I
Опять погода завернула круто.
Над Шушенским ни месяца, ни звезд.
Из края в край метелями продута,
Лежит Сибирь на много тысяч верст.
Еще не в светлых комнатах истпарта,
Где даты в памяти перебирай,
А только обозначенным на картах
Найдешь далекий Минусинский край.
Еще пройдут десятилетья горя
До мокрого рассвета в октябре,
И пушки, те, что будут на «Авроре»,
Еще железною рудой лежат в горе.
Горит свеча, чуть-чуть колеблет тени,
Село до ставней вьюги замели,
Но здесь, где трудится, где мыслит Ленин,
Здесь, в Шушенском, проходит ось земли.
Уж за полночь, окно бело от снега,
А он все пишет, строчки торопя.
Сквозь вьюги девятнадцатого века,
Двадцатый век, он разглядел тебя.
Он знает, видит, в чем России сила
И чем грядущее озарено.
Пускай еще не высохли чернила,
Словам уже бессмертие дано.
Невзрачный домик затерялся в мире.
Но на стекло морозный лег узор, –
И тут вся география Сибири –
От океана до Уральских гор:
Вот серебро равнин ее широких,
Вот, в иглах весь, тайгу засыпал снег,
И различимы горные отроги,
И, как рога оленьи, русла рек.
И на столе белеют не страницы,
А тот же русский снеговой простор,
Где – все губернии... где он в таблицах
Учел и тот однолошадный двор –
С косым плетнем, засыпанным метелью,
Где позапрошлую неделю
Осталась без отца семья,
Где в эту ночь родился я.
Мать – хоть от горя ослабела –
Гадает о моей судьбе.
Промерзла дверь, заиндевела,
И ходит ветер по избе.
В сенях, где страх теперь таится,
То скрипнет вдруг, то звякнет тишина,
Где вынута пешнею половица,
Земля замершая видна.
На эту половицу прадед
Ступал, наряженный к венцу,
А в черный день она в ограде
Постругана на гроб отцу.
Но все – и горе – он учел в таблицах.
Потрескивает на столе свеча.
Пусть ночь темна и непогода длится,
Он всю Россию видит в этот час.
Крутые переулочки Казани,
Библиотеки старые Москвы
И Питер, Питер вновь перед глазами –
В граните серая вода Невы.
Звонки условные – и он в квартире,
Висят часы на выцветшей стене,
И ржавой цепью тянут время гири,
Секунды отбивая в тишине.
Глухи за Невскою заставой ночи.
Со следу сбив назойливых шпиков,
Он снова на кружке рабочем
Глядит в глаза учеников.
Пойдут на смерть – не предадут такие.
На сердце горячо от этих глаз;
В них светится мечта твоя, Россия,
В них молодость твоя, рабочий класс.
II
Какое утро! Белизна какая!
И этой белизне под стать
Хребты Саянские сверкают;
Сегодня их и в Шушенском видать.
Снег на катке волнистый и горбатый.
В глазах рябит от белых снежных гряд.
И, пронеся хоругвями лопаты,
Ребята рядом с Лениным стоят,
Одним морозным воздухом с ним дышат,
Свои следы в его вплетают след,
Хоть, может, имя Ленина услышат
Они впервые через много лет.
Кто ж из мальчишек первым быть не хочет,
Когда, заиндевелый до бровей,
Он с ними сам, как маленький, хохочет –
И снег с лопат летит еще живей.
Необозримая лежит Россия,
До края и ветра́ не долетят.
Будь это шушенские, костромские –
Жизнь одинаковая у ребят.
Во всех краях она, еще слепая,
Уводит от отцовского крыльца.
Десятилетний паренек Чапаев –
На побегушках в чайной у купца.
В Уржуме легкая летит пороша,
Видны леса – куда ни погляди.
Приютский мальчик Костриков Сережа –
Что может знать он о своем пути?
В Тифлисе, где седыми башни стали,
Где из расщелин их трава растет,
Семинаристом худощавым Сталин
По переулкам глиняным идет.
Еще в зарницах первых дни глухие.
Буденновские конники лихие,
Чапаевцы – еще в пеленках спят.
Их, как травинок в поле, – на Руси ребят.
Где в чащах заячьи петляют тропы,
Где солнце в космах снеговых встает,
В избе, уткнувшейся в уральские сугробы,
На свете мальчик первый день живет.
Мать рядом спит. Ей сон тревожный снится,
Ей не дойти до светлой правды той,
Что и в глухую эту ночь родиться
Не страшно даже сиротой.
Под окнами черствеет снег вчерашний,
Святые скорбно смотрят из угла.
За сына было б матери не страшно.
Когда бы знать про Ленина могла.
III
Все те же в той, где он бывал, квартире
Висят часы!.. Позеленели гири.
От времени не отставая,
На циферблате, заспанном на вид,
Идет по кругу стрелка часовая,
И по орбите шар земной летит.
Исхоженные дальние дороги
Ведут от детства, от плетней косых.
Годины войн и революций сроки
Секундами измерили часы.
И на холодном быстром Енисее,
В еще не очень обжитом краю,
Благоговейно в домике-музее
Я у стола рабочего стою.
Тут Ленин жил, за этот стол садился.
Еще я только что на свет родился,
А он уже решал судьбу мою.
Поймешь и ты, праправнук, без труда,
Задумавшись над ленинской строкой,
Что и твоя судьба – еще тогда –
Была намечена его рукой.
Прошло вихрастое, босое детство,
И после, в день великий Октября,
Не двор – страну я получил в наследство:
Поля и реки, горы и моря.
Я честь и славу своего народа,
Как сын, под красным знаменем принял.
Пилотку, полинявшую в походах,
Я с головы еще за дверью снял.
На половицы бережно ступая,
По домику я тихо прохожу, –
Стоит в нем тишина святая.
Я ею, как бессмертием, душу.
Но эта тишина – не для молитвы,
А для присяги. В этой тишине
Еще слышнее грохот битвы
И поступь времени еще слышней.
1944
|