|
На память 9-го ноября 1843 года княжне Варваре Николаевне Репниной ПосвящениеДуше с прекрасным назначеньем Должно любить, терпеть, страдать; И дар Господний, вдохновенье, Должно слезами поливать. Для вас понятно это слово!.. Для вас я радостно сложил Свои житейские оковы, Священнодействовал я снова И слезы в звуки перелил. Ваш добрый ангел осенил Меня бессмертными крылами И тихостройными речами Мечты о рае пробудил.
Двенадцать приборов на круглом столе, Двенадцать бокалов высоких стоят; И час уж проходит, Никто не приходит, Должно быть, друзьями Забыты оне. Они не забыты – в урочную пору, Обет исполняя, друзья собрались, И вечную память пропели собором, Отправили тризну – и все разошлись. Двенадцать их было; все молоды были, Прекрасны и сильны; в прошедшем году Найлучшего друга они схоронили И другу поминки в тот день учредили, Пока на свиданье к нему не сойдут. «Счастливое братство! Единство любови Почтили вы свято на грешной земли; Сходитеся, други, как ныне сошлись, Сходитеся долго и песнею новой Воспойте свободу на рабской земли!» Благословен твой малый путь, Пришлец убогий, неизвестный! Ты силой Господа чудесной Возмог в сердца людей вдохнуть Огонь любви, огонь небесный. Благословен! Ты Божью волю Короткой жизнью освятил; В юдоли рабства радость воли Безмолвно ты провозгласил. Когда брат брата алчет крови – Ты сочетал любовь в чужих; Свободу людям – в братстве их Ты проявил великим словом: Ты миру мир благовестил; И, отходя, благословил Свободу мысли, дух любови! Душа избранная, зачем Ты мало так у нас гостила? Тебе здесь тесно, трудно было! Но ты любила здешний плен, Ты, непорочная, взирала, Скорбя, на суетных людей. Но ангела недоставало У Вечного Царя царей; И ты на небе в вечной славе У трона Божия стоишь, На мир наш, темный и лукавый, С тоской невинною глядишь. Благоговею пред тобою, В безмолвном трепете дивлюсь; Молюсь тоскующей душою, Как перед ангелом молюсь! Сниди, пошли мне исцеленье! Внуши, навей на хладный ум Хоть мало светлых, чистых дум; Хоть на единое мгновенье Темницу сердца озари И мрак строптивых помышлений И разгони, и усмири. Правдиво, тихими речами, Ты расскажи мне все свое Земное благо-житие И научи владеть сердцами Людей кичливых и своим, Уже растленным, уже злым... Скажи мне тайное ученье Любить гордящихся людей И речью кроткой и смиреньем Смягчать народных палачей, Да провещаю гимн пророчий, И долу правду низведу, И погасающие очи Без страха к небу возведу. И в этот час последней муки Пошли мне истинных друзей Сложить хладеющие руки И бескорыстия елей Пролить из дружеских очей. Благословлю мои страданья, Отрадно смерти улыбнусь, И к вечной жизни с упованьем К тебе на небо вознесусь. Благословен твой малый путь, Пришлец неславленный, чудесный! В семье убогой, неизвестной Он вырастал; и жизни труд, Как сирота, он встретил рано; Упреки злые встретил он За хлеб насущный... В сердце рану Змея прогрызла... Детский сон Исчез, как голубь боязливый; Тоска, как вор, нетерпеливо, В разбитом сердце притаясь, Губами жадными впилась И кровь невинную сосала... Душа рвалась, душа рыдала, Просила воли... Ум горел, В крови гордыня клокотала... Он трепетал... Он цепенел... Рука, сжимаяся, дрожала... О, если б мог он шар земной Схватить озлобленной рукой, Со всеми гадами земными; Схватить, измять и бросить в ад!.. Он был бы счастлив, был бы рад. Он хохотал, как демон лютый, И длилась страшная минута, И мир пылал со всех сторон; Рыдал, немел он в исступленьи, Душа терзалась страшным сном, Душа мертвела, а кругом Земля, Господнее творенье, В зеленой ризе и цветах, Весну встречая, ликовала. Душа отрадно