ночью
В девятнадцатом году.
Верховой трескучий факел
Крутит выше головы,
И тогда встает во мраке
Пропасть в вихрях снеговых.
И навесы ледяные,
Лед сверкает, как живой,
Клочья снега слюдяные.
Щели с мерзлою травой.
Кони с гривой заснеженной
Камни нюхают, стоят,
В горный мир завороженный
Настороженно глядят.
Шагом вновь идут неспешным,
Трензелями лишь звеня,
Факел гаснет. В тьме кромешной
Не видать ушей коня.
Точно в ад тропа уводит,
Оглянуться ли назад –
Там во мраке пламя бродит,
Хутора внизу горят.
Там, в степи, где ветер колкий
Заметает всякий след,
Бродят белые, как волки,
И преграды белым нет.
Там, где Грозный тяжко дышит,
Окровавленный врагом,
Факела зажженных вышек
Освещают степь кругом.
И куда ни кинешь глазом,
Дым пожаров режет глаз,
Нет уже Владикавказа,
Он в плену, Владикавказ.
И Серго с коня не сходит –
Ни объехать, ни свернуть.
Дальше, глубже путь уводит
В горы, в ночь уводит путь.
Но борьба – клинок, который
Можно в круг согнуть и сжать.
Он бойцов уводит в горы,
Чтобы битву продолжать.
Он в борьбе не знает страха,
Надо выждать, чтоб потом
Враз ударить, и с размаху.
Всем развернутым клинком.
Факел залил мутным светом
В небо вставшую тропу,
Точно в зареве рассветном
В облаков вошли толпу.
Шли по щебню и по плитам,
Где-то на краю земли
В старом хуторе забытом
Переспали, как могли.
А с зарею ноги в стремя,
Круче, выше сторона –
Вдруг открылось перед всеми
Точно продолженье сна:
Вся заставлена холмами,
Котловина залегла,
И сверкала в белой раме
Речка синего стекла.
В тишине уединенья
На блистающих холмах
Всюду высились селенья,
Утонувшие в снегах.
И на этих снежных пашнях
Ни людей, ни малых птиц,
И стояли всюду башни
С черной прорезью бойниц.
В снеговой глухой пустыне,
Видно, вместе жили тут
И отвага, и гордыня,
Бедность, голод, тяжкий труд.
И о чем-то очень древнем
Говорило все вокруг –
Эти башни и деревни
Как-то найденные вдруг.
Верно, в каменных просторах
Глуше нету уголка,
И над всем вздымались горы
Упираясь в облака.
В лед и снег была одета
Их литая высота,
И сказал Серго: вот это
Превосходные места!
Глава 3
Ходит ветер по ущелью,
По ингушской стороне,
Не до сна, не до веселья:
Это снега новоселье
Нависает на стене,
Чтоб слететь громадой снежной
В пыль дымящейся реки,
Над селеньями, где брезжут,
Притаившись огоньки.
Это ветер крутит сучья,
Сосны гнет над крутизной.
Это камни как в падучей
Бьют о желоб ледяной.
Это в дымном коридоре.
Сквозь буран издалека
Подымает голос горя.
Дикий голос свой река.
То казачьею трубою
Вьюга вторит ей в ночи
То, как бык перед убоем,
Безысходно замычит.
То свой плеск неукротимый
Бросит в гущу камышей,
Точно плещут побратимы
Пеной каменных ковшей.
Вьюга мчится дальше, выше,
За Таргим и за Хайрах,
Все, что день в степи услышал
Брякнуть полночью в горах.
И, ударив с поворота
По теснине боковой,
Вьюга входит, как в ворота,
В окна башни неживой.
И о крышу сакли дальней
В причитаньях и в слезах
Разбивает свой печальный,
Свой рассказ, не досказав.
...Комья снежные набрякли,
Дымно дышат небеса,
Умирает в этой сакле
Наш Бутырин-комиссар.
На щеках, худых и синих,
Лег предсмертных складок ряд,
Словно тает желтый иней,
Пятна жаркие горят.
Он не видит стен ковровых,
Ни огня на очаге,
Позабытой песни слово
Бьется жилкой на руке.
И в сознанье полосами
Бродит бреда разнобой,
Воспаленными глазами
Видит поле, видит бой.
По измятой кукурузе
Лошадь мечется одна,
Повода посбились в узел,
Кровью теплы стремена.
Он в седло заносит ногу,
Все уходит в сизый дым,
Над станицей бьют тревогу
Росным утром молодым.
Пуля белая косая
Ударяет между глаз,
Русский падает, спасая
Красной вольности Кавказ.
Нет, не так упал он – пулей
В сердце врезалась болезнь,
Это ночь ли в карауле,
Пли пир последний здесь...
Ходят роги с пивом старым,
Речи шумные кипят,
Ингуши идут с базара
В бурках праздничных до пят.
Каждый руку жмет хвалебно,
Каждый слово говорит...
А на лбу сухом и бледном
Проступает свет зари.
Это угли, догорая,
Заструили слабый свет,
Это гаснуть уж пора им
В темной сакли синеве.
Руки ломит от озноба,
Яркий полдень тешит сном:
Офицерских шашек злоба
Закипает за холмом.
Рубят всадников джигиты,
Как столетнюю тоску,
Их папахами забиты
Дула пушек на скаку.
И погон, вплетенных в гривы,
Виснет ноша хороша,
И Бутырин молчаливо
Обнимает ингуша.
В стороне Владикавказской
Занимается пожар,
Вот и путь уж стал нетряский,
В щели горные зажат.
Щели каменные сыпят
Снег па скользкую тропу
Сыпят, сыпят – в черной сыпи
Прямо в тьму уводит пут ь.
Руки тянутся к оружью,
Боль идет со дна души,
Ночь круги смыкает туже,
Смутно смотрят ингуши.
Лишь губами шепчут имя,
Слезы блекнут по усам,
Умирает перед ними
Их Бутырин-комиссар.
Завтра утром в яме горной
Похоронят, как отца,
И поставят шест отборный –
Знак высокий храбреца.
А сейчас сидят недвижны,
Всех одна сковала грусть,
Лишь у тех, кто сел поближе
К очагу, светлее ус.
От углей громады звонкой
Лишь блестят острее лиц
Пряжки белые на тонких
Ремешках у ноговиц.
Ножны черные кинжалов
Под черкесок рукавом,
Их рука, немея, сжала
Не в порыве боевом.
Точно легкою водою
Тело слабое плывет,
Разноцветной чередою
Все прошедшее встает.
Думы давят и тревожат,
Передышки не дают:
– Так ли прожил, честно ль прожил
Непростую жизнь свою?.
Породнил он эти горы
С полем русским золотым,
Похлебал он вдоволь горя,
Вдоволь видел темноты.
Не жалел себя ни капли,
До конца боролся он...
Точно ветер ходит саклей,
И похоже все на сон.
Вкруг не русские рубахи,
И не русских глаз слеза –
Чернодымные папахи,
Черноузкие глаза.
Вот они сидят и смотрят,
Смотрят, смотрят ингуши...
– Эй, казаки, справа по три! –
Есаул кричит в тиши.
Подымается Бутырин,
Снега белого бледней,
Сакли нет-степные шири,
– Все по коням! – Нет коней.
Это мчится снежным строем
Вьюга с визгом между гор.
– Яша, дай тебя укрою, –
Говорит ему Серго.
– Что ты шепчешь? – говорит он, –
Что ты хочешь, дорогой? –
Тихо с губ полузакрытых:
– Это сон, Серго, такой...
– Ты скажи им – детям, Поле,
Что все будет хорошо,
Ты скажи, что был я болен,
В Хевсуретию ушел.
Ты прости, я путь кончаю,
Чуть погреюсь у огня,
Ты когда их повстречаешь,
Обними их за меня.
Он лежал, уснувший крепко,
И над сном усталых рук
Стыли бронзовые слепки
Горцев, севших в полукруг.
Каждый вспомнил бой вчерашний,
Сердцем вспомнил кунака,
Встал Серго и вышел к башне,
Слезы мерзли на щеках.
Глава 4
И, не чувствуя ступеней,
Прямо к башне на обрыв
Он прошел неслышней тени,
Там стоял, глаза закрыв.
Где-то псы внизу рычали,
Но стоял он, зубы сжав,
Полон жалости, печали,
В плечи голову вобрав.
Полон нежности и смутной,
Сердце колющей тоски,
Той тоски-тревоги трудной,
Ударяющей в виски.
Мир вокруг не шевельнулся,
Все молчало, но когда
Он открыл глаза, очнулся,
Вьюги не было следа.
От вершины самой дальней,
До ручья, где щели дно,
В сумрак легкий и хрустальный
Было все погружено.
Все сместилось, разгораясь,
В зеленеющем огне,
Все приблизилось, меняясь,
Словно тени на луне.
Так отчетливы, так близки,
Так жестоко холодны,
Встали ребра обелисков,
Срезы каменной стены.
Зелень лунного сиянья
Доведя до белизны,
Встали льды, искрясь в тумане
На изломах крутизны.
