|
Я отбывал в Сибири наказание, считался работящим мужиком и заработал личное свидание с женой своим трудом, своим горбом. Я написал: «Явись, совсем соскучился, здесь в трех верстах от лагеря вокзал...» Я ждал жену, жрать перестал, измучился, все без конца на крышу залезал. Заныло сердце, как увидел бедную, согнулась до земли от рюкзака, но на нее, на бабу неприметную, с барачной крыши зарились зека. Торчал я перед вахтою взволнованный, там надзиратель бабе делал шмон, но было мною в письмах растолковано, как под подол притырить самогон. И завели нас в комнату свидания, дуреха ни жива и ни мертва, а я, как на судебном заседании, краснел и перепутывал слова. Она присела, милая, на лавочку, а я присел на старенький матрас – вчера здесь спал с женой карманник Лавочкин, позавчера растратчик Моня Кац. Обоев синий цвет немало вылинял, в двери железной кругленький глазок, в углу портрет товарища Калинина – молчит, как в нашей хате образок. Потолковали. Трахнул самогона я и самосаду закурил...Эх, жисть! Стели, жена, стели постель казенную да, как бывало, рядышком ложись. Дежурные в глазок бросают шуточки, кричат зека тоскливо за окном: «Отдай, Степан, супругу на минуточку, на всех ее пожиже разведем». Ах, люди-люди, люди несерьезные, вам не хватает нервных докторов. Ведь здесь жена, а не быки колхозные огуливают вашенских коров. И зло берет, и чтой-то жалко каждого, да с каждым не поделишься женой... На зорьке, как по сердцу, бил с оттяжкою по рельсе железякою конвой. Давай, жена, по кружке на прощание, садись одна в зелененький вагон, не унывай, зимой дадут свидание, не забывай – да не меня, вот глупая, – не забывай, как прятать самогон. 1960
|