пробуждалась, И пробудилась... Он в слезах Упал и землю лобызает, Как перси матери родной!.. Он снова чистый ангел Рая, И на земле он всем чужой. Взглянул на небо: «О, как ясно, Как упоительно-прекрасно! О, как там вольно будет мне!..» И очи в чудном полусне На свод небесный устремляет И в беспредельной глубине Душой невинной утопает. По высоте святой, широкой, Платочком белым, одинока, Прозрачна тучка вдаль плывет. «Ах, тучка, тучка, кто несет Тебя так плавно, так высоко? Ты что такое? И зачем Так пышно, мило нарядилась? Куда ты послана и кем?..» И тучка тихо растопилась На небе светлом. Взор унылый Он опустил на темный лес... «А где край света, край небес, Концы земли?..» И вздох глубокий, Недетский вздох, он испустил; Как будто в сердце одиноком Надежду он похоронил. В ком веры нет – надежды нет! Надежда – Бог, а вера – свет. «Не погасай, мое светило! Туман душевный разгоняй, Живи меня Твоею силой, И путь тернистый, путь унылый Небесным светом озаряй. Пошли на ум Твою святыню, Святым наитием напой, Да провещаю благостыню, Что заповедана Тобой!..» Надежды он не схоронил, Воспрянул дух, как голубь горний, И мрак сердечный, мрак юдольный Небесным светом озарил; Пошел искать он жизни, доли, Уже прошел родное поле, Уже скрывалося село... Чего-то жаль внезапно стало, Слеза ресницы пробивала, Сжималось сердце и рвалось. Чего-то жаль нам в прошлом нашем, И что-то есть в земле родной... Но он, бедняк, он всем не свой, И тут и там. Планета наша, Прекрасный мир наш, рай земной, Во всех концах ему чужой. Припал он молча к персти милой И, как родную, лобызал, Рыдая, тихо и уныло На путь молитву прочитал... И твердой, вольною стопою Пошел... И скрылся за горою. За рубежом родной земли Скитаясь нищим, сиротою, Какие слезы не лились! Какой ужасною ценою Уму познания купил, И девство сердца сохранил. Без малодушной укоризны Пройти мытарства трудной жизни, Измерять пропасти страстей, Понять на деле жизнь людей, Прочесть все черные страницы, Все беззаконные дела... И сохранить полет орла И сердце чистой голубицы! Се человек!.. Без крова жить (Сирот и солнышко не греет), Людей изведать – и любить! Незлобным сердцем сожалея О недостойных их делах И не кощунствуя впотьмах, Как царь ума. Убогим, нищим, Из-за куска насущной пищи, Глупцу могучему годить И мыслить, чувствовать и жить!.. Вот драма страшная, святая!.. И он прошел ее, рыдая, Ее он строго разыграл Без слова; он не толковал Своих вседневных приключений Как назидательный роман; Не раскрывал сердечных ран И тьму различных сновидений, И байронический туман Он не пускал; толпой ничтожной Своих друзей не поносил; Чинов и власти не казнил, Как N, глашатай осторожный, И тот, кто мыслит без конца О мыслях Канта, Галилея, Космополита-мудреца, И судит люди, не жалея Родного брата и отца; Тот лжепророк! Его сужденья – Полуидеи, полувздор!.. Провидя жизни назначенье, Великий Божий приговор, В самопытливом размышленьи Он подымал слезящий взор На красоты святой природы. «Как все согласно!» – он шептал И край родной воспоминал; У Бога правды и свободы Всему живущему молил, И кроткой мыслию следил Дела минувшие народов, Дела страны своей родной, И горько плакал... «О святая! Святая родина моя! Чем помогу тебе, рыдая? И ты закована, и я. Великим словом Божью волю Сказать тиранам – не поймут! И на родном прекрасном поле Пророка каменьем побьют! Сотрут высокие могилы И понесут их словом зла! Тебя убили, раздавили; И славословить запретили Твои великие дела! О Боже! Сильный и правдивый, Тебе возможны чудеса. Исполни славой небеса И сотвори святое диво: Воспрянуть мертвым повели, Благослови