Так, покрыты свежим снегом,
Горы вздыбились волной,
Поднялись над человеком,
Окружили тишиной.
Тишина гнетет и душит,
Холод свой берет разбег.
В этой каменной ловушке
Что ты можешь, человек?
Здесь лишь снега новоселье,
Не пришел ли грозный час?
Ведь до этой снежной щели
Мир твой сузился сейчас...
Так заони в горах чудесных,
Ты устал – дадим покой
Навсегда в глуши безвестной...
Может, жребий твой такой.
Эти горы иссушали
Беспощадностью своей,
Эти горы искушали
Самой дикой из ночей.
И, выдерживая взгляд их
Ледяных, зеленых глаз,
Он почувствовал, как радость
В темном сердце поднялась.
С глубины неизъяснимой
Подымалась сила та,
Пред которой лунным дымом
Отступала высота.
Не отчаяньем дышала,
Боли яростной полна,
Эта сила подымала
Человека, как волна.
Сила тех, кто умирали
На этапах и в боях,
Сила тех, кто побеждали,
Разбивая смерти страх.
Большевистской этой силой,
Болей этой грозовой
Можно сдвинуть горы было,
А не только выиграть бой.
Только воли этой пламя
Пронеслось над тишиной –
Горы стали вновь горами,
И опять луна – луной.
И теперь Серго, конечно,
По-другому видел ночь –
Под обрывом в шуме вечном
Проносилась Табачочь.
Шум глухой камней гонимых
И ломаемых камней,
В Ассу, вниз летящих мимо,
Сделал сразу ночь живей.
А в засыпанных снегами
Деревушках огоньки,
Точно в ночь мигали сами –
Живы горцы-землякн.
Посмотрел Серго по кругу:
Дичь и глушь со всех сторон,
Понял: эту ночь и вьюгу
Долго будет помнить он.
Он пошел. Шаги скрипели,
Крепок был колючий наст –
Все же, да, до этой щели
Мир твой сузился сейчас!
Глава 5
Гость сидел в черкеске черной.
Был Серго давно знаком,
Скромно ел чурек наш горный,
Запивая молоком.
Чашку с кислым тем напитком
Он в большой держал руке,
Силы было в нем с избытком,
Хлеб мочил он в молоке.
Сапоги, бешмет и шапка –
Все обычно было в нем,
Дров подбросили охапку –
Он нагнулся над огнем.
Но, когда треногий столик
С угощеньем унесли,
Встал, прошелся, словно в поле,
Где на три шага земли.
Проследил Серго по карте
Путь Юсупа, весь поход.
Знал Серго его характер,
Знал, что сразу не начнет.
Горец сел, поджавши ноги,
Их черкескою покрыл,
Стал подобранным и строгим.
И тогда заговорил.
Он сидел, большой, усатый,
Иногда усы крутил,
Говорил легко и сжато
О немыслимом пути.
Как от Астрахани самой
Под метелью без конца
Шли они степями прямо,
Два товарища-гонца.
Как питались хлебом черствым
С кровью из сожженных губ,
Шел Аскер в Петровск приморский,
В Ингушетию – Юсуп.
Как спасались от погони,
Хитро белых проведя,
Как у них подохли кони,
До Кизляра не дойдя.
Как, похожие на тени,
Съели каши весь казан
В плавнях, всем на удивленье,
У кизлярских партизан.
Партизаны там ловушки
Строят недругам своим.
Обещал им Киров пушку.
Даст-доставим пушку им.
Шли по звездам, путь не новый,
Днем не лезли на рожон
И на палочке кленовой
Нарезали дни ножом.
Смерть в степях сегодня пляшет,
Волчьей стаей вдаль бежит,
Из Одиннадцатой нашей
Много там в степях лежит.
– Как же Кирову живется?
– Чем нам может он помочь?
– Как живет он, Киров? Бьется
Против белых день и ночь...
Вести в степь о нем летели,
Шли к Серго со всех сторон,
Сам же Кирова доселе
Не встречал ни разу он.
– Трудно в Астрахани нашим,
Даже в городе враги,
Тут смотри, как с наших башен,
Там смотри и стереги.
Белый ходит очень смело,
Мы их видели в пути,
Говорят, Деникин белым
На Москву велел идти.
А в горах мы с голой грудью.
Как сражаться нам, Серго?
Нам оружия не будет,
Не доставят к нам его.
Наши женщины и дети
Будут белому под нож,
И от малой Ингушетии
Даже камня не найдешь.
Как, Серго, мы будем биться?
Будем сами нападать,
Или нам от боя скрыться?
Долго ль нам победу ждать?
Замолчал Юсуп. В камине
Уголь треснул и замолк,
Где-то далеко в ложбине,
Слышно, выл голодный волк.
Так сидели и молчали
Ингуши, Серго молчал,
Тени стыли, не качались,
Дробно плакала свеча.
При ее спокойном свете
Вдруг припомнилось Серго,
Что поможет при ответе,
Что опора для него.
Как вчера все это было,
С лишком год тому назад,
Память сердца сохранила
То, что видели глаза.
Удивительная повесть,
Не забудет, пока жив, –
Он, Серго, садится в поезд,
Едет к Ленину в Разлив.
Ленин там живет в подполье,
Где? Серго не знает сам, –
Темный дом, ночное поле,
Вроде речки полоса.
Женщина приводит сына,
Мальчик к озеру идет,
Все похоже на картину:
Лодка озером плывет.
Берег. Верно, где-то дача.
Тишь, кусты и сеновал.
Сена стог. Кого-то мальчик
Тихим голосом позвал.
Подошел к Серго рабочий,
Был он мальчика отец,
Ну, о всем, о том, о прочем
Объяснились наконец.
И к Серго подходит новый,
Неизвестный человек,
Бритый, смотрит не сурово,
Вместе ходят по траве.
У Серго к нему и слов нет,
На кого же он похож?
По плечу Серго как хлопнет:
«Что, Серго, не узнаешь?»
– Я смотрю: ведь Ленин это.
Говорим мы на ходу,
На поляне мало света,
В дом, волнуясь, с ним иду.
Говорю о всем, что срочно,
Неотложных столько дел...
«Ну, Серго, пришел ты точно...
Прямо к ужину поспел».
Выпил чаю я с охоткой,
Стол хозяин нам накрыл,
Черный хлеб у них с селедкой,
Весь их ужин в том и был.
Кончив ужин, молвит Ленин:
«Ну, пойдем же в кабинет».
Вышли. Стог. Зарылись в сено –
Кабинета лучше нет.
Рассказал под шорох сена –
Ночь прекрасная была –
О партийных, о военных,
О рабочих всех делах.
Много дал Ильич ответов.
И сказал: «Пора понять,
Меньшевистские советы
Больше власть не могут взять...
Власть теперь путем восстанья
Можно взять. Не долго ждать...»
Он сказал без колебанья –
Не из тех он, чтоб гадать.
Помолчал. Вздохнул всей грудью,
Словно вышел на заре:
«И восстанье это будет
В сентябре иль в октябре!»
Для Серго вся ночь звучала,
Точно снова был влюблен.
Стог пред ним сиял, как зала,
От того, что слышал он.
– Только нас расколотили,
Ленин твердо говорит:
«Месяц – два, восстанье в силе,
Наше дело победит!»
И в ингушской хате бедной
Этот стог сейчас возник,
Голос с силою победной
Вырос в сердце в этот миг.
И Серго воскликнул: – Слушай,
Ты, Юсуп и все друзья.
Белый волк нас не задушит,
Вам сейчас отвечу я.
Как луна над всем Кавказом
Льет зеленый этот свет,
Так по всем ущельям разом
Партизан идет совет.
В Кабарде и в Дагестане,
Горцы так, как мы, сидят,
На Ардоне, на Баксане
Огоньки в горах горят.
Нет, борьба еще винтовки
Заряжает до одной,
Мы ведь только на зимовке,
Мы начнем бои весной!
Пусть Деникин повеленье
Шлет – начать в Москву поход,
Мы селенье за селеньем
В бой подымем весь народ.
В горы, белые, в могилы
Пусть идут, себя губя,
Здесь деникинские силы
Мы оттянем на себя.
Мы подтянем пояс туже,
Чтоб кинжал бы не вихлял,
А из Грузии оружье
Будет через перевал.
Как дойдет до самой драки,
Все пойдут в бои зараз:
Горцы, русские, казаки,
Грозный и Владикавказ.
И Одиннадцатой скоро
На Кавказ придут полки,
И деникинскую свору
Разорвем мы на куски.
Так не только с нами горы,
Вся страна – врага ломать,
И победа будет скоро –
Нам уже недолго ждать!
Погибают наши люди,
Как Бутырин наш лихой,
Не мечтаем мы о чуде,
Победим своей рукой!
Встал Юсуп, светясь заботой
И в глазах не пряча блеск:
– Хорошо сказал, Серго, ты,
Дорогой Эрджикинез1.
Если русский с горцем смело
Рядом первый раз встают –
То большое это дело,
Первый раз такое тут.
