Уходите, мысли, во-свояси.
Обнимись, души и моря глубь.
Тот, кто постоянно ясен –
тот, по-моему, просто глуп.
Я в худшей каюте из всех кают –
всю ночь надо мною ногами куют.
Всю ночь, покой потолка возмутив,
несется танец, стонет мотив:
«Маркита, Маркита,
Маркита моя,
зачем ты, Маркита,
не любишь меня...»
А зачем любить меня Марките?!
У меня и франков даже нет.
А Маркиту (толечко моргните!)
за́ сто франков препроводят в кабинет.
Небольшие деньги – поживи для шику –
нет, интеллигент, взбивая грязь вихров,
будешь всучивать ей швейную машинку,
по стежкам строчащую шелка́ стихов.
Пролетарии приходят к коммунизму низом –
низом шахт, серпов и вил, –
я ж с небес поэзии бросаюсь в коммунизм,
потому что нет мне без него любви.
Все равно – сослался сам я или послан к маме –
слов ржавеет сталь, чернеет баса медь.
Почему под иностранными дождями
вымокать мне, гнить мне и ржаветь?
Вот лежу, уехавший за во́ды,
ленью еле двигаю моей машины части.
Я себя советским чувствую заводом,
вырабатывающим счастье.
Не хочу, чтоб меня, как цветочек с полян,
рвали после служебных тя́гот.
Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан,
мне давая задания на́ год.
Я хочу, чтоб над мыслью времен комиссар
с приказанием нависал.
Я хочу, чтоб сверхставками спе́ца
получало любовищу сердце.
Я хочу чтоб в конце работы завком
запирал мои губы замком.
Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо.
С чугуном чтоб и с выделкой стали
о работе стихов, от Политбюро,
чтобы делал доклады Сталин.
«Так, мол, и так... И до самых верхов
прошли из рабочих нор мы:
в Союзе Республик пониманье стихов
выше довоенной нормы...»