всесильным словом На подвиг новый и суровый, На искупление земли, Земли поруганной, забытой, Чистейшей кровию политой, Когда-то счастливой земли». Как тучи, мысли расходились, И слезы капали, как дождь!.. Блажен тот на свете, кто малую долю, Кроху от трапезы волен уделить Голодному брату и злобного волю Хоть властью суровой возмог укротить! Блажен и свободен!.. Но тот, кто не оком, А смотрит душою на козни людей, И может лишь плакать в тоске одинокой – О Боже правдивый, лиши Ты очей!.. Твои горы, Твое море, Все красы природы Не искупят его горя, Не дадут свободы. И он, страдалец жизни краткой, Все видел, чувствовал и жил, Людей, изведавши, любил И тосковал о них украдкой. Его и люди полюбили [1], И он их братиями звал; Нашел друзей и тайной силой К себе друзей причаровал; Между друзьями молодыми Порой задумчивый... порой, Как волхв, вещатель молодой Речами звучными, живыми Друзей внезапно изумлял; И силу дружбы между ними, Благословляя, укреплял. Он говорил, что обще благо Должно любовию купить И с благородною отвагой Стать за народ и зло казнить. Он говорил, что праздник жизни, Великий праздник, Божий дар, Должно пожертвовать отчизне, Должно поставить под удар. Он говорил о страсти нежной, Он тихо, грустно говорил, И умолкал!.. В тоске мятежной Из-за стола он выходил И горько плакал. Грусти тайной, Тоски глубокой, не случайной Ни с кем страдалец не делил. Друзья любили всей душою Его, как кровного; но он Непостижимою тоскою Был постоянно удручен, И между ними вольной речью Он пламенел. Но меж гостей, Когда при тысяче огней Мелькали мраморные плечи, О чем-то тяжко он вздыхал И думой мрачною летал В стране родной, в стране прекрасной, Там, где никто его не ждал, Никто об нем не вспоминал, Ни о судьбе его неясной. И думал он: «Зачем я тут? И что мне делать между ними? Они все пляшут и поют, Они родня между родными, Они все равны меж собой, А я!..» – И тихо он выходит, Идет задумавшись домой; Никто из дому не выходит Его встречать; никто не ждет, Везде один... Тоска, томленье!.. И светлый праздник Воскресенья Тоску сторичную несет. И вянет он, вянет, как в поле былина, Тоскою томимый в чужой стороне; И вянет он молча... Какая кручина Запала в сердечной его глубине? «О горе мне, горе! Зачем я покинул Невинности счастье, родную страну? Зачем я скитался, чего я достигнул? Утехи познаний?.. Кляну их, кляну! Они-то мне, черви, мой ум источили, С моим тихим счастьем они разлучили! Кому я тоску и любовь расскажу? Кому сердца раны в слезах покажу? Здесь нету мне пары, я нищий меж ними, Я бедный поденщик, работник простой; Что дам я подруге моими мечтами? Любовь... Ах, любови, любови одной! С нее на три века, на вечность бы стало! В своих бы объятьях ее растопил! О, как бы я нежно, как нежно любил!» И крупные слезы, как искры, низались, И бледные щеки, и слабую грудь Росили и сохли. «О дайте вздохнуть, Разбейте мне череп и грудь разорвите, – Там черви, там змеи, – на волю пустите! О дайте мне тихо, навеки заснуть!» Страдал несчастный сирота Вдали от родины счастливой, И ждал конца нетерпеливо. Его любимая мечта – Полезным быть родному краю, – Как цвет, с ним вместе увядает! Страдал он. Жизни пустота Пред ним могилой раскрывалась: Приязни братской было мало, Не грела теплота друзей – Небесных солнечных лучей Душа парящая алкала. Огня любви, что Бог зажег В стыдливом сердце голубином Невинной женщины, где б мог Полет превыспренний, орлиный Остановить и съединить Пожар любви, любви невинной; Кого бы мог он приютить В светлице сердца и рассудка, Как беззащитную голубку, От жизни горестей укрыть; И к персям юным, изнывая, Главой