Толкаясь шестом и сплывая за мысленный мыс,
примерно в седьмом ты промерил фарватер искусства.
В обросшее днище толкнулась глубокая мысль,
что в светлые ночи из омутов смутные чувства

всплывают по саммитам. Явь обрела моноритм
больших иноформ, проскребающих днищами банки.
Стада инотавров сплываются в наш лабиринт;
их лики, оправлены в длинные, блик, инорамки,

дрейфуют, как некий языческий иконостаз,
гигантскими мантрами рея на скатных глубинах
жемчужных течений и отмелей. Сетчатый страз
фасетчатых глаз их личинок, икринок, любимых,

их зубчатых жвал проедает густой кислотой,
желудочным соусом, джюсом пробелы в проблемах,
и чётные пятна пленяют своей простотой
и яркой коррозией в точках контактов и клеммах.

Пахтаясь веслом и срываясь в немыслимый визг,
примерно в седьмом ты проверил праматерь колене.
В обрюзгшее брюхо пихнулась набрякшая мысль,
как, в сущности, членистоноги по духу коллеги,

сколь кольчаты черви интеллектуазных кругов,
тревожащих мёртвою зыбью фарватер культуры,
когда караван презентаций – одна за другой –
идет по мейнстриму, подъемля фуршет на котурны.

В такую путину здесь цедят богатый улов
дурачков усоногих и прочего зоопланктона,
чья фосфоресценция в гуще питательских слов
мерцает сытнее гнилушек Дидро и Платона,

и просто не светит Вольтер и не катит Мольер,
фильтруясь в пластинах культурграциозных корсажей
насквозь улетарных постконцептуазных маньер,
пастозных модернов, жюльенов и др. вернисажей.

По тёмным глубинам сплывают то вдруг косяком,
то поодиночке гигантские, блеф, хироманты.
Эсхатологический вывод пока не знаком,
но скатологический зреет и, став на пуанты,

натужливо рдеет, кряхтя набухающим ртом,
в стремлении сделать Как можно Большое искусство
по Гиннессу вкупе с Бедекером, чтобы потом
гигантские монстры питали высокое чувство.

Качает по соросам шмидтовых грантодетей,
культуромультуре сулится невиданный нерест,
блефускоискусство всплывает наверх без затей
на корм быкотаврам фронтиров, блиц, русских америк.

Худым паганелем болотных блатных пузырей
по тинистым заводям ловко скользят иномерки.
Бомбаж, барботаж, эпатаж, бормотанье, амбрей,
вулканы и гейзеры, грязи, мультурфейерверки.

Усатый блювал, выходя из несметных глубин,
фильтрует обзор вислоногого мелкого криля.
Мы скоро узнаем, кто был особливо любим –
Белинский, Вишневский, Зудим Степанцов, или... или

мы носом учуем, кто двигал мультурный прогрыз
и кто оглашен контрацептом жантильного шарма,
помазан китовою амброй и мускусом крыс
и – чем ещё мажет своих шестерней инокарма.

Цепляя стилом и дрейфуя в безмысленный стиль,
к примеру, в Таро и, во-первых, в форматы Госцирка,
эскьюзство обходит кругом Симплегады и Сцилл
на стройных котурнах, на ловких пуантах, на цырлах.

Оно устремляется в ясли больших иноферм,
к гигантским жюльенам, пельменям, хинкалам и мантам.
Сирены поют над молочными стоками терм,
Цирцея манит бархатистым искусным bel cunt’ом,

глубоким, как счастье. Кисельны его берега
и илисто дно, и извилисто русло, как нечто.
Вступает туда, где ещё не ступала нога,
искусство, плацебо, бессмертно, прекрасно, блин, вечно.
1999