Сорок трудный год. Омский госпиталь...
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка: «Господи!
До чего же артисты маленькие...»

Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них
с балалайками, с мандолинами
и большими пачками книг.

Что в программе? В программе – чтение,
пара песен военных, правильных...
Мы в палату тяжелораненых
входим с трепетом и почтением.

Двое здесь. Майор артиллерии
с ампутированной ногой,
в сумасшедшем бою под Ельней
на себя принявший огонь.

На пришельцев глядит он весело...
И другой – до бровей забинтован, –
капитан, таранивший «мессера»
три недели назад над Ростовом.

Мы вошли. Мы стоим в молчании.
Вдруг срывающимся фальцетом
Абрикосов Гришка отчаянно
объявляет начало концерта.

А за ним, не вполне совершенно,
но вовсю запевале внимая,
о народной поём, о священной
так, как мы её понимаем.

В ней Чапаев сражается заново,
краснозвёздные мчатся танки.
В ней шагают наши в атаки,
а фашисты падают замертво.

В ней чужое железо плавится,
в ней и смерть отступать должна.
Если честно признаться, нравится
нам такая война!

Мы поём. Только голос лётчика
раздаётся. А в нём – укор:
– Погодите... Постойте, хлопчики...
Погодите... Умер майор... –

Балалайка всплеснула горестно.
Торопливо, будто в бреду...
...Вот и всё о концерте в госпитале
в том году.