За какое ж дело смело
Подымают вместе труд?
За Советской власти дело
В бой, Серго, они идут!
...Было душно в доме малом,
Вышли вместе из сеней.
Ночь как будто легче стала,
И на сердце посветлей.
Шли в предутренних туманах
Над селением Гули,
Точно тени великанов
На широкий снег легли.
Часть вторая
Глава 1
Едет он весенним лесом,
В старых травах, без тропы.
Воздух влажен, ветер весел,
Стали бурыми дубы.
Меж деревьев дали ясны,
Неба прозелень свежа,
На горах, на камне красном,
Пятна снежные лежат.
И, курчавясь, сосны круто
Поднялись до облаков...
Был он фельдшер в Гудаутах,
Врачеватель бедняков.
Кем он не был? Где он не был?
Здесь кавказский небосклон.
Но такое ж видел небо
И в горах Ирана он.
Тегеран освобождали
Революции полки,
И тогда его прозвали
Муштехидом бедняки.
Звать всесведущим хотели,
Все ли сведал в жизни он?
Верно, он от колыбели
Бунтарем был наречем.
Чем казался век угрюмей, –
Веселей Серго дышал.
Знал Серго тюрьму в Сухуми
И Метех в Тбилиси знал.
Знал в тайге якутской ночи,
Степи знал – этапом шел, –
Шлиссельбургский знал он прочный,
Царский каменный мешок,
Как бакинский ветер дышит,
Нефть, как кровь земли, гудит.
Шел однажды и Парижем
Скромный фельдшер-муштехид.
А в тяжелую годину
Ленин вызвал сам его
И послал на Украину,
Личный дав наказ Серго.
Чтоб достать рабочим хлеба,
Пе один измерил шлях,
Вот такое ж видел небо
И в украинских полях.
Выл в Ростове, был на Волге,
Как в купели из огня,
И на этот путь, на долгий
Оглянулся он с коня.
Шел Кубанью. Теми днями
Мятежей кипел пожар,
Терек он прошел с боями,
Чрезвычайный комиссар.
На себя теперь взглянул он.
Шапка сбита над виском,
И черкеску затянул он
Тонким, узким пояском.
На себя он снова глянул:
Бурка черная, как тушь,
И под ней кинжала глянец.
Стал совсем теперь ингуш.
Сбрил он волосы густые,
Чтоб затылок был бы гол,
Отрастил усы лихие.
Даже бороду завел.
Не хватает амулета,
Чтоб на шее он лежал...
Едет в мире, полном света.
Лес. Бегут ручьи дрожа.
Едет он весенним лесом,
Смерть за ним, по мере сил.
Жизнь его Деникин взвесил,
В шесть мильонов оценил.
И за каждым поворотом
Может взвиться залпа дым:
То за ним идет охота –
Только он не уловим.
Он в Чечне, в лесных полянах,
В Ингушетии горах,
То в пещерах Зелимхана,
То на близких хуторах.
То, как вождь ущелий здешних,
Не дает остыть боям,
То он раненых, как фельдшер,
Перевязывает сам.
И сегодня сам хозяин
В доме, где он ночевал,
С заблестевшими глазами,
Показав в окно, сказал:
– Посмотри далеким оком,
Видишь гору, видишь лес,
Князь всех бедных, ясный сокол,
Друг и брат, Эрджикинез!
Там Шамиль стоял на узкой
Тропке, шашкой шевеля,
Мы видали силу русских,
Как и силу Шамиля.
Русских мы вчера рубили,
Угнетателей своих,
Русских нынче приютили
Мы, как братьев дорогих.
Русских раненых, недужных
Взяли в дом, чтоб сохранить,
И живем мы с ними дружно,
Помогают нам они.
Нет, не с ними в дни былые
Дрались деды и отцы,
Эти русские-другие,
Это красные бойцы.
Нож на нас точили острый
Люди зла и люди тьмы,
Слово Ленина принес ты –
И другими стали мы.
Наш народ ингушский малый,
Он совсем, как сирота...
Не отдаст свои он скалы,
И на шашках клятва та.
Защищая нашу волю
И тебя в тяжелый час,
Он умрет в горах иль в поле,
Он умрет, по не предаст...
И Серго ему ответил
У раскрытого окна:
– Поживем еще на свете,
На дворе уже весна!
Люди жить лишь начинают,
Нам не надо смерть искать,
Пусть враги и умирают,
Нам не надо умирать!..
Едет он весенним лесом,
Где щегол уже запел,
Весь кустарник на отвесах
Побурел, повеселел.
– Надо не жалеть усилий,
Надо раненых собрать.
Надо раненых в Россию
Через Грузию послать.
Закрепили верность кровью,
Их отважней не найти,
Пусть поправятся здоровьем
Для неблизкого пути.
Горцев крепнет оборона.
Мне прислал Шернпов весть,
От Такоева Симона
Из Ардона вести есть.
Есть и вести из Тбилиси,
Есть от Кирова, и мне
Тоже надо с этой высыо
Распрощаться по весне.
Здесь получено оружье,
Командиры-старики
О патронах уж не тужат,
Бездорожье им с руки.
А потом, как раз не рано,
Даже будет в самый раз,
Чтоб с Одиннадцатой грянуть
Через степи на Кавказ...
Едет оп весенним лесом,
Лес от солнца весь рябой.
Дикий плющ узоры свесил,
Встал подснежник голубой.
А в Тбилиси, за горами,
Верно, зной уже печет.
Зина, скрытая друзьями,
Тайно ждет его приход.
Много там друзей в Тбилиси
Ждут, его, и ждет она.
Снятся ей все тропы лисьи,
Скалы, дикая волна.
Друг прекрасный и отважный,
Смелый в самый острый час...
И никто ей не расскажет,
Что он делает сейчас.
Он весенним едет лесом,
Посреди своих друзей.
Под светящимся навесом
Перепутанных ветвей.
Группа с ним бойцов отличных,
Храбрых горцев, а его
Принимают, как обычно,
В селах все за своего.
Патриархи эти выси,
А ему лишь тридцать два,
Как далеко ты, Тбилиси,
Как далеко ты, Москва!
Люди горного народа,
Он для них, конечно, свой,
С ними делит он походы
И рискует головой.
За него дает Деникин
Даже золота мешки...
Гром ударил вдруг великий.
Пушка? Выстрел?.. Вкруг смешки.
Вкруг веселое смятенье.
Там, где снежная стена,
Прогремел обвал весенний,
Как салют тебе, весна!
Едет он весенним лесом,
В тонкой дымке все вокруг,
Воздух влажен. Ветер весел.
Дятла слышен дальний стук.
Ястреба над лесом реют,
Тает снег, лежать устав.
Огоньки цветов желтеют
На кизиловых кустах.
Царство птичье здесь хлопочет,
Гомон по лесу бежит,
Все иметь свой голос хочет,
Все немолчно говорит.
По траве по изумрудной,
Что бормочет меж камней,
Мчит ручей в дороге трудной
С чистой песенкой своей.
Щебень шелестит по круче,
И скрипит над щебнем ель,
И с отвесных стен стозвучно
Мутно капает капель.
Видно сразу всю долину,
Все живет и все живит,
Подыми сейчас травину –
И она заговорит.
И, туманы переспорив,
Ослепителен и прям,
Первый дождь шумит по взгорью,
Светел, весел и упрям.
Что-то грозное играет
В горном воздухе вокруг,
И Серго коня толкает
И по склону мчится вдруг.
И под ливня переливы,
Как ответ на крик души,
Все за ним, склонясь на гривы,
Дружно мчатся ингуши.
Точно все летят в атаку,
И в глазах у скакунов
На лету биенье мрака
Вдруг огнем озарено.
Впрямь тут сердце в бездну кинешь,
Чуть привстав на стременах,
Люди быть должны такими ж,
Как она, весна в горах.
Так же шумны и могучи,
Полны высшей доброты,
И прямы, как эти кручи,
И с природою на «ты»,
Так Серго и думал, мчася
К грому вспененной реки,
Разбивавшей в одночасье
Льда застрявшего куски.
На дыбы коня он поднял
У реки ревущих ям...
К нам пришла весна сегодня.
В наши горные края!
Глава 2
Шел апрель к концу, снимая
Пятна блеклые снегов,
Уж тянуло ветром мая
С горных сладостных лугов.
Горы плавали в тумане,
В жаркий час глухого дня,
Над селеньем, на поляне
Два стреножены коня.
Там зеленою метелью
Ель гудела в синеву.
Отдыхал Серго под елью,
Бросив бурку на траву.
Перед ним в кустах крушины
Склоны падали к реке,
Белоснежная вершина
Расплывалась вдалеке.
Сразу думалось о многом,
Что давно ответа ждет.
На лице Юсупа строгом
Он читал следы забот.
На лице его заметна
Уж морщина не одна,
Н в усах тяжеломедных
Проступила седина,
Гул реки стал тише, площе,
И, один сильней его,
Лишь топор стучал у рощи,
Под ногами у Серго.
