Горы злобы аж ноги гнут.
Даже шея вспухает зобом.
Лезет в рот, в глаза и внутрь.
Оседая, влезает злоба.

Весь в огне. Стою на Риверсайде.
Сбоку фордами штурмуют мрака форт.
Небоскрёбы локти скручивают сзади,
впереди американский флот.

Я смеюсь над их атакою тройною.
Ники Картеры мою недоглядели визу.
Я полпред стиха – и я с моей страной
вашим штанишкам бросаю вызов.

Если кроха протухла, плеснится,
выбрось весь прогнивший кус.
Сплюнул я, не доев и месяца
вашу доблесть, законы, вкус.

Посылаю к чертям свинячим
все доллары всех держав.
Мне бы кончить жизнь в штанах, в которых начал,
ничего за век свой не стяжав.

Нам смешны дозволенного зоны.
Взвод мужей, остолбеней, цинизмом поражён!
Мы целуем – беззаконно! – над Гудзоном
ваших длинноногих жён.

День наш шумен. И вечер пышен.
Шлите сыщиков в щёлках слушать.
Пьём, плюя на ваш прогибишен,
ежедневную «Белую лошадь».

Вот и я стихом побрататься
прикатил и вбиваю мысли,
не боящиеся депортаций:
ни сослать их нельзя и не выселить.

Мысль сменяют слова, а слова – дела,
и глядишь, с небоскрёбов го́рода,
раскачав, в мостовые вбивают тела –
Вандерлипов, Рокфеллеров, Фордов.

Но пока доллар всех поэм родовей.
Обирая, лапя, хапая,
выступает, порфирой надев Бродвей,
капитал – его препохабие.