Делегатам Первого Всесоюзного
съезда Советов, состоявшегося
30 декабря 1922 года.

1


Все помню: и холод, и голод,
и огненный бред сыпняка,
и кавалерийскую школу,
что мне и сегодня близка.

О многом в армейских уставах
сегодня строка отжила,
но конницы красная слава
из песен еще не ушла.

Хрустящую сбруи упругость
опять ощутила рука,
как будто бы к стремени друга
в строю прикоснулся слегка.

Он был и на выдумки скорый,
мой друг и по койке сосед.
Но часто в иные просторы
торили мы тропку бесед.

Шуршало, стучало по раме,
клубилась в окне белизна,
а мы, два юнца, вечерами,
бывало, сидим допоздна.

Мы мерили времени сроки
мечтою. Метели мели,
но мы различали дороги,
что в будущее вели.

Прошли, прошумели годы,
как ветер над головой.
С какой-то пурги-непогоды
и друг побелел головой.

Что писем не пишет – упреки
к чему? Ведь и я не пишу.
Ах, пройденные дороги!
Я вновь их ветрами дышу.

2


Было: Россия на кромке
года того в труде
черной разрухи обломки
подобрала не везде.

Медленно набирала
силу, но время пришло:
мертвые домны Урала
вдруг задышали тепло.

Землю взрывая, роя,
строили, как могли.
Тачки на Волховстрое
руки мозолями жгли.

Знаю о том не по книжкам –
память мне сердце прожгла.
У паровозов одышка
на перегонах прошла.

Ах, железные дороги,
паровозов голоса!
То саянские отроги,
то уральские леса.

Ах, дороги, ах, дороги!
Все столбы да провода.
О днепровские пороги
билась пенная вода.

Только рекам не забылась
боль железная мостов:
сколько им за годы было
переломлено хребтов!

3


Ехали делегаты.
Тот хоть и был невысок,
бурка на нем угловата,
с блестками поясок.

В горле орлиный клекот
речи грузинской живой.
Горы Кавказа далеко
с гранью своей снеговой.

Где-то метели клубились.
Где-то... Москва впереди.
Ехал посланец Сибири,
пятые сутки в пути.

Буфер о буфер – грубо.
Скрежет железа, зимы.
Под головой полушубок,
а на ногах пимы.

Этот – на гимнастерке
красные ордена, –
верный армейской махорке,
молча курил у окна.

Женщина запевает.
Вот и все вместе поют.
Вся Белоруссия знает
ту делегатку свою.

То разыграются в песне,
то загрустят голоса,
словно туманов Полесья
влажно коснулись глаза.

Ехал поэт, быть может,
мысли рифмуя свои.
Муза его моложе
девочки Зульфии,

той семилетней, что станет
после на диво стройна,
в милом ей Узбекистане
славою вознесена.

Где-то остался город:
Гомель, а может, Ростов.
Сколько их – скорых, нескорых –
мчалось в Москву поездов.

Вот и проверка мандатов.
Вот и заполненный зал.
День тот немеркнущей датой
век в календарь записал.

Час или только двенадцать,
важно ли – дали ясны.
Вот оно, золото наций,
вот она, воля страны.

Равные среди равных...
День был, быть может, и сер,
но засияли державно
буквы СССР.

...В Горках от снега бело.
Снежных деревьев вершины
зыбки, и след машины
перед крыльцом замело.

Снежные тучи нависли.
Тяжесть забот велика.
Только от ленинской мысли
зримее стали века.

4


Годы – за вехою веха.
Где-то в сугробах заря.
Много ль, немного ль – полвека
счет от того декабря.

В братстве республик Россия
выпрямилась во весь рост.
Черная металлургия...
Белые рощи берез...

Нет, мы недаром влюбились
в будущее тогда.
Волга и реки Сибири
светом текут в провода.

Вышло: не поздно, не рано,
мы и к Вселенной – рывок.
Вновь с голубого экрана
веет ее холодок.

Брезжит туманная тема.
Скажете – нету дна.
Солнечная система –
это ж деревня одна.

Может, не так-то и скоро,
только наверняка
каждый ее пригорок
чья-то обшарит строка.

5


Тропы – от домен, от тына.
Небо высоко стоит.
Здравствуй, сестра Украина,
реки и шляхи твои!

Солнце ли, дождь ли забрызжет.
Были бы думы чисты:
полем подсолнухов рыжих
снишься и в городе ты.

Сколько недлинных и длинных
троп! Сосчитаешь ли их!
Тучи в карпатских долинах,
словно в ладонях твоих.

Где когда-то бандуристы
рвали струны со слезой,
славят землю трактористы
каждой строчкой – бороздой.

Ходит по полю дивчина.
Ей дышать, ходить легко,
где ходил Павло Тычина,
до него – Иван Франко.

Над Днепром сверкает Киев,
к Броварам лежат следы.
На ограды заводские
грудью падают сады.

6


С Балтики снова подуло
свежестью моря, песка,
словно бы Юхана Смуула
там зазвучала строка.

Сушат рыбацкие сети
там трех республик ветра.
В море уйдут на рассвете
тралеры и катера.

Солнце посередине
Азии в небе стоит.
Светятся скулы пустыни
брызгами Сырдарьи.

Пусть и не голубая,
а желтовата волна,
в памяти имя Абая
не замутила она.

Ожили и пустыни.
Рядом – сдружила вода –
с вышками нефтяными
белые города.

Люди уж брови нс хмурят,
глядя на горы в снегу.
Чашею, полной лазури,
видится им Иссык-Куль.

Есть она в памяти, дата.
Славим ее высоту.
Слезы мешали когда-то
людям понять красоту.

...Может быть, кто-то строгий
будет мне все же пенять,
что для республик многих
слов не нашлось у меня.

Каюсь. Но смею признаться,
трудный кончая подъем,
все они, все пятнадцать
в сердце моем.
1972