Русский в ватнике зеленом
Упивался теплым днем,
И топор его каленым,
Синим вспыхивал огнем.
И с восторгом откровенным,
Словно в роще над Окой,
Он рубил самозабвенно
Вдохновенною рукой.
Он не мог остановиться,
Н к нему издалека
Вверх с кувшином шла девица
По тропе от родника.
И стоял орел, где слепо
Скалы стыли в полусне
И, заброшенный иод небо,
Ехал всадник по стене.
А внизу, где тропы вились
И петляли кое-как,
Все росли клубочки пыли –
Шел игрушечный ишак.
Шли с ним женщины и дети
На подъем, который крут,
Сразу каждый бы приметил:
Это беженцы идут.
Полдень длил свою дремоту,
Беженцев закрыл огкос,
Смолк топор. И с поворота
Ветер песню к ним принес.
Песня дальняя звучала
Все грустней и все светлей,
И казалось им сначала,
Будто слов и нет у ней.
А какой-то золотистый
К ним доносит ветерок
Голос трав и голос листьев,
Что от счастья изнемог.
И, сейчас же отрываясь
От земли, летит душа,
То ли кровыо обливаясь,
То ли удалью дыша.
Замирая за уступом,
Песни глуше стал полет,
И сказал Серго Юсупу:
– Это русский тот поет,
Что дрова рубил у рощи. –
И Юсуп сказал в ответ:
– Песни есть сильней и проще,
Но сердечней русской нет!
Тут Юсуп, как на походе,
Расстегнул кабур: – Взгляни,
Сверху к нам, Серго, подходят,
Я не знаю, кто они...
Посмотрел Серго со склона,
Встав на узенький карниз:
В темном ватнике зеленом
Шел из рощи русский вниз.
Шел он, медленно шагая,
Гор невольный побратим,
Нес дрова. Не отставая;
Шла ингушка вслед за ним.
Тут, зашелестев травою,
Из-за скальных мшистых плит,
На поляну вышли двое,
Очень разные на вид.
Был один одет неброско
И в костюм недорогой,
Но в бушлате и матроске,
В черной шапке был другой.
Был хромой он, шел беспечно,
Волочил с травой мешок,
Несомненным был, конечно,
Ингушом его дружок.
Тот, что в старом был бушлате,
На Серго взглянув, сказал:
– Вижу, ты ингуш, приятель,
Как и мой джигит Муса.
По-ингушски я ие буду
Объясняться: не горазд... –
Но Серго ему: – Откуда
Вы, моряк, и здесь в горах?
– Вы, – вскричал моряк, – на славу
Овладели языком!
Рассказать, как начал плавать
Я ингушским моряком?
Про Серго Орджоникидзе
Вы слыхали здесь, друзья? –
Не хотел Серго открыться:
– Да, слыхал немного я...
-Как Серго велел построить
Бронепоездный наш флот,
Поездов всех было трое:
«Богатырь», «Варяг», «Вперед»,
Сам я питерский. С Балтфлота.
Я попал на «Богатырь»,
Били белых мы в два счета,
Дашь по цели – и пустырь!
Как по маслу, шли в сраженья,
Полный! – и пошел громить.
– Так держать, браток! С уменьем!
Бортом всем по белым бить!
Ну, а пушки ведь не дышла,
Пропадать им – так в боях,
Что с Одиннадцатой вышло,
Так же знаете, как я.
Как пришло нам дело худо,
Путь отрезан, как ни глянь,
Все братишки тут: «Полундра!»
Все кричат: «Даешь Назрань!»
Чтоб павлин Деникин с войском
Белый хвост не распускал,
Чтоб погибнуть по-геройски,
К ним ворвемся на вокзал.
– Ну, даешь Максима туже,
Сносим все и жжем огнем,
Полный! К белым мы на ужин...
Полный ход и полный гром!
Мы дрались, бронею кроясь,
Шли штыками на таран,
Мы взорвали бронепоезд,
Как пылающий вулкан.
На обломки тьма упала,
Тут нельзя уж погодить.
Нас осталось вроде мало,
Надо было уходить.
И пошли мы маршем скорым,
Не забыв команду дать:
– Полный ход, вперед – и в горы.
Так, браток, вот так держать!
Топ же ночыо на засаду
Мы нарвались на пути,
Ногу мне подшибли гады,
Но успел я в лес уйти.
Как я шел, куда, – не знаю,
Где заснул, – не помню сам,
Утром встал – не понимаю,
Вижу, шел по небесам.
Подо мной стоят туманы,
Надо мной все крыто льдом.
Вдруг выходят партизаны,
Говорят: кунак, идем!
Вот Муса, вот этот самый,
Дотащил меня к врачу,
И с тех пор братки мы прямо,
Русскому Мусу учу.
И с тех пор сражаюсь снова,
Хромота вот не проста,
Моря горного седого
Моряком я нынче стал.
Волны каменные тешат,
Есть и пена и размах,
Дал команду: – Нос не вешать,
Полный ход... на стременах!
Мы с Мусой в бою и дома:
Роем, сеем, – тоже труд.
Ваши мне глаза знакомы,
Вас, простите, – как зовут?
– Я Серго Орджоникидзе!
– Эй, Муса, ты слышишь, брат?
Так вот может лишь присниться.
Вот так рад я, вот так рад!
Чтоб мне заново родиться,
Снова море обожать,
Буду встречей я гордиться –
Дайте руку вам пожать!
Эх, хотел бы я сродниться
С боевым бы кораблем,
Чтоб «Серго Орджоникидзе»
Было б золотом на нем...
Говорили, руки жали,
После сели на траву,
– Но себя вы не назвали,
Как, товарищ, вас зовут?
– Плавать начал в море рано,
С детства помшо бури рев,
А зовут меня Иваном,
Я Иван Богатырев!
Было мне такое слово,
Командир сказал: – А ты,
Раз зовут Богатыревым,
Так иди на «Богатырь»...
Так сидели, говорили
Как, придя на бивуак,
Воду с хлебом сытно пили
И курили злой табак.
...А потом тропой косою,
Захватив с травой мешки,
Вниз ушли моряк с Мусою,
Партизанские дружки.
Глава 3
День сиял над всем Кавказом,
Как алмазная дуга,
Даже больно было глазу
Видеть острые снега.
Но напрасно шли, дробились
Волны бирюзы живой,
Точно сумерки спустились
Над Юсупа головой.
Трудно думалось Юсупу:
Чем же кончится война,
Все зароют в землю трупы,
И придет опять весна.
Жизни без земли не будет,
И без правды жизни нет,
Где найти нам правду, люди,
Пусть Серго дает ответ!
– Мы терпеть готовы много,
Говорю я, как отцу,
Но чтоб страшная дорога
Шла к хорошему концу.
Правды ждал народ, бывало,
Правду видел только год,
И большой народ и малый –
Одинаковый народ.
Он с одним на свет родится,
Он боится одного;
Лишь неправды он боится,
Чтоб не спутала его.
Помнишь, дед сказал в ауле:
Наш народ, как сирота.
Наши скалы не согнули,
И на шашках клятва та.
Но сражаться бесполезно,
Если нас в обман ввели.
И не должен он исчезнуть,
Наш народ, с лица земли.
Сколько надо крови, – боли!
Все отдать за правду рад.
Будет нам земля и воля?
– Будет точно, будет, брат!
Сколько б ни было мучений,
Но смотри, Юсуп, вперед.
Я скажу без поучений:
Выйдет к свету твой народ.
Вон под самым небом пашут –
Урожай же соберут.
Кто хранитель правды нашей?
Люди правду в мир несут.
Тот, что был там рубкой занят,
Пел по-русски чудно так,
Наши братья-партизаны,
Тот Муса и тот моряк.
Правду их в бою не свалишь,
И, по чести говоря,
Да и мы с тобой, товарищ,
Ведь стараемся не зря!
Нам без правды нет победы,
Что без правды белый свет?
Вспомнил ты в ауле деда,
Мудрый был ингушский дед.
Ведь сказал мне, помнишь, просто
Языком своим прямым:
– Слово Ленина принес ты –
И другими стали мы.
Исчезает незаметно
Тот, кто жил собой одним,
А народа жизнь бессмертна,
Чтобы ни было бы с ним...
Хороши весною травы,
И таким прекрасным днем
Отдыхаем мы по праву,
И, давай, Юсуп, споем.
Песни ведь бессмертны тоже,
По-грузински можешь петь?
– Много дней в Казбеги прожил,
Почему бы не уметь!..
И запели Чарирами,
И поплыли голоса
Над рекою, над горами,
Прямо в Грузии леса.
Может, вспомнилась Гореша
В Имеретин холмах,
Край родимый, край утешный,
Дом высокий на столбах.
Мы поем в ущелье хмуром,
Там вода на сладкий зов
Льется в речку Квадауру
Из несчетных родников.
Разве мы туда не можем
Весть послать с другой реки,
Разве песня не похожа
Па такие родники!..
Кончил петь Серго и с хода,
Чуть качаясь на весу,
Вдруг сказал без перехода:
– Видишь ты тропу, Юсуп?
