|
Потому что искусство поэзии требует слов, я, один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы, связавшейся с этой, не желая насиловать собственный мозг, сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск за вечерней газетой. Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал в этих грустных краях, чей эпиграф «победа зеркал» при содействии луж порождает эффект изобилья. Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя. Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя – это чувство забыл я. В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны, стены тюрем, пальто, туалеты – невест белизны новогодней, напитки, секундные стрелки, воробьиные кофты и грязь по числу щелочей, пуританские нравы, белье; и в руках скрипачей деревянные грелки. Этот край недвижим. Представляя объем валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой, вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках. Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь; даже стулья плетеные держатся здесь на болтах и на гайках. Только рыбы в морях знают цену свободе, но их немота вынуждает нас как бы к созданью своих этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом. Время создано смертью; нуждаясь в телах и вещах, свойства тех и других оно ищет в сырых овощах, кочет внемлет курантам. Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то, чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут – тут конец перспективы. То ли карту Европы украли агенты властей, то ль пятерка шестых остающихся в мире частей чересчур далека; то ли некая добрая фея надо мной ворожит, – но отсюда бежать не могу. Сам себе наливаю кагор – не кричать же слугу, – да чешу котофея. То ли пулю в висок, точно в место ошибки – перстом. То ли дернуть отсюдова по морю новым Христом. Да и как не смешать, с пьяных глаз, обалдев от мороза, паровоз с кораблем? Все равно не сгоришь от стыда: как и челн на воде, не оставит на рельсах следа колесо паровоза. Что же пишут в газете в разделе «из зала суда»? Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда, обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе, как лежит человек, вниз лицом, у кирпичной стены, но не спит, ибо брезговать кумполом сны продырявленным вправе. Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те времена, неспособные в общей своей слепоте отличить выпадавших из люлек от выпавших люлек. Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть. Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть, чтоб спросить с тебя, Рюрик. Зоркость этих времен – это зоркость к вещам тупика. Не по древу умом растекаться пристало пока, но плевкам на стене, и не князя будить: динозавра. Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера. Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора да зеленого лавра. 1969
|