(Волжская быль)IНауму паточный завод И дворик постоялый Дают порядочный доход. Наум – неглупый малый: Задаром сняв клочок земли, Крестьянину с охотой В нужде ссужает он рубли, А тот плати работой – Так обращен нагой пустырь В картофельное поле... Вблизи – Бабайский монастырь, Село Большие Соли, Недалеко и Кострома. Наум живет – не тужит, И Волга-матушка сама Его карману служит. Питейный дом его стоит На самом «перекате»; Как лето Волгу обмелит К пустынной этой хате Тропа знакома бурлакам: Выходит много «чарки»... Здесь ходу нет большим судам; Здесь «паузятся» барки. Купцы бегут: «Помогу дай!» Наум купцов встречает, Мигнет народу: не плошай! И сам не оплошает... Кипит работа до утра; Всё весело, довольно. Итак, нет худа без добра! Подумаешь невольно, Что ты, жалея бедняка, Мелеешь год от года, Благословенная река, Кормилица народа! IIЛюблю я краткой той поры Случайные тревоги, И труд, и песни, и костры. С береговой дороги Я вижу сотни рук и лиц, Мелькающих красиво, А паруса, что крылья птиц, Колеблются лениво, А месяц медленно плывет, А Волга чуть лепечет. Чу! резко свистнул пароход; Бежит и искры мечет, Ущелья темных берегов Стогласым эхом полны... Не всё же песням бурлаков Внимают эти волны. Я слушал жадно иногда И тот напев унылый, Но гул довольного труда Мне слышать слаще было. Увы! я дожил до седин, Но изменился мало. Иных времен, иных картин Провижу я начало В случайной жизни берегов Моей реки любимой: Освобожденный от оков, Народ неутомимый Созреет, густо заселит Прибрежные пустыни; Наука воды углубит: По гладкой их равнине Суда-гиганты побегут Несчетною толпою, И будет вечен бодрый труд Над вечною рекою... IIIМечты!.. Я верую в народ, Хоть знаю: эта вера К добру покамест не ведет. Я мог бы для примера Напомнить лица, имена, Но это будет смело, А смелость в наши времена – Рискованное дело! Пока над нами не висит Ни тучки, солнце блещет, – Толпа трусливого клеймит, Отважным рукоплещет, Но поднял бурю смелый шаг, – Она же рада шикать, Друзья попрячутся, а враг Спешит беду накликать... О Русь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . IVНауму с лишком пятьдесят, А ни детей, ни женки. Наум был сердцем суховат, Любил одни деньжонки. Он говорил: «Жениться – взять Обузу! А «сударки» Еще тошней: и время трать, И деньги на подарки». Опровергать его речей Тогда не приходилось, Хоть, может быть, в груди моей Иное сердце билось, Хотя у нас, как лед и зной, Причины были розны: «Над одинокой головой Не так и тучи грозны, Пускай лентяи и рабы Идут путем обычным, Я должен быть своей судьбы Царем единоличным!» – Я думал гордо. Кто не рад Оставить миру племя? Но я родился невпопад – Лихое было время! Забыло солнышко светить, Погас и месяц ясный, И трудно было отличить От ночи день ненастный. Гром непрестанно грохотал, И вихорь был ужасен, И человек под ним стоял Испуган и безгласен. Был краткий миг: заря зажгла Роскошно край лазури, И буря новая пришла На смену старой бури. И новым силам новый бой Готовился... Усталый, Поник я буйной головой. Погибли идеалы, Ушло и время... Места нет Желанному союзу. Умру – и мой исчезнет след! Надежда вся на Музу! VСудьба Наума берегла, По милости господней Что год – обширнее дела, А сам сытей, дородней. Он говорил: «Чего ж еще? Хоть плавать я умею, Купаюсь в Волге по плечо, Не лезу я по шею!» Стреляя серых куликов На отмели песчаной, Заслышу говор бубенцов, И свист, и топот рьяный, На кручу выбегу скорей: Знакомая тележка, Нарядны гривы у коней, У седока – усмешка... Лихая пара! На шлеях И бляхи, и чешуйки. В личных, высоких сапогах, В солидной, синей чуйке, В московском новом картузе, Сам правя пристяжною, Наум катит во всей красе. Увидит – рад душою! Кричит: «Довольно вам палить, Пора чайку покушать!..» Наум любил поговорить, А я любил