Там, внизу, тропа бежала
Вверх по Ассе, чуть видна,
Ей как будто подражала
Ассы хитрая волна.
– Все ж ты трус, Юсуп мой смелый!
И Серго погладил ус.
В сердце горца потемнело:
– Почему, Серго, я трус?
– Надо раненых отправить,
Надо беженцев спасти,
Всех в Тбилиси переправить.
И другого нет пути.
– В Дагестан дороги нету,
Север полностью зажат,
Меньшевистские пикеты
У Казбеги сторожат.
– Лишь одной тропой над Ассой...
– Нет, Серго, не выйдет так,
Путь не только что опасен –
Здесь нельзя пройти никак.
Дальше наших нет на страже,
Сам себя лишь береги,
А хевсуры, всякий скажет, –
Наши кровные враги.
Злобу их ничем не смерить,
И тропой, что уж года
Мы зовем тропою смерти,
Не пойду я никогда.
Не из трусости, конечно,
Потому что зря убьют,
И безумная беспечность –
Путь искать в Тбилиси тут.
Ты во всем ингушском едешь,
С головы до ног открыт,
Он стреляет, как в медведя ж,
От тебя скалой укрыт.
– Почему у вас такая
Здесь с хевсурами вражда?
– Почему вражда – не знаю,
Мы сражаемся всегда.
Если ливни угрожают
Урожаю в их краю,
То они в мешок сажают
И лягушку и змею.
И мешок после обрядов
Тащут в горы в эти дни,
И швыряют этих гадов
В нашу сторону они.
– Это рук царизма дело,
Это след его оков,
Он натравливал умело
Бедняков на бедняков.
Кто хевсуров голоднее?
Кто беднее ингушей?
Вы друг другу ведь роднее
Ваших кровью торгашей.
– Да, но как за это взяться?
В Хевсуретье не бывал,
И, Серго, могу признаться:
Я хевсур не убивал.
Люди, знаем, небогаты,
Как и мы, они живут:
Холод, голод и заплаты,
Сеют, пашут, зверя бьют.
– Будет время: станет честью
Вместе кровь за правду лить.
Будем радоваться вместе,
Сообща печаль делить.
– Может быть, все это будет.
Все не так сейчас, пойми,
Той тропой не ходят люди,
Не пройдешь и ты с людьми.
– Нет другой тропы подобной?
– Нет!
– Куда она ведет?
– Я могу сказать подробно:
Там у Ассы поворот.
Как у песни два припева,
В Ассу путь дают волнам
Колотани-цхалн – слева
И Архотис справа там.
За углом хевсур селенье,
Амга – так его зовут,
Там умрешь и без сраженья.
Пулей тайною убыот.
– Трус ты все ж, тропы боишься!
– Это смерть! – Серго в ответ:
– Злишься ты... – Не злюсь я... – Злишься!
– Путь в обвалах. Бродов нет.
– Все понятно, значит, едем!
– Нет, ты шутишь... – Не шучу!
– Ну, погибнем, как медведи...
– Погибать я не хочу!
Как там главного хевсура,
В том селе, зовут, скажи?
Знаешь? – Знаю: старый, хмурый,
Лишь оружьем дорожит.
– Как зовут? – Зовем мы разно:
Бицика или Бинка,
Он убьет нас – это ясно,
А не он – убьет река.
– Завтра едем! Но смотри же,
Ни полслова никому...
– Я отказывался трижды...
– Все! Отказов не приму.
Завтра едем на пирушку,
Спи спокойно эту ночь...
Мимо нас идет старушка,
Плачет: надо ей помочь...
А старушка причитала:
– Враг пришел со всех сторон,
Все у нас война забрала,
Разоренье всюду, стон.
Крыши нет над вами даже,
Скалы – ваш холодный дом,
Вы одни защита наша,
И без вас мы все умрем.
Наши странники вы божьи,
Не обидься, воин-брат,
Если курицу предложит
Вам старуха Патимат.
Шапку тут Серго надвинул,
Улыбнулся, удивлен,
Пять рублей последних вынул,
Дал старушке в руки он.
Говорил ей не для виду
Благодарности слова:
– Не дадим тебя в обиду,
Будь еще сто лет жива!
И старушки понемногу
Зашуршал под гору шаг...
– Вот и курица в дорогу!
Неплохой, как видишь, знак.
Отдохнули. Песня спета.
Наша цель недалека:
Едем в Пуй – и до рассвета
Едем в гости к Бицика.
Конь шагал уже навстречу,
Знал владельца своего.
– Степью ехать было легче.
Кто поможет, нам, Серго?
Тот в ответ: – О чем хлопочешь? –
Сел в седло, стал сразу строг:
– Знаю, что сказать ты хочешь:
Хочешь ты, чтоб бог помог?
Повод тронул он: – Ну что же, –
Усмехнулся краем губ, –
Нам в дороге наш поможет,
Большевистский бог, Юсуп!
Поехали!..
Глава 4
Под высокой синевою,
Под неведомой стеной
Ранним утром едут двое
Одичавшею тропой.
И от снега водопадов
До камней и трав седых –
Вся ущельная громада
Дышит холодом на них.
Тут всегда в ущелье холод,
Даже в пору летних дней,
Нависает камень голый
Четкой тяжестью своей.
И, сойдясь почти вплотную.
Смотрит вечных скал гряда
В Ассы воду ледяную
Заглядевшись навсегда.
А вода без перемены
День и ночь летит, вопя,
Кони ставят ногу в пену,
Роют камни и храпят.
Вниз гремят камней обломки
Из-под ног в воде рябой.
Едут всадники. Негромко
Говорят между собой.
И за каждой переправой
В поводу ведут коней,
То налево, то направо
Меж наваленных камней.
И опять тропы обрывок...
Рядом хлещет водопад.
Снова брызги пенной гривы
Гривы конские кропят.
Солнце светит вяло, скупо,
Тени осыпью бегут,
Зоркие глаза Юсупа
Каждый камень стерегут.
Счет потерян переправам,
Валунов в пути не счесть,
Но тропа в камнях, по травам
Все же вьется, все же есть.
Пропадая в смутном гуле,
Снова вынырнув на свет...
Ждал ли он хевсурской пули?
И Серго сказал бы: нет!
Хоть и ехал, насторожен,
Глаз засады не искал,
На московские похожи
Были башни старых скал.
Если б был в Москве хоть час он!
Невозможная мечта.
Где находится сейчас он,
И представить трудно там.
Как он раннею порою,
В мире бродов и вершин,
Пробирается тропою
В удивительной глуши.
А в Сибири, на Алтае
Тоже, верно, едут так,
И в тайге, где снег растаял,
Слышен партизанский шаг.
Ледяною пылью пышет
Взлет стремнины и над ней
Путь угрюмей все и выше,
Все тесней и все грустней.
Как от дикого похмелья,
Цепенеет голова
Сколько ехать так ущельем?
Может, год, а может, два.
Камня медленная дрема
Точно гнев родит в реке,
Где-то там аул знакомый
Затерялся вдалеке.
Потеряли представленье,
Сколько ехали и шли,
Точно их ведут ступени
На другой конец земли.
Вдруг в разрезах скальных граней
Сразу вспыхнули в простор
Синим сахарным сияньем
Снежники далеких гор.
Всадники безмолвно встали:
Перед ними впереди
Два потока клокотали
И сливалися в один.
Выбегая из-за грозной,
В небо вздыбленной скалы
И кипя сначала розно
Среди влажной полумглы,
А потом бросаясь разом
В вихрь живого серебра.
Так рождалась в громе Асса –
Горцев вольная сестра.
В буйной радости, без гнева,
Точно в бубен, била в дно,
Все ущелье, что налево
Было зеленью полно.
И Серго смотрел с улыбкой –
Ассе весело кипеть,
Ехал медленно по зыбкой
Снова найденной тропе.
Выше светлые играли
Воды пеной на весу...
– Это есть Архотис-нхали,
Нам сюда, – сказал Юсуп. –
Нам теперь направо надо... –
Все лежало здесь в тени,
И в пятнистую прохладу
Леса въехали они.
Въехали в кромешный ворох
Трав, кустов, камней, дерев.
Рядом сразу шепот, шорох.
Конь застыл, окаменев
А в кустах затих неловко
Быстрый, тихий разговор,
И Юсуповой винтовки
Щелкнул тотчас же затвор.
Там же, где кусты поменьше,
Увидал, смеясь, Серго
Спины трех хевсурскнх женщин,
Уходивших от него.
Крикнул. Шли они не скоро,
Но теперь, спасая жизнь,
По горе, роняя хворост,
Врассыпную понеслись.
Забежали уж за скалы
Снова в чаше тишина.
Лишь одна не убежала,
Задержалась лишь одна.
Точно с челкой золотою,
Смуглолица, не дыша,
Встала тихо над тропою
Леса горного душа.
Над повязкою цветистой
Шла узора бирюза,
И сияли любопытством
Чуть зеленые глаза.
