Гуляет на полках задумчивый храп.
Багажные воры ползут.
Три спекулянта бостон и драп,
Дрожа и стеная, везут.

Мечтает в тамбуре проводник
О жизни без станций и верст,
И точное, как рецепт, над ним
Летит расписание звезд.

Но в третьем вагоне, у полки второй,
Вспотев, застывает вор.
Два типа заводят ночною порой –
На полке второй – разговор.

И первый тип заявляет: – Нет,
Я еще не устал от трудов,
Хотя я изъездил в семнадцать лет
Сто семьдесят городов,

Хотя я сыграл восемьсот ролей
(Какое скопление лиц!),
Из них сто восемьдесят королей
И сто двенадцать убийц.

Триумфы были, восторги были...
История знает моменты,
Когда в овацию переходили
Бешеные аплодисменты.

Халтуры были, провалы были...
История помнит моменты,
Когда в аварию переходили
Взбешенные аплодисменты,

Когда на щеки кассира виденьем
Ложились лиловые пятна,
И публика в кассу ломилась и деньги
Требовала обратно.

Актерская жизнь! За вокзалом вокзал.
Вокзалов не счесть на свете.
Островский глядел, глядел и сказал:
«Вы актеры, – ваше место в буфете».

А нынче месяц куплеты поет
На шатких подмостках туч.
А нынче поезд меня везет
В колхоз, именуемый «Луч».

И там, где ночью взлетает к плечу
Кулацкий тупой обрез,
Я должен сыграть – и сыграть хочу –
Опаснейшую из пьес.

Такую, чтоб в ней урожай шелестел,
Чтоб прыгал на трактор герой,
Чтоб первый акт о работе пел
И о борьбе – второй.

И будет безжалостна и строга
Оценка моей игры.
И высшей наградою – пуля врага
Пройдет сквозь костюм и грим.

Суфлер захлебнется остатками фраз.
Струя побежит по ковру.
И я, умиравший в неделю пять раз,
В последний раз умру.

А поезд спешит. Бледнолицый туман
Гуляет ночною порой.
И, жиденьким чаем терзая стакан,
Так начинает второй:

– Чернильница цифр, резолюций и слов
Невероятных полна.
Над плоскогориями столов,
Как памятник, стынет она.

Я каждое утро садился за стол,
И ведомость падала ниц.
Я каждое утро пером колол
Хрупкое тело страниц.

Кричали машинки: «Садись и пиши!»,
Оскаленным шрифтом маня,
И каждое утро карандаши
Приветствовали меня.

А нынче ветер луну кладет
В скоросшиватели туч.
А нынче поезд меня везет
В колхоз, именуемый «Луч».

И там, где ночь, бурелом, овраг,
Где жизнь началась вчера,
Я должен учесть большевистский размах,
Умноженный на трактора.

Я должен найти в перепутанных днях
Намеченной линии след.
И ночью ко мне придет середняк,
Которому тысячи лет.

Он молча на цифры мои поглядит,
Хитер, осторожен и тих.
Крестьянин!.. Он выдать не может в кредит
Ни грамма симпатий своих.

Но если он взглянет с тоской на межу,
В раздумье опустит глаза, –
Я цифру ему принесу и скажу:
«Она голосует за.

Она изменяет облик людей,
Стирает рубцы межи,
Она подкрепляет речи вождей
Авторитетом ржи».

А поезд спешит. Начинается ветер.
Тучи проносятся по краям.
На третьей полке думает третий,
И третий – это, наверное, я.

Летят паровозы во весь опор –
То едут, гремя и пыля,
С высоких подмостков, из тихих контор
Герои мои на поля.

Они танцевали в любой пыли,
У каждого грелись огня.
Они без суфлера прожить не могли,
Наверное, даже дня.

А нынче – страна ускоряет шаги,
Сочувствовать больше нельзя.
И если одни идут во враги,
Другие идут в друзья.

И вот они едут сквозь ночи и дни.
Они еще очень слабы,
Но из свидетелей стали они
Участниками борьбы.

Тревожное утро над ними цветет
Сырым плодородием туч.
Скрипят тормоза. Остановка. И вот –
Колхоз, именуемый «Луч».
1930