1

Вижу, как сейчас, объедки да бутылки...
В портишке, известном лишь кабачком,
Коломб Христофор и другие забулдыги
сидят, нахлобучив шляпы бочком.
Христофора злят, пристают к Христофору:
«Что вы за нация? Один Сион!
Любой португалишка даст тебе фору!»
Вконец извели Христофора – и он
покрыл дисканточком щелканье пробок
(задели в еврее больную струну):
«Что вы лезете: Европа да Европа!
Возьму и открою другую страну».
Дивятся приятели: «Что с Коломбом?
Вина не пьет, не ходит гулять.
Надо смотреть – не вывихнул ум бы.
Всю ночь сидит, раздвигает циркуля».

2

Мертвая хватка в молодом еврее;
думает, не ест, не досыпает ночей.
Лакеев оттягивает за фалды ливреи,
лезет аж в спальни королей и богачей.
«Кораллами торгуете?! Дешевле редиски.
Сам наловит каждый мальчуган.
То ли дело материк индийский:
не барахло – бирюза, жемчуга!
Дело верное: вот вам карта.
Это океан, а это – мы.
Пунктиром путь – и бриллиантов караты
на каждый полтинник, данный взаймы».
Тесно торгашам. Томятся непоседы.
По́ суху и в год не обернется караван.
И закапали флорины и пезеты
Христофору в продырявленный карман.

3

Идут, посвистывая, отчаянные из отчаянных.
Сзади тюрьма. Впереди – ни рубля.
Арабы, французы, испанцы и датчане
лезли по трапам Коломбова корабля.
«Кто здесь Коломб? До Индии? В ночку!
(Чего не откроешь, если в пузе орга́н!)
Выкатывай на палубу белого бочку,
а там вези хоть к черту на рога!»
Прощанье – что надо. Не отъезд – а помпа:
день не просыхали капли на усах.
Время меряли, вперяясь в компас.
Спьяна путали штаны и паруса.
Чуть не сшибли маяк зажженный.
Палубные не держатся на полу,
и вот, быть может, отсюда, с Жижона
на всех парусах рванулся Коломб.

4

Единая мысль мне сегодня люба,
что эти вот волны Коломба лапили,
что в эту же воду с Коломбова лба
стекали пота усталые капли.
Что это небо землей обмеля́,
на это вот облако, вставшее с юга, –
– «На мачты, братва! глядите – земля!» –
орал рассудок теряющий юнга.
И вновь океан с простора раскосого
вбивал в небеса громыхающий клин,
а после братался с волной сарагоссовой,
и вместе пучки травы волокли.
Он этой же бури слушал лады.
Когда ж затихает бури задор,
мерещатся в водах Коломба следы,
ведущие на Сан-Сальвадор.

5

Вырастают дни в бородатые месяцы.
Луны мрут у мачты на колу.
Надоело океану, Атлантический бесится.
Взбешен Христофор, извелся Коломб.
С тысячной волны трехпарусник съехал.
На тысячу первую взбираться надо.
Видели Атлантический? Тут не до смеха!
Команда ярится – устала команда.
Шепчутся: «Черту ввязались в попутчики.
Дома плохо? И стол и кровать.
Знаем мы эти жидовские штучки –
разные Америки закрывать и открывать!»
За капитаном ходят по пятам.
«Вернись! – говорят, играют мушкой. –
Какой ты ни есть капитан-раскапитан,
а мы тебе тоже не фунт с осьмушкой».
Лазит Коломб на бра́мсель с фо́ка,
глаза аж навыкате, исхудал лицом;
пустился во-всю: придумал фокус
со знаменитым Колумбовым яйцом.
Что́ яйцо? – игрушка на́ день.
И день не оттянешь у жизни-воровки.
Галдит команда, на Коломба глядя:
«Крепка петля из генуэзской веревки.
Кончай, Христофор, собачий век!..»
И кортики воздух во тьме секут.
– «Земля!» – Горизонт в туманной кайме.
Как я вот в растущую Мексику
и в розовый этот песок на заре,
вглазелись. Не смеют надеяться:
с кольцом экватора в медной ноздре
вставал материк индейцев.

6

Года прошли. В старика шипуна
смельчал Атлантический, гордый смолоду.
С бортов «Мажести́ков» любая шпана
плюет в твою седоусую морду.
Коломб! твое пропало наследство!
В вонючих трюмах твои потомки
с машинным адом в горящем соседстве
лежат, под щеку подложивши котомки.
А сверху, в цветах первоклассных розеток,
катаясь пузом от танцев до пьянки,
в уюте читален, кино и клозетов
катаются донны, сеньоры и янки.
Ты балда, Коломб, – скажу по чести.
Что касается меня, то я бы лично –
я б Америку закрыл, слегка почистил,
а потом опять открыл – вторично.