Так стояла в листьев раме,
Что-то думала свое
Н пропала за кустами,
Будто не было ее,
С легкой горскою сноровкой
Унося свою красу.
Опустил, вздохнув, винтовку
Даже сумрачный Юсуп.
Сняло смутное волненье,
Оживив лесной покой,
Это мирное виденье
На пороге в мир другой;
В мир, что зеленью расцвечен,
И не мрачен, и не хмур.
И сейчас же им навстречу
Вышел из лесу хевсур.
В легкой обуви старинной
С колуном в руке простым,
На его рубахе длинной
Были вышиты кресты.
Дровосек чернобородый
Миновать их не спешил,
Оглядел с усмешкой гордой:
Что за новость? Ингуши!
Он, присматриваясь хмуро,
Шаг замедлил нелегко.
И спросил Серго хевсура:
– Амга будет далеко?
– Нет, – сказал хевсур, немного
Удивляясь на него,
И пошел своей дорогой,
Не добавив ничего
И оглядываясь все же:
Нет ли в этом колдовства?
Но вокруг все было то же:
Лес, и камни, и трава.
Кони шли, мотая гривой,
Чуяли конец пути:
За горой, большой, красивой
Дальше незачем идти.
Как по жесту исполина,
С поворота – сразу там
Вся Архотская долина
Открывается глазам,
Перевита голубою
Лентой узкою воды.
Встали дружно над водою
Мельниц маленьких ряды.
И поля как будто те же.
И Серго, смотря вокруг,
Вспомнил родину, Горешу,
И такой знакомый луг.
Он ведет к родному дому...
Мост, кусты, колючки, пни,
И по берегу крутому
В Амгу въехали они.
Были пусты закоулки,
Всех, как ветром, унесло,
Лишь копыта били гулко,
Будто вымерло село.
Дети выйдут подивиться –
Жмутся стайкою к стене,
Да хевсурских женщин лица
Кое-где мелькнут в окне.
Заблестят глаза и брови,
А подъехал – нет уж их.
Да хевсуры с плоских кровель
Молча смотрят на чужих,
И тогда на всю обитель,
Столь безмолвную пока,
Закричал Серго: – Скажите,
Где живет ваш Бицика?
И какой-то парень бравый,
При мече и со щитом,
Отвечал: – Иди направо,
На горе за башней дом.
Где-то камни грохотали
В русле бешеной реки...
Кончен путь. Они стояли
Перед домом Бицики.
Сразу стало жарко в бурках.
Их встречая, на порог
Вышла строгая хевсурка
В синем с головы до ног.
В синей чохе строгих линий,
В темно-синем кушаке
И в кафтане темно-синем,
В синем с золотом платке.
Чоха синяя при этом
Вся в узоре непростом,
На груди горят монеты
Среди вышитых крестов.
Высока и смуглотела,
В первозданной простоте,
Без смущения глядела
На диковинных гостей.
И сказала, как знакомым,
Приглашая скромно в дом:
– Бицика сейчас не дома,
Бицику с охоты ждем.
И кольца тяжелой нитью
Вспыхнул взмах ее руки.
– Мир вам, путники, входите,
Будьте гости Бицики!
Так светилась древней силой
Краткость этих добрых слов,
Точно все происходило
В век героев и богов.
И, отдав коней спокойно,
За хозяйкою идя,
Так вошли они достойно
В дом хевсурского вождя.
Часть третья
Глава 1
Дом оставив незаметно,
В край охот издалека
В сизой мгле передрассветной
Шел горами Бицика.
Шел уверенно, не быстро,
И к восходу вышел он
На висячий серый выступ
И взглянул на небосклон.
Мрак еще лежал в ущелье,
Но проснулась высота,
Зубья все зарозовели
На отвесах Гвелис-мта.
Он увидел, как вставали
Горы цепью ледяной, –
Снег на Арцивис-магали,
Над ингушской стороной.
Заалев хрустальной кручей
В синеве, как бы звеня,
Встал и Тебулос могучий,
Плечи красные подняв.
Синева переходила
В громкозвучную лазурь,
Ахиели где-то было
Далеко теперь, внизу.
Воздух был морозно чуден,
Пахнул снегом и травой,
Бицика вдохнул всей грудью
Этот воздух заревой.
Гор страна пред ним вставала,
В ней, проснувшейся светло,
Все ему принадлежало,
Все от предков перешло.
Все, что здесь перед глазами,
В сердце с юности вросло,
Как и скрытая горами
Амга – вольное село.
Все, что здесь других пугало:
Крутость троп, свирепость рек,
Мрак ущелий, рев обвалов,
Бездна, ветер, камень, снег...
Все ему здесь был мило,
В этом вольном уголку,
Все родной дышало силой,
Непонятной чужаку.
Горы-братья строги, хмуры,
И одежда вся строга,
Полушубок старый, турий,
Джгани на его ногах.
Из воловьей мятой кожи,
Лучшей обуви плотней,
Внутрь пучок соломы вложен,
А подошва из ремней.
Солнце встало, ночь сразило,
Все хевсуры солнце чтут,
По-грузински солнце – Мзиа,
Так жену его зовут.
И чего еще искать им?
Силы добрые везде.
Много есть всесильных хати –
Мест священных для людей.
Есть святой Георгий смелый,
Он повсюду среди гор,
В Амге свой Георгий – Белый,
Их защитник с давних пор.
Чтоб понять дожди и бури,
Смысл небесного всего,
Хевисбери и дастури2
Существуют для того.
Любит праздников порядок,
Где в серебряных ковшах,
В древнем хати, за оградой,
Пивом пенится душа,
Когда делит хевисбери
Горки жертвенных хлебов,
Когда можно есть без меры
Мясо жареных быков.
Когда кровь баранов брызнет
В праздничную кутерьму,
Он другой не знает жизни,
Эта нравится ему.
В Новый год веселью тесно,
Всю неделю пьян народ.
В каждый дом приходит вестник,
Чтоб поведать, что нас ждет.
Хевисбери пьет с ним пиво,
Сыплет на голову снег:
– Расцветай, живи счастливо,
Старость встреть, как человек!
Надо с сердцем незамерзшим
Жизнь пройти до смертных скал,
Молодые в честь умерших
Скачут; что ж, и он скакал...
Коль дела хевсура плохи:
Вышел сена весь запас,
В доме хлеба нет ни крохи,
И приходит горький час,
Иль несчастье сердце гложет,
Жжет, как черная свеча,
– Помогите, кто чем может, –
Просит он односельчан.
Он дома обходит даже, –
Так идет который век, –
Все помогут, – кто откажет! –
Свой же просит человек.
Так живи: заветы предков,
Дом и теми сторожи,
Бей врага отчизны метко,
Слово данное держи!
Предков чтить завет положен,
Друга ты не предавай,
Смелым будь и добрым тоже,
Зла соседу не желай.
Враг пришел – все вместе встали
За свободу сел своих,
Ведь хевсуры век не знали
Ни господ, ни крепостных.
Так на выступе отвесном
Думал, сидя, Бицика,
В легком мире поднебесном
Мысли шли, как облака.
Там сегодня за горами,
Знает он, идет война.
Чьими все-таки руками
Та война разожжена?
Ходит мертвыми домами...
Еще много в мире зла,
Хорошо б война свой пламень
В горы к нам не принесла!
Хоть суровый воин с виду,
Бицика – мечтатель все ж,
В сны он верит, только сны-то...
Не всегда их разберешь.
Лишь вчера во сне приснился
Всадник: конь неукротим,
Над рекою проносился,
Молния вилась над ним.
Сон тревожный, но не грустный,
Ощущал он всей душой:
Легкий всадник темноусый –
Это к радости большой.
И сейчас, как в детстве раннем,
Когда был совсем уж мал,
Он о Миндии сказанье
Близко к сердцу принимал –
О хевсуре справедливом,
Храбреце богатыре,
Что познал язык на диво
Птиц, растений и зверей.
Кто-то слух недавно поднял
П пустил такую весть,
Будто Миндия сегодня
Вновь в горах явился здесь.
Вновь хевсурам он поможет,
К свету им врата открыв,
Только видеть его может
Тот, кто смел и справедлив.
Бицики правдиво слово,
Сила есть в его руке,
Если б встретить бы такого
Человека Бицике!
День сегодня необычный.
Сон ведь в руку может быть,
Рядом бродит гость отличный,
С ним бы вместе тура бить...
Где-то камни, точно в ступе,
Камнепад о скалы бил,
Встал охотник на уступе,
Щеки ветер холодил.
И взглянул он первым делом
На скалу, где камень бур,
Где была могила Мгелы,
Предка древнего хевсур.
Шапку сняв, лицом к вершине,
Он молился божеству
За семью, за путь свой длинный,
За своих коров в хлеву.
За преуспеянье дома,
Хевсуретии своей
Точно колокол знакомый,
Прозвенел среди полей,
За охоты этой счастье,
За Архотис берега,
Бицика родному хати
Турьи обещал рога.
Кончив все свои моленья,
Землю он поцеловал,
Встал с колен и легче тени
Пересек большой завал.
