Как мы певали, Маша! Только припомни, Маша!
Полночь на горизонте – клуб опустел, утих.
Но в самой далекой комнате мечется песня наша.
В двенадцать певцов капелла, каждый споет за двоих.

В нотных значках скрываются горе, любовь и счастье.
Мы извлекали их к жизни из типографской тьмы.
Мы исполняли гимны в начале торжественной части.
В конце торжественной части их повторяли мы.

Мы выступали в концертах в сопровождении трубном,
И мне мерещилось – сцена изображает юг.
Где-то заплакали скрипки, где-то ударили бубны,
Где-то воскликнули «браво!» Опера! Я пою.

И вдруг из завкома является наш культработник Ваня.
– Кончай, – говорит, – работу завтра в четыре часа.
Гони, – говорит, – капеллу на смотр молодых дарований.
Может быть, в вас скрываются действительно голоса...

И вот мы глядим, робея, на классиков хмурые лица.
И вот мы стоим за сценой. В зале потушен свет.
В грохоте, в грохоте славы входит жюри и садится, –
Пять человек, которым в сумме четыреста лет.

Время движется медленно шагом своим черепашьим.
Публика изображает море, прибой, волну.
Профессор кивает ручкой, на сцену выходит Маша.
Аккорд! – и песня бросается вниз головой, в тишину.

Зал изменяется сразу. Маша им овладела.
Маша бросает в ярусы горе, любовь, грозу.
Сидящий в ложе завода родитель ее престарелый,
Несмотря на военное прошлое, рукой утирает слезу.

Все это происходит – мне кажется – в долю момента.
Вот опустилась книзу Машина голова.
И голуби, голуби, голуби, голуби аплодисментов
Вылетели у зрителей из каждого рукава!

К Маше подходит профессор – седая мохнатая птица.
В голосе его тихом вдруг просыпается медь.
Он начинает строго: – Маша, вам надо учиться! –
А получается ласково: «Как вы будете петь!»

А я?.. Жюри меня выслушало – признаюсь – без интереса.
Кончил я. Лавров не видно. Оваций не слышно. Беда.
Вижу, очки протирая, подходит ко мне профессор.
– Жить, – говорит, – будете. Петь, – говорит, – никогда! –

Маша, дуэта не вышло. Петь мы с тобой не будем.
Что ж, говорю, зажгите, пожалуйста, в зале свет.
Что ж, говорю я профессору, мы не такие люди,
И от отсутствия голоса мы не умолкнем, нет.

Слава моя, профессор, как видно, иного рода.
Она не поет, моя слава, – неволить ее не хочу.
Слава моя скрывается в цехах моего завода,
И я ее вместе с орденом все-таки получу.

Да здравствует творчество токаря! Песни моторов, взмытых
В небо. Да здравствует музыка чугунного литья!
Я знаю, что наша Родина будет страной знаменитых.
Для каждого есть слава, – трудись – и она твоя.

Каждую профессию мы превращаем в искусство.
Страна мастеров заявляет: у нас второсортных нет.
Мне не бывать Лоэнгрином. Это, конечно, грустно.
Все-таки «Сердце красавицы», опера и балет.

И ты, ты уходишь, Маша. Споем на мотив «Разлуки».
Редко с тобою встречаться будем по вечерам.
Тебя берет государство в суровые, нежные руки,
Вручает тебя старейшим, строжайшим профессорам.

Но ты, – ты останешься прежней, в театрах Владивостока
Иль на заводах Воронежа мы встретимся. Тишина.
Тогда к знаменитой певице подойдет знаменитый токарь,
И нам, улыбаясь, будет аплодировать вся страна.

Нет, я не хвастаю, Маша. Но помечтать я вправе.
Я знаю свою силу. Я знаю свою страну.
Так спой на прощанье песню о доблести и о славе,
И я, невзирая на голос, все-таки подтяну!
1934