усталою прильнуть; И, цепенея и рыдая, На лоне жизни, лоне рая Хотя минуту отдохнуть. В ее очах, в ее томленьи И ум, и душу утопить, И сердце в сердце растопить, И утонуть в самозабвеньи. Но было некого любить; Сочетаваться не с кем было; А сердце плакало, и ныло, И замирало в пустоте. Его тоскующей мечте В грядущем что-то открывалось, И в беспредельной высоте Святое небо улыбалось. Как воску ярого свеча, Он таял тихо, молчаливо, И на задумчивых очах Туман ложился. Взор стыдливый На нем красавица порой Покоя, тайно волновалась И симпатической красой Украдкой долго любовалась. И, может, многие грустили Сердца девичие о нем, Но тайной волей, высшей силой Путь одинокий до могилы На камнях острых проведен. Изнемогал он, грудь болела, Темнели очи, за крестом Граница вечности чернела В пространстве мрачном и пустом. Уже в постели предмогильной Лежит он тих, и гаснет свет. Друзей тоскующий совет Тревожит дух его бессильный. Поочередно ночевали У друга верные друзья; И всякой вечер собиралась Его прекрасная семья. В последний вечер собралися Вокруг предсмертного одра И просидели до утра. Уже рассвет смыкал ресницы, Друзей унылых сон клонил, И он внезапно оживил Их грустный сон огнем бывалым Последних пламенных речей; И други друга утешали, Что через семь иль восемь дней Он будет петь между друзей. «Не пропою вам песни новой О славе родины моей. Сложите вы псалом суровый Про сонм народных палачей; И вольным гимном помяните Предтечу, друга своего. И за грехи... грехи его Усердно Богу помолитесь... И Со святыми упокой Пропойте, други, надо мной!» Друзья вокруг его стояли, Он отходил, они рыдали, Как дети... Тихо он вздыхал, Вздохнул, вздохнул... Его не стало! И мир пророка потерял, И слава сына потеряла. Печально други понесли Наутро в церковь гроб дубовый, Рыдая, предали земли Останки друга; и лавровый Венок зеленый, молодой, Слезами дружбы оросили И на могиле положили; И Со святыми упокой Запели тихо и уныло. В трактире за круглым, за братским столом Уж под вечер други сидели кругом; Печально и тихо двенадцать сидело: Их сердце одною тоскою болело. Печальная тризна, печальны друзья!.. Ах, тризну такую отправил и я. Согласьем общим положили, Чтоб каждый год был стол накрыт В день смерти друга; чтоб забыт Не мог быть друг их за могилой. И всякой год они сходились В день смерти друга поминать. Уж многих стало не видать: Приборы каждый год пустели, Друзья все больше сиротели – И вот один, уж сколько лет, К пустым приборам на обед Старик печальный приезжает; Печаль и радость юных лет Один, грустя, воспоминает. Сидит он долго, мрачен, тих, И поджидает: нет ли брата Хоть одного еще в живых? И одинокий в путь обратный Идет он молча... И теперь, Где круглый стол стоит накрытый, Тихонько отворилась дверь, И брат, что временем забытый, Вошел согбенный!.. Грустно он Окинул стол потухшим взором И молвил с дружеским укором: «Лентяи! Видишь, как закон Священный братский исполняют! Вот и сегодня не пришли, Как будто за море ушли! – И слезы молча утирает, Садясь за братский круглый стол. – Хоть бы один тебе пришел!» Старик сидит и поджидает... Проходит час, прошел другой, Уж старику пора домой. Старик встает: «Да, изменили! Послушай, выпей, брат, вино, – Сказал слуге он, – все равно, Я не могу; прошло, что было, – Да поминай за упокой; А мне пора уже домой!» И слезы снова покатились. Слуга вино, дивяся, выпил. «Дай шляпу мне... Какая лень Идти домой!..» – и тихо вышел. И через год в урочный день Двенадцать приборов на круглом столе, Двенадцать бокалов высоких стоят, И день уж проходит, Никто не приходит, Навеки, навеки забыты оне. 1843
|