Так невидим и неслышен,
Прижимаяся к стене,
По горе скользил все выше,
Растворившись в тишине.
На тончайших скал отроге,
На лазурном поле дня,
Светло-серый, круторогий,
Тур стоял, рога подняв.
И смотрел он равнодушно
В пропасть, стывшую у ног,
Бицике же стало душно,
Он сдержался, сколько мог.
Но уже неуловимо
Тур утес перемахнул,
Точно став комочком дыма,
В серых скалах потонул,
Появился. Снова сгинул.
Точно из скалы седой
Вырос, встал, рога раскинул,
Тряс широкой бородой.
Так играл, как бы нарочно,
Завлекая Бицику,
В черный шифер скал непрочных,
Где погибель смельчаку.
Но ходил не хуже тура
Бицика – и вышел он,
Через старый снег и хмурый,
К сланцу черному на склон.
Здесь, вжимаясь в камень колкий,
Ждал с винтовкой у плеча –
Шли отвесной, узкой полкой
Два козла-бородача.
И за ними шли турицы;
Надо ж быть беде такой:
Плитам сланца обвалиться
Под охотника ногой.
Загудели в пропасть, плиты,
Туров мигом след простыл,
Бицика пошел открыто,
Не теряя высоты,
И когда сторожевого
Тура вновь увидел он,
Под скалу свернул он снова,
К черным скалам на рожон.
Тут по круче невылазной
Он под гребнем проскользнул
И над бездной безобразной
Руку к краю протянул.
Захватидся, подтянулся,
Вылез, отдышался, лег,
Туров ряд теперь тянулся,
Так что всех он видеть мог.
Он уж слышал топот строгий,
Бег больших, тяжелых тел,
Вдруг передний круторогий
Тур высокий засвистел.
И они помчались сразу,
Бег направив под утес,
Он вскочил, прикинул глазом
И придел свой перенес.
Гулкий выстрел в скалах бахнул,
Тур, осиливший карниз,
На утес взлетел с размаху
И скатился шумно вниз.
Но не сразу Бицика мог
К туру мертвому дойти:
Не было дороги прямо,
Лишь в обрывах проползти.
И, ползя, он видел ясно,
Как над скалами плыла,
Все снижаясь ненапрасно
Тень ягнятника-орла.
Ободравшийся недаром
Шел к утесу Бицика,
Там сидел ягнятник старый,
Онемев, как истукан.
Бицика, вставая рядом,
Снова не взводил курка,
Замахнулся он прикладом
На свирепого дружка.
Но орел не принял боя
И, шипя, и клокоча,
Рухнул в небо голубое,
С камня черного плеча.
Кровь здесь камни окропила:
Тур, летевший в высоту, –
Пуля грудь ему пробила, –
Так и умер на лету.
И лежал как зверь крылатый,
Бицика же так смотрел,
Точно смелого собрата
В поединке одолел.
И чего-то ждал при этом,
Точно вдруг из-за камней
Выйдет Миндия с приветом,
Друг мечтаний детских дней.
А на дальних скал отроге
Новый тур в лазури дня,
Светло-серый, круторогий,
Снова встал, рога подняв...
...Перед Лмгой от знакомых
Он услышал: поспеши,
Для тебя есть новость дома,
В доме гости ингуши!
– Ингушам зачем я нужен,
Где их путь я пересек?
Не пойдешь на них с оружьем,
Гость – священный человек.
И за что Георгий мучит,
Что прислал ко мне врагов,
Разве хати не получит
Тура нового рогов?
Если этой жертвы мало,
Подарю ему быка, –
Так в свой дом, ворча устало,
Возвратился Бицика.
Глава 2
Гости ждут. Часы проходят,
Делать нечего пока,
Раз в охотничьем походе
Пропадает Бицика.
В джгани, в полушубке турьем,
Точно из других времен,
Брови длинные нахмурив,
Наконец явился он.
Темнолицый светлоокий,
Длинноусый, видно, злой,
Не хевсур долин далеких, –
Запорожец удалой.
Так Серго подумал тут же:
Славно скроен, крепкотел.
Бицика же, сняв оружье,
На гостей своих смотрел.
Он смотрел открытым взглядом,
Очень резким вместе с тем,
Даже был как будто рад он
Слову доброму гостей.
И на то, что гости в черном,
Не глядел хозяин наш,
И за ним они покорно
Па второй взошли этаж,
У окна на лавку сели,
По-грузински говорят,
Видят гости, в самом деле,
У хевсура дом богат.
И при малом освещенье
Сразу виден целый клад.
И медвежьи и оленьи
Шкуры в комнате лежат,
И запас бересты длинный,
Вместо свеч горит она,
П в ларях резных, старинных,
Много есть еще зерна.
Привозной ковер настенный,
А в углу палас цветной,
Черный шкаф, в родстве почтенном
С самой темной стариной.
Там хурджин с узором алым,
Там горит кусок парчи,
На стене блестят кинжалы,
Ружья, старые мечи.
Полки с глиняной посудой,
Полки – с медной, сундуки,
И на них тулупы грудой, –
Дом богат у Бицики.
И хозяин дома снова
Поприветствовал гостей,
Терпеливо ждал их слова,
Полон выдумкой своей.
Кто их знает? Может статься.
Тут какой-то тайны знак,
Настоящие важкаци3
Приезжают тоже так.
Видно, что они не трусы,
Не поймет он, почему
Скромный горец черноусый
Так вот нравится ему.
А другой, видать, не бедный:
Шапка больно хороша,
В нем, и по усам заметно,
Что-то есть от ингуша.
Черноусый молвит горец:
– Мы – грузины, Бицика,
Приключилось с нами горе,
Мы идем издалека.
Мы в дороге обносились,
Что имели на руках –
И последнего лишились,
Нас ограбили в горах.
Но нашлись и люди-братья,
Мы пришлись им по душе –
Нам достали это платье,
Чтоб сойти за ингушей.
Мимо твоего селенья
Не могло нам быть пути,
Нам сейчас без промедления
Надо в Грузию пройти.
– Издалека ль вы идете?
– Из Москвы идем самой,
Мы в одной сейчас заботе,
Поскорей попасть домой...
Тихим глазом их окинул
Бицика: Таким словам
Надо верить! Вы – грузины!
Я, как братьям, верю вам!
И хоть дальний горный житель,
Но узнать хочу сейчас,
Почему, вы мне скажите,
Там война была у вас?
Шла, все больше свирепея,
Крови вспучилась река?
– Все скажу сейчас тебе я,
Наш товарищ Бицика.
Точно горы распахнулись
Перед взорами Серго,
А просторы покачнулись
И упали на него.
Пламя, к облакам взлетая,
Опускалось до травы,
Стало слышно до Китая,
Стало видно до Москвы.
От последней в поле хаты
До дворцов в броне оград,
Шли в сраженья не солдаты,
Жизнь боролась, как солдат.
И ее слова, проникнув,
В речи пламенной земли,
Разъяренных масс и вихрей,
В дом хевсурский вдруг вошли.
И Серго на самом деле
Объяснял, чем жизнь полна,
Человеку нз ущелья,
Чем земля потрясена.
Шла, неправду разрушая,
Зло смывая, как волна,
И сейчас идет большая,
Справедливая война.
Чтоб бедняк бы самый малый
Мог быть первым из людей,
Чтоб земля принадлежала
Тем, кто трудится на ней.
Чтоб рабочих угнетатель
Не держал бы в кабале,
Вот за что идет, приятель,
Та война на всей земле.
Силу золота и власти
Уничтожить мы должны,
Чтоб искали б в жизни счастья
Мира нового сыны.
Вековое сбросив горе,
Человек в расцвете сил,
Чтоб к горе, к земле и к морю
Не по-рабски приходил.
Чтоб не тропы в Хевсуретию,
А дороги пролегли,
Чтобы всех народов дети
Дружбу всех к тебе несли.
Чтоб о всех героях славных
Говорили здесь они,
Пели песни среди равных,
На вершинах жгли огни.
Ты не слышишь здесь орудий,
У тебя здесь тишина,
День и ночь там бьются люди,
Вот какая там война!.,
– Брат грузин, судьбой мне данный,
С ними был, борьбу ведя?
– Мы сражались неустанно,
Жизни нашей не щадя,
Слово дав свободным людям
Не сдаваться, не прощать,
Вся земля пока не будет
Жизнью новою дышать!
Бицика вскочил: – Так ты же
Всадник с молнией, мой сон,
Ты сказал, как будто выжег
Звездным словом небосклон.
Ты дышал, как ветер свежий,
Так просторно стало мне,
Ингуши, скажи, на чьей же
Там дерутся стороне?
– Встав за дело справедливых!
Знаешь ты, ингуш не трус!..
Бицика смотрел пытливо
На Юсупа медный ус.
– Как же тех зовут, кто водит
В бой народные полки?
– Есть такие там в народе,
Их зовут большевики!
– Большевик твой спутник тоже?
– Дать тебе ответ прямой?
– Отвечать ты прямо должен.
