Царя вспоминаю – и меркнут слова.
Дух займет, и если просто «главный».
А царь – не просто всему глава,
а даже – двуглавный.
Он сидел в коронном ореоле,
царь людей и птиц... – вот это чин! –
и как полагается в орлиной роли,
клюв и коготь на живье точил.
Точит да косит глаза грозны́!
Повелитель жизни и казны.
И свистели в каждом онемевшем месте
плетищи царевых манифестин.
«Мы! мы! мы!
Николай вторый!
двуглавый повелитель России-тюрьмы
и прочей тартарары,
царь польский, князь финляндский,
принц эстляндский и барон курляндский,
издевающийся и днем и ночью
над Россией крестьянской и рабочей...
и прочее, и прочее, и прочее...»

Десять лет
прошли – и нет.

Память о прошлом временем грабится...
Головкой русея,
– вижу – детям показывает шкрабица
комнаты ревмузея.
– Смотрите, учащие чистописание и черчение,
вот эта бумажка – царское отречение.
Я, мол, с моим народом – квиты.
Получите мандат без всякой волокиты.
Как приличествует
его величеству,
подписал, поставил исходящий номер –
и помер.
И пошел по небесной скатерти-дорожке,
оставив бабушкам ножки да рожки.
– А этот... не разберешься – стул или стол,
с балдахинчиками со всех сторон?
– Это, дети, называлось «престол
отечества» или – «трон».
«Плохая мебель!» –
как говорил Бебель.
– А что это за вожжи, и рваты и просты́? –
Сияют дети с восторга и мления.
– А это, дети, называлось «бразды
правления».
Корона – вот этот ночной горшок,
бриллиантов пуд – устанешь носивши. –
И морщатся дети: – Нехорошо!
Кепка и мягше и много красивше.
Очень неудобная такая корона...
Тетя, а это что за ворона?
– Двуглавый орел под номером пятым.
Поломан клюв, острижены когти,
Как видите, обе шеи помяты...
Тише, дети, руками не трогайте! –

И смотрят с удивлением Маньки да Ванятки
на истрепанные царские манатки.