Как днище бочки, правильным диском
стояла луна над дворцом Ливадийским.
Взошла над землей и пошла заливать ее,
и льется на море, на мир, на Ливадию.
В царевых дворцах – мужики-санаторники.
Луна, как дура, почти в исступлении,
глядят глаза блинорожия плоского
в афишу на стенах дворца: «Во вторник
выступление
товарища Маяковского».
Сам самодержец, здесь же, рядом,
гонял по залам и по биллиардам.
И вот, где Романов дулся с маркёрами,
шары ложа под свитское ржание,
читаю я крестьянам о форме
стихов – и о содержании.
Звонок. Луна отодвинулась тусклая,
и я, в электричестве, стою на эстраде.
Сидят предо мною рязанские, тульские,
почесывают бороды русские,
ерошат пальцами русые пряди.
Их лица ясны, яснее, чем блюдце,
где надо – хмуреют, где надо – смеются.
Пусть тот, кто Советам не знает цену,
со мною станет от радости пьяным:
где можно еще читать во дворце –
что? Стихи! Кому? Крестьянам!
Такую страну и сравнивать не с чем, –
где еще мыслимы подобные вещи?!
И думаю я обо всем, как о чуде.
Такое настало, а что еще будет!
Вижу: выходят после лекции
два мужика слоновьей комплекции.
Уселись вдвоем под стеклянный шар,
и первый второму заметил: – Мишка,
оченно хороша –
эта последняя была рифмишка. –

И долго еще гудят ливадийцы
на желтых дорожках, у синей водицы.