– Это брат названый мой!
– Ты же Миндия, который
Появился снова здесь,
Ты пришел к нам снова в горы
И принес большую весть.
То-то в нашей Хевсуретии
Слух уж ходит по горам:
Новый Миндия на свете
Свет приносит братский нам.
– Бицика, ты муж и воин, –
Тут Серго сказал ему. –
И оружье родовое –
Подтверждение тому.
– Род наш, вольностью рожденный,
Защищать себя умел, --
Отвечал хевсур, польщенный. –
Вот свидетель прошлых дел.
Пистолет «Дамбача» – редкий,
Рядом «Дашна» – меч висит,
Плоский шлем с железной сеткой.
Наш железный круглый щит.
В зубьях кольца боевые,
Ружей старых целый ряд,
На кольчуге, как живые,
Кольца гибкие дрожат.
Тут потрогать вещь любую –
Как войти в сраженья дым. –
И Серго сказал, любуясь
Этим кладом родовым:
– Здесь как будто все былое
Предо мной воскрешено,
Тихо дремлет на покое
В доме храброго оно!
В этом доме, вместе с нами,
Встретишь новую зарю,
А сейчас прими на память:
Свой наган тебе дарю!
Бицика добрел норою,
Мысли делались легки:
– Брат, поверь, что мне, не скрою,
Нравятся большевики!
Бицика перекрестился,
Трижды обнял он Серго:
– Сон недаром мне приснился,
Я, как пьяный, от него...
Чашки с водкою ячменной
Мзиа тихо принесла,
И, раздав гостям, степенно
Встала молча у стола.
Все сидели, твердо зная,
Как обычай дедов строг,
При гостях жену хозяин
Звать по имени не мог.
И не Мзиа, а диаци –
Женщина – он так сказал:
– Можно только удивляться:
Квиреа4 гостей послал!
Предложи гостям лепешки,
Сыр, и масло, и чеснок,
Эх, малы с ячменной плошки,
Тут не жалко выпить рог!
Хочешь ты в Тбилиси ехать,
Дорогой, сердечный брат,
Снег сегодня не помеха,
Вот зимой снега лежат...
Точно пахарь буря пашет,
И лавин летает гром,
Все грузины – братья наши,
И любимые притом.
Мне твои по сердцу речи,
Отдохните от пути,
Мяса турьего под вечер
Наедимся, как хотим.
Сам я вас еще до света
Провожу на перевал,
Ну, а дальше до Душета
Нет ни пропастей, ни скал...
Но Серго, ведя беседу,
Объяснил, что речь идет
Не о том, что двое едут,
Есть в горах еще народ.
Надо всех, кто болен, ранен
Иль, как беженец, раздет,
Пропустить без задержаний
Через Амгу – на Душет.
Им двоим вернуться надо,
Путь проверив над рекой...
Бицика сказал: – Преграды
Нету больше никакой.
Всем скажи в горах, важкаци,
Нашим кто пойдет путем, –
Ничего пусть не боятся,
В Амге встретят мир и дом.
Эй, диаци, где ж арака?
Дай еще нам отхлебнуть... –
Но сказал Серго: – Однако
Нам пора в обратный путь.
– Тропы все тебе открою,
Всадник сна в моей судьбе,
Молния над головою,
Всюду путь открыт тебе!
Мир пройдешь, куда захочешь,
Все твои дороги, все,
Звездный дождь хевсурской ночью,
Миндия – во всей красе!
Двое встали, как по знаку,
Улыбаяся слегка:
– Мы поехали, однако.
Ну, спасибо, Бицика!
Встали оба, в путь готовы,
Бицика шел впереди:
– Приходи с друзьями снова,
Скоро праздник, приходи!
И опять светло и строго
Мзиа вышла на порог.
И стояла на пороге
В синем с головы до ног.
В синей чохе строгих линий,
В темно-синем кушаке,
И в кафтане темно-синем,
В синем с золотом платке.
И глаза ее светились
Синей влажностью такой,
Точно заново раскрылись.
Заглянувши в мир другой,
В мир широкий и победный,
Где дышалось так легко,
Где не Миндия легенды,
А простой шагал Серго.
Глава 3
Амга скрылась за горою,
И друзья в обратный путь
Вышли вместе с Бицикою,
Чтоб на север повернуть.
И под говор речки гулкой,
Выбирая, где ровней,
Шли втроем, как на прогулке,
В поводу ведя коней.
Амга где-то уж за кручей,
Амга кончилась уже,
Был Серго слегка задумчив,
А Юсуп настороже.
Начинал уж сном казаться
Бицике весь день его –
Настоящие важкаци
Были в доме у него.
Над зеленою лощиной,
Старожил хевсурских мест,
По горе пастух в овчине
Им спешил наперерез.
Весь в поту и весь всклокочен,
Задыхаясь и крича,
Но в движеньях все же точен,
Он винтовку снял с плеча.
И нацелился в идущих,
Подбежав почти к реке.
– Отойди! Дай целить лучше! –
Закричал он Бицике. –
Ингуши идут. Проклятье!
Отодвинься, Бицика!
– Стой, грузины это, братья!
Стой же, не стреляй пока!
Бицика пошел поспешно
К пастуху... – Пастух хорош! –
Тут Юсуп сказал с усмешкой: –
Зазеваешься – умрешь!
А винтовкой, словно палкой,
Все размахивал пастух
И в словесной перепалке
Отпускал проклятья вслух.
И пошел потом, хромая,
По горе наперерез,
Но не вниз, кусты ломая,
А к вершине он полез.
Бицика вернулся гордый,
Что опасность устранил:
– Тот пастух – упрямец твердый,
Только лишь одно твердил.
Был обманут вашим видом,
Вы же в черном до ушей,
Вспомнил старую обиду.
Злость свою на ингушей.
Говорил я с ним пристойно,
Знает он характер мой,
Ехать можете спокойно,
Он пошел уже домой...
Бицика тут, словно мальчик,
Задержал коня Серго,
И совсем уже иначе,
Молвил тихо, нелегко:
– Я не знаю, как словами
Выражают сердца грусть,
Я проститься должен с вами,
Ты вернешься? – Я вернусь!
– Будешь у своих ты к ночи,
Кто твой путь прервать бы мог?
Ты пойдешь куда ты хочешь,
Ты – хозяин всех дорог!
За отвеса первой глыбой
Обнялись. В руке – рука.
– Ну, за все тебе спасибо!..
– Жду! – им крикнул Бицика.
Оборачивались снова.
Как оживших скал привет,
Все стоял хевсур суровый
И смотрел им долго вслед.
Лесом шли Серго с Юсупом,
Пробирались по траве,
Вышли к дикому уступу,
Где сливались речки две.
Там явилась в плесках белых
Асса с грохотом своим,
Заплясала и запела,
Точно радовалась им.
Вот знакомая поляна,
Отдыхали где в тени,
Лишь сегодня утром рано
Проезжали тут они.
Все вдруг стало непохоже
Изменилась сторона,
Даже Асса, Асса тоже –
Вся другая и она.
Человечней, что ли, стала,
Беспощадная река,
Дикость скальная пропала,
Стала вдруг тропа легка.
Веселей, теплей и краше
Все ущелье, как во сне...
– О поездке в Амгу нашей,
Что, Юсуп, ты скажешь мне?
– Я, Серго, бы так ответил,
До конца твердил бы дней:
Всех богов, что есть на свете,
Большевистский бог сильней!
– Видишь вот, а ты не верил,
Все глядел на небеса,
Мы же люди, а не звери –
Можем делать чудеса.
Ты сказал: тропою смерти
Мы поедем, так держись...
Вот приедем, скажем: верьте –
На тропе повсюду – жизнь!
– Пастуха забыл, который
Застрелить меня хотел?
– Ну, о нем какие споры,
Он сегодня не у дел!
В разговоре путь их ожил,
Но сказал Серго: – Дружок,
Поспешим давай мы все же,
Отдых наш еще далек!..
Водопады их кропили,
В переправах без числа
Кони грудью пену били,
Но тропа друзей вела.
Кто их видел, кто их слышал?
Тени той тропы былой
Шли все дальше, глубже, тише,
П – пропали за скалой!
...Я иду за ними следом.
Асса пенная гремит,
П тропа, ей страх неведом,
Пенной Ассе говорит:
«Исчезает незаметно
Тот, кто жил собой одним,
А народа жизнь бессмертна,
Что бы ни было бы с ним.
Даже в самом горьком горе
Он в душе своей несет
Все, что есть в его просторе,
Даже снег родных высот,
Даже пену речки малой,
В маленьком ущелье том,
Где герой в отвесных скалах
Защищал родимый дом.
И об этом песни пели,
Говорили люди мне,
Свет из малого ущелья
Виден ныне всей стране!»
Слушал тропы я и реки.
– Слава им! – скажу опять,
И рассказ о человеке
Мне хотелось передать.
Тот рассказ сложили горы,
Башни, звезды, облака,
Снег и трав весенних ворох,
Люди, песни и река!
1957
|