Как разглядеть за днями след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу этот след...
На батарее были сплошь – девчонки.
А старшей было восемнадцать лет.

Лихая чёлка над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне...
В то утро танки вышли прямо к Химкам.
Те самые. С крестами на броне.

И старшая, действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко: – Батарея-а-а!
(Ой мамочка!.. Ой ро́дная!..) Огонь! –

И – залп! И тут они заголосили,
девчоночки. Запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль России
в девчонках этих вдруг отозвалась.

Кружилось небо – снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач висел над полем боя,
он был слышней разрывов, этот плач!

Ему – протяжному – земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
– Ой, мамочка!.. Ой, страшно мне!.. Ой, мама!.. –
И снова: – Батарея-а-а! – И уже

пред ними, посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели неправдоподобно жарко
четыре чёрных танковых костра.

Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал...
Зенитчицы кричали и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.

И падали. И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою (в буквальном смысле слова!).
И Родину. И маму. И Москву.

Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышанное: «Ты моя – навеки!..»
Несказанное: «Я тебя ждала...»

И губы мужа. И его ладони.
Смешное бормотание во сне.
И то, чтоб закричать в родильном доме:
«Ой, мамочка! Ой, мама, страшно мне!!»

И ласточку. И дождик над Арбатом.
И ощущенье полной тишины...
...Пришло к ним это после. В сорок пятом.
Конечно, к тем, кто сам пришёл с войны.