послушать. Закуску, водку, самовар Вносили по порядку И Волги драгоценный дар – Янтарную стерлядку. Наум усердно предлагал Рябиновку, вишневку. А расходившись, обивал «Смоленую головку». «Ну, как делишки?» – В барыше, – С улыбкой отвечает. Разговорившись по душе, Подробно исчисляет, Что дало в год ему вино И сколько от завода. – Накопчено, насолено – Чай, хватит на три года! Всё лето занято трудом, Хлопот по самый ворот. Придет зима – лежу сурком, Не то поеду в город. Начальство – други-кумовья, Стрясись беда – поправят, Работы много – свистну я: Соседи не оставят; Округа вся в горсти моей, Казна – надежней цепи: Уж нет помещичьих крепей, Мои остались крепи. Судью за денежки куплю, Умилостивлю бога... – (Русак природный – во хмелю Он был хвастлив немного...) VIПолвека прожил так Наум И не тужил нимало, Работал в нем житейский ум, А сердце мирно спало. Встречаясь с ним, я вспоминал Невольно дуб красивый В моем саду: там сети ткал Паук трудолюбивый. С утра спускался он не раз По тонкой паутинке, Как по канату водолаз, К какой-нибудь личинке, То комара подстерегал И жадно влек в объятья, А пообедав, продолжал Обычные занятья. И вывел, точно напоказ, Паук мой паутину. Какая ткань! Какой запас На черную годину! Там мошек целые стада Нашли себе могилы, Попали бабочки туда – Летуньи пестрокрылы; Его сосед, другой паук, Качался там, замучен, А мой – отъелся вон из рук! Доволен, гладок, тучен, То мирно дремлет в уголку, То мухою закусит... Живется славно пауку: Не тужит и не трусит! С Наумом я давно знаком; Еще как был моложе, Наума с этим пауком Я сравнивал... И что же? Уж округлился капитал, В купцы бы надо вскоре, А человек затосковал! Пришло к Науму горе... VIIСидел он поздно у ворот, В расчеты погруженный; Последний свистнул пароход На Волге полусонной, И потянулись на покой И человек, и птица. Зашли к Науму той порой Молодчик да девица: У Тани русая коса И голубые очи. У Вани вьются волоса. «Укрой от темной ночи!» – А самоварчик надо греть? – «Пожалуй»... Ни минутки Не могут гости посидеть: У них и смех, и шутки, Задеть друг дружку норовят Ногой, рукой, плечами, И так глядят... и так шалят, Чуть отвернись, губами! То вспыхнет личико у ней, То белое, как сливки... Поели гости калачей, Отведали наливки: «Теперь уснем мы до утра, У вас покой, приволье!» – А кто вы? – «Братец и сестра, Идем на богомолье». Он думал: «Врет! поди сманил Купеческую дочку! Да что мне? Лишь бы заплатил! Пускай ночуют ночку». Он им подушек пару дал: «Уснете на диване». И доброй ночи пожелал И молодцу, и Тане. В своей каморке на часах Поддернул кверху гири И утонул в пуховиках... Проснулся: бьет четыре, Еще темно; во рту горит. Кваску ему желалось, Да квас-то в горнице стоит, Где парочка осталась. «Жаль! не пришло вчера на ум! Да я пройду тихонько, Добуду! (думает Наум) Чай, спят они крепонько, Не скоро их бы разбудил Теперь и конский топот...»" Но только дверь приотворил, Услышал тихий шепот: «Покурим, Ваня!» – говорит Молодчику девица. И спичка чиркнула – горит... Увидел он их лица: Красиво Ванино лицо, Красивее у Тани! Рука, согнутая в кольцо, Лежит на шее Вани, Нагая, полная рука! У Тани грудь открыта, Как жар горит одна щека, Косой другая скрыта. Еще он видел на лету, Как встретились их очи, И вновь на юную чету Спустился полог ночи. Назад тихонько он ушел, И с той поры Наума Не узнают: он вечно зол, Сидит один угрюмо, Или пойдет бродить окрест И к ночи лишь вернется, Соленых рыжиков не ест, И чай ему не пьется. Забыл наливки настоять Душистой поленикой. Хозяйство стало упадать – Грозит урон великой! На счетах спутался не раз, Хоть счетчик был отменный... Две пары глаз, блаженных глаз, Горят пред ним бессменно! «Я сладко пил, я сладко ел, – Он думает уныло, – А кто мне в очи так смотрел?..» И всё ему постыло... 1874
|