Проезжие – прохожих реже.
Еще храпит Москва деляг.
Тверскую жрет, Тверскую режет
сорокасильный «Каделяк».
Обмахнуло радиатор горизонта веером.
– Eins! zwei! drei! – Мотора гром.
В небо дверью –
аэродром.
Брик. Механик. Ньюбо́льд. Пилот.
Вещи. Всем по пять кило.
Влезли пятеро.
Земля попятилась.
Разбежались дорожки – ящеры.
Ходынка накрылась скатертцей.
Красноармейцы, Ходынкой стоящие,
стоя ж – назад катятся.
Небо – не ты ль?.. Звезды – не вы ль это?!
Мимо звезды? (нельзя без виз)!
Навылет небу, всему навылет,
пали́ – земной отлетающий низ!
Развернулось солнечное
это.
И пошли часы необычайниться.
Города́, светящиеся в облачных просветах.
Птица догоняет, не догнала – тянется...
Ямы воздуха. С размаха ухаем.
Рядом молния. Сощурился Ньюбо́льд
Гром мотора. В ухе и над ухом.
Но не раздраженье. Не боль.
Сердце, чаще!
Мотору вторь.
Слились сладчайше
я и мотор:
«Крылья Икар
в скалы низверг,
чтоб воздух-река
тек в Кенигсберг.
От чертежных дел
седел Леонардо,
чтоб я летел,
куда мне надо.
Калечился Уточкин,
чтоб близко-близко,
от солнца на чуточку,
парить над Двинском.
Рекорд в рекорд
вбивал Горро́,
чтобы я вот –
этой тучей-горой.
Коптел над «Гномом»
Юнкерс и Дукс,
чтоб спорил с громом
моторов стук».
Что же – для того конец крылам Ика́риным,
человечество затем трудом заводов никло, –
чтобы этакий Владимир Маяковский, барином,
Кенигсбергами распархивался на каникулы?!
Чтобы этакой бесхвостой и бескрылой курице
меж подушками усесться куце?!
Чтоб кидать, и не выглядывая из гондолы,
кожуру колбасную – на города и долы?!.
Нет! Вылазьте из гондолы, плечи!
зрачков глазейте в каждый глаз!
Завтрашнее, послезавтрашнее человечество,
мой неодолимый стальнорукий класс, –
я благодарю тебя за то, что ты в полетах
и меня, слабейшего, вковал своим звеном.
Возлагаю на тебя – земля труда и пота –
горизонта огненный венок.
Мы взлетели, но еще – не слишком.
Если надо к Марсам дуги выгнуть –
сделай милость, дай отдать мою жизнишку.
Хочешь, вниз с трех тысяч метров прыгну?!