В меру и черны и русы,
пряча взгляды, пряча вкусы,
боком, тенью,
в стороне, –
пресмыкаются трусы
в славной смелыми стране.
Каждый зав для труса – туз.
Даже от его родни
опускает глазки трус
и уходит в воротник.
Влип в бумажки парой глаз,
ног поджаты циркуля:
«Схорониться б за приказ...
Спрятаться б за циркуляр...»
Не поймешь, мужчина, рыба ли –
междометья зря не выпалит.
Где уж подпись и печать!
«Только бы меня не выбрали,
только б мне не отвечать...» Ухо в метр – никак не менее –
за начальством ходит сзади,
чтоб, услышав ихнье мнение,
завтра это же сказать им.
Если ж старший сменит мнение,
он усвоит мненье старшино:
– Мненье – это не именье,
потерять его не страшно. –
Хоть грабьте, хоть режьте возле пего,
не будет слушать ни плач, ни вой.
«Наше дело маленькое – сам по себе не великий немой,
и рот водою наполнен мой,
вроде умывальника я».
Трус оброс бумаг корою.
«Где решать?! Другие пусть.
Вдруг не выйдет? Вдруг покроют?
Вдруг возьму и ошибусь?»
День-деньской сплетает тонко
узы самых странных свадеб –
увязать бы льва с ягненком,
с кошкой мышь согласовать бы.
Весь день сердечко ужас кроит,
предлогов для трепета – кипа.
Боится автобусов и Эркаи,
начальства, жены и гриппа.
Месткома, домкома, просящих взаймы,
кладбища, милиции, леса,
собак, погоды, сплетен, зимы
и показательных процессов.
Подрожит и ляжет житель,
дрожью ночь корежит тело...
Товарищ, чего вы дрожите?
В чем, собственно, дело?!
В аквариум, что ли, сажать вас?
Революция требует, чтобы имелась
смелость, смелость и еще раз –
с-м-е-